Текст: Денис Безносов
1. Téa Obreht. The Morningside
W&N, 2024
Одиннадцатилетняя Сильвия живет с мамой и тетей в островном городе, похожем на Манхэттен, в некогда роскошном, а ныне порядочно захиревшем многоквартирном комплексе под названием The Morningside. Они — беженцы из безымянной страны, полной чуждой для этих мест мифологии. Тетушка Эна сохраняет связь с утраченным прошлым, собирая вокруг себя различные предметы и артефакты, рассказывая фольклорные истории. Мама Сильвии, наоборот, хочет порвать с прошлым раз и навсегда и потому ничего не рассказывает дочери о прежней жизни.
Семья Сильвии участвует в так называемой программе по перезаселению: их переселили сюда, чтобы вдохнуть жизнь в заброшенный и покинутый из-за природных катастроф город. Их прежнее ни разу не названное по имени место жизни скорее всего расположено где-то на Балканах, но выступает метонимией аналогичных пост-каких-то мест на планете, где при помощи границ разного рода диктаторы перерезали жизни целых народов. У семьи Сильвии не осталось внятной идентичности, у их языка нет названия, свою когдатошнюю страну они называют «домом из прошлого».
Однако Теа Обрехт пишет вовсе не драматическую историю семьи беженцев, а полный остросюжетных поворотов и тайн фантастический триллер. Выясняется, что мать Сильвии была замешана в каких-то не совсем законных делах в «доме из прошлого», что неподалеку, в пентхаусе, обитает художник, тоже из безымянной страны, с которым живут три собаки, которые вовсе не собаки. Эна говорит Сильвии, что «есть мир под покровом этого мира», и падает замертво, завязывая шнурки, и теперь девочке самой придется разбираться в хитросплетениях реальности.
Если что и способно спасти такую городскую фэнтези-антиутопию, так это оптика рассказчика. Происходящее в романе пересказывает сама Сильвия, то есть далеко не все следует принимать за чистую монету. Понятно, что, несмотря на пресловутую ненадежность, мы привыкли за неимением иных источников информации доверять магистральному рассказчику, однако, если полагаться на интерпретацию одиннадцатилетней девочки, многие фанатические элементы могут оказаться плодом ее воображения. Такая двойственность способна была бы спасти предельно предсказуемый The Morningside — но увы.
2. Sarah Manguso. Liars
Hogarth Press, 2024
Проза, как правило, вырастает либо из фабулы и соответственно стремления рассказать некую увлекательную историю, либо из создания специфического адекватного для содержания языка-структуры-говорения. Поэты, в узком (буквально поэты) и широком (прозаики, мыслящие поэтическими категориями) смысле, зачастую следуют по второму пути, при помощи письма нащупывая что-то, что им необходимо сказать. Сара Мангузо — поэт, чья проза устроена как исследование себя, то есть нечто сродни Оушену Вуонгу, Джону Бёрнсайду или, скажем, Рейчел Каск.
Протагонистка-рассказчица влюбляется в художника. Она — признанный автор, он относится к ее достижениям с завистью. Они женятся, заводят ребенка. Ее писательская карьера стабильно идет в гору, его — под откос. Она знает, чего хочет от жизни, он — нет. В сущности, к такой оппозиции сводится сюжетная конструкция книги. Остальное происходит на уровне рефлексии, поскольку рассказчица ведет что-то вроде дневника, хроники очередных дисфункциональных взаимоотношений женщины и мужчины. И ее в первую очередь интересует собственное субъективное переживание, отчего неясно, кто из героев — настоящий «лжец».
В 2015 году Мангузо выпустила небольшую книжечку с остроумным названием Ongoingness. Около двадцати пяти лет поэтесса вела огромный дневник, в котором к концу насчитывалось больше 800 тысяч слов. Ongoingness — с подзаголовком The End of a Diary — не только ознаменовала завершение дневника, но и явилась итоговым исследованием подобной одержимости что-то про себя записывать. Мангузо из соображений терапии фиксировала каждый, даже малозначительный эпизод, каждую крошечную деталь повседневной жизни, чтобы никогда записанного не перечитывать. Там же она пришла к выводу, что, когда дневник завершился, ее стиль стал сухим и предельно сдержанным.
Liars представляет собой нечто такое — серию неинтересных, но действительно стилистически высушенных записей о чьей-то неинтересной жизни. Вероятно, подобно Мангузо, героиня проговаривает свою жизнь тоже из соображений психотерапии. Вероятно, Мангузо решила посмотреть на себя саму таким образом со стороны и при помощи письма проанализировать стремление самопроговаривания. В таком случае книгу можно воспринимать как нечто вроде редимейда. Но специфического языка и примечательной формы из этого явно не вышло.
3. Akwaeke Emezi. Little Rot
Faber & Faber, 2024
В один пятничный вечер длившиеся четыре года отношения Калу и Аймы окончательно разваливаются, и оба решают хорошенько поразвлечься. Айма — в роскошном ночном клубе, где веселится золотая молодежь. Калу — на закрытой секс-вечеринке у друга Ахмеда. За ближайшие тридцать шесть часов — в обезумевше-пестром бурлеске этой ночи и не менее безумно-похмельного следующего дня — произойдет огромное количество мелких и вполне судьбоносных событий с участием кучи персонажей, от преступников и наркоторговцев до влиятельнейших людей мира сего.
Little Rot — роман о городе, слетевшем с катушек. Полный скрытых перверсий и изнаночных разборок, дорогих украшений и спрятанных за ними неприятных подробностей, отдельно взятый урбанистический мирок сосредоточен, как водится, в конкретном времени и месте, в пьяно-угарной гуще, потому что где еще искать исчерпывающих панорам современности, как не в ночных клубах и на вечеринках. Собирательным образом города на этот раз становится Лагос, крупнейший мегаполис Нигерии (она существенно отличается от африканского стереотипа, к которому мы привыкли).
Книга укладывается в своеобразную традицию литературных произведений, сконструированных вокруг приблизительно уложенной в единство времени-места-действия отвязной ночи (здесь и «Невский проспект» Гоголя, и Gerald’s Party Кувера, и Tres Tristes Tigres Кабреры Инфанте, и, например, разрушительная вечеринка из The Recognitions Гэддиса, и проч.). Окунувшись в круговорот странных-страшных-забавных-абсурдных-бессмысленных событий, преодолев серию сюжетных скачков и гротескных ситуаций, герои доберутся до следующей недели другими, быть может, что-то поняв по пути.
Пожалуй, самые уязвимые стороны романа нигерийки Акваэке Эмези — в целом линейная и довольно-таки сдержанная манера повествования и пресловутые чувственные взаимоотношения между протагонистами. Героиня (а, разумеется, истории Калу и Аймы плохо сбалансированы, и все-таки оптика героини оказывается магистральной) в конце концов придет к банальным умозаключениям о действительной причине разрыва отношений, о том, как нужно распрямляться, когда на тебя давят обстоятельства, и так далее.
4. Anita Desai. Rosarita
Picador, 2024
Молодая индианка Бонита, изучающая испанский, встречает в мексиканском парке незнакомца, утверждающего, что он когда-то знал ее мать. Мужчина рассказывает, что они познакомились с Розаритой (так он называет ее мать), занимаясь живописью в Мексике. Бонита не помнит, чтобы ее мать бывала в Мексике и занималась живописью, хотя и припоминает зарисовку в пастельных тонах, что висела над кроватью: женщина на скамейке в парке, кажется, в Сан-Мигеле, с ребенком, играющим в песке у ее ног. «Она не смотрит на ребенка, ребенок не смотрит на нее, будто они не имеют друг к другу никакого отношения».
Rosarita — лирическое рассуждение, от третьего лица как от первого, о взаимоотношениях матери и ребенка, о связях с родителями, которые представляются само собой разумеющимися, но на поверку оборачиваются чем-то иным, быть может, отчасти искусственным либо искаженным в угоду собственной памяти. Бонита понятия не имеет, откуда взялся скетч над кроватью, но, принимаясь копаться в памяти, обнаруживает, что периодически оставалась в Нью-Дели с бабушкой и дедушкой, что мать, которая вроде бы была все время поблизости, на самом деле уезжала и пропадала надолго. Она вспоминает, какими были казавшиеся безупречными отношения между бабушкой и дедушкой, понимая, что и здесь память сыграла с ней злую шутку.
Анита Десаи — настоящий классик современной англоязычной индийской литературы, автор двенадцати романов и троекратный шорт-листер Букера (Clear Light of Day, 1980; In Custody, 1984; Fasting, Feasing, 1999). В неожиданном новом романе восьмидесятисемилетняя писательница посредством до примитивности простого сюжета рассказывает о рифмующихся судьбах на фоне сотканной из бесконечных перекличек глобальной истории. Раздел Британской Индии и Мексиканская революция, рассредоточенные по разным регионам мира, в памяти свидетелей становятся поездами, «нашпигованными людьми, зарезанными по дороге, отчего приходилось открывать двери, чтобы слить кровь».
Героиня Десаи толком ничего не знает о собственной семье, о том, что происходило, пока она росла и едва ли осознавала, что значат окружающие ее образы. «Были ли те поезда, что она видела по телевизору, теми самыми, с непроизносимым грузом, теми, что могли вывозить мусульман из Индии в Пакистан и индусов из Пакистана в Индию, были ли это те поезда, что перевезли ее семью через страшную границу, с которой единицы вернулись живыми». Бонита не может ничего знать наверняка, но пытается прочувствовать — сквозь собственную память, — из чего состояла ее личная и вместе с тем всеобщая история.
5. Andrew O’Hagan. Caledonian Road
Faber & Faber, 2024
Чтобы рассказать о городе, нужно для начала выбрать подходящего экскурсовода. Чтобы рассказать о Лондоне, вернее о его определенных районах и некрасивых укромных уголках, придется неизбежно столкнуться с отголосками всей английской литературы — от Диккенса до Зэди Смит. Шестьсот-с-лишним-страничный роман Эндрю О’Хэгана, сотканный из сюжетов, рассказов и пересказов, улиц и домов, населенных людьми и связанными с ними сюжетами-рассказами-пересказами, выстроен вокруг и внутри главного героя — Лондона. А протагонист — пятидесятидвухлетний выдающийся писатель Кэмбэлл Флинн и автор только что оконченного будущего бестселлера «Почему мужчины рыдают в машинах» — выступает в роли того самого экскурсовода.
Жизнь у Флинна более чем сносна. Но вскоре его, конечно, ожидает черт-знает-что с участием лондонских аристократов, телеактеров, газетчиков, русских олигархов и даже торговцев людьми. (Кстати, на его пути к личной катастрофе встретятся и реальные персонажи — режиссер Баз Лурман и художник Грейсон Перри.) Флинн прекрасно понимает, что современный Лондон преимущественно состоит из не самых приличных индивидов, но предпочитает правды не видеть. Он привык жить красиво и дорого, ни в чем себе не отказывая, не обращая внимания на окружающих. Оказавшись в конце концов на социальном дне, он будет вынужден болезненно приспосабливаться.
Падение героя из нарядных и чистых пентхаусов в неприметные и грязные районы наряду с очевидным Диккенсом напоминает, в частности, о The Bonfire of the Vanities Тома Вулфа. Стилистика О’Хэгана тоже пропитана сатирой, журналистскими интонациями, граничащей с цинизмом иронией. К тому же в описаниях города писатель весьма щепетилен — его Лондон полон мельчайших осязаемых деталей и, что ожидаемо, ценников (новенький магнум, если верить О’Хэгану/Флинну, обойдется в полторы тысячи фунтов, а бутылка водки Бельведер — в шестьсот).
Впрочем, как и было сказано выше, блуждания Флинна — по своей сути человека без свойств, — становятся лишь поводом для эпической панорамы. Он, как оператор с камерой или скорее сама камера, несется непонятно куда, по дороге фиксируя город со всевозможных сторон, сам про себя решительно ничего конкретного не понимая. «Так никогда толком и не доделанный как личность» — такую характеристику Флинну дает автор. «Недоделанный» герой среди таких же, толком недоделанных, по отдельности не представляющих интереса, но вместе сросшихся в единое лондонское полотно.