Текст и фото: Олег Платонов (РГ Казань)
Евгений Водолазкин приехал в столицу Татарстана скорее как заинтересованный зритель: посмотреть спектакли по своим произведениям. Но с читателями общался все же как писатель. И рассказал, как он относится к критике, почему не хочет попасть в учебники по литературе, как он выработал свой стиль и почему считает слово «режиссерка» пошлым.
Расслабиться получится только после премьеры
Евгений Германович приехал в Казань, чтобы посмотреть ставший уже легендарным спектакль театра кукол «Экият». Свой 91-й театральный сезон театр открыл «Авиатором». Эта постановка стала трехкратным лауреатом Российской национальной театральной премии «Золотая маска» и установила рекорд, получив сразу три награды: лучший кукольный спектакль, «Лучшая работа режиссера» Ильгиза Зайниева, и лучший актёр Дилюс Хузяхметов.
А на следующий день писателю показали «Музей» в старинном особняке Демидовых в центре Казани. Это смесь абсурдистской драмы и черной комедии в постановке Айдара Заббарова. Учитывая, сколько времени Евгений Водолазкин проводит в столице Татарстана, он не смог не встретиться со своими читателями в формате «Открытого микрофона»: каждый поклонник мог задать свой вопрос.
- По России идут несколько постановок очень разных; и все очень хорошие, каждая по-своему, - делится своими ощущениями Евгений Водолазкин. - На днях пришла весть из Великого Новгорода, будет премьера «Авиатора» 28 сентября. Мне приятно, что пьесы и инсценировки ставятся и по всей стране, не только в Москве или в Питере. Чувствуют они себя неплохо.
Что касается кино, то у меня было невероятное количество опционов. Это когда за небольшую сумму автор уступает права на экранизацию своих произведений на год, и потом, если кино не снимается, то права возвращаются к автору.
Когда нарисована землеройка, это вовсе не слон
Оказывается, автору очень важно мнение критиков. Ключевой, по мнению автора, была конференция, которая лет пять назад состоялась в Краковском университете. Туда съехалось 100 исследователей из 19 стран – и вся она была посвящена текстам Водолазкина! Открывая конференцию, ректор краковского университета сказал: «Вы можете выступить, а потом можете просто гулять по Кракову». Я говорю:
- Я хотел бы послушать, что говорят.
- Это может быть травматично!
- Ну я же филолог, я способен абстрагироваться...
Но травматично не было. Писатель дал себе слово не вмешиваться и ничего не комментировать. Особенно ему понравился раздел: «Что автор хотел сказать тем или иным образом».
- И я оказался там таким умным, я даже не подозревал, что автор мог это представлять. И я сидел и только успевал записывать, потому что так красиво о своем творчестве сказать я не смог. И так себя зауважал.
Когда-то у Тарковского спросили: «Что в «Сталкере» означает собака?»
Он говорит, что собака в «Сталкере» означает собаку.
И на самом деле этот простой ответ является самым правильным.
Мене в издательстве спросили: «Ну, а почему Чагина зовут Иси́дор?»
- Мне нужно было какое-то необычное имя. И мне нравится, как оно звучит…
- А почему именно Исидор? Напиши абзац, чтобы было понятно читателю.
Ну, я написал абзац. Как еще это имя можно было объяснить? Что отец Исидора, которого Исидор никогда не видел, потому что тот сбежал от своей семьи еще на этапе беременности своей жены, он перед бегством сказал: «Если родится сын, назови его Исидором»…. Я считаю, что это достаточно объяснение…
Меня много ругают. Кому-то от этого легче становится. Толстому после романа «Война и мир» предъявили примерно 70 крупных ошибок исторического плана. Ну и где сейчас те, кто выдвигал эти ошибки?
Но есть и несправедливая критика. Что такое настоящий критик? Это человек, который смотрит текст и пытается понять логику автора, законы, по которым действует этот текст. Если это состоявшийся автор и хороший текст, там всегда есть свои законы, которые объясняются и очевидны.
Когда нарисована землеройка, надо относиться к ней, как к землеройке, и не искать там слонов. Вот это я пытаюсь всегда донести до критиков.
Каждый писатель немного вор, шпион и убийца
Но какие благие намерения могут быть у писателя?
- Есть очень хороший писатель Юрий Буйда. У него есть роман, который называется «Вор, шпион и убийца». И это о писателе. В критический момент жена писателя говорит в этом романе: «Ты воруешь наши слова и мысли, ты шпионишь за нами, а потом печатаешь это в своих романах и тем самым их убиваешь».
И в чем-то здесь можно согласиться: всякий писатель – вор, шпион и убийца. Но единственное, что извиняет писателя, это благие намерения. Ведь у литературы много разных функций. Одна из них, допустим, утешительная.
Вот человек расстроился, у него какая-то неприятность. А потом взял, прочитал книгу, где неприятностей гораздо больше. Бывают авторы, которые, условно, заставляют героя испытывать бег с препятствиями. Герой не может пройти по улице спокойно. Обязательно на него дерево упадет или еще что-то случится. Но человек читает романы и думает: «А на меня-то не упало».
И это уже позволяет смиряться с бытием.
У литературы много разных функций, ее не надо путать с учебником или с энциклопедией. Она не для воспитания. Она для увеличения пространства мысли.
Дайте автору умереть, и тогда включайте его в любые программы
Может быть поэтому Евгений Водолазкин не хочет, чтобы его произведения проникали в современные учебники по литературе.
- Не потому, что я такой скромный! Споры насчет современных авторов еще не окончились. Они отражают горячую ситуацию, вопросы в обществе. И это может быть инструментом политической, идеологической, любой другой борьбы. Дайте автору умереть, и тогда включайте его в любые программы. Он не сможет уже вмешаться…
У меня есть такое эссе, написанное к 60-летию. Я смылся от своего юбилея из Питера в Таиланд, где меня никто не поздравлял. Скажу честно, в Таиланде люди заняты другими вещами. И я написал эссе, которое звучало «Писателю тяжело». Ему не тяжело только в детстве, когда он не мечтает быть писателем. Но ему уже тяжело в юности, когда он начинает свои первые опыты. Он не понимает, писатель он или не писатель.
Потом ему тяжело, когда он посылает все это в редакцию. Его все отфутболивают. И никто не смотрит на него, никто его в упор не видит. И это, да, очень трудная ситуация, потому что человек пишет, и это как в открытый космос уходит, и ничего не остается, даже не отвечают.
Он счастлив, даже если ответит «К сожалению, ваше произведение не подходит для нашего журнала». И он видит даже надежду в слове «к сожалению». Они не печатают, но они сожалеют. И это те вещи, которые держат авторов на плаву.
Потом, когда его начинают печатать, его замечают, появляются критики. Совершенно саблезубые существа, не имеющие ни милости, ничего.
Наконец, писатель становится известным. Ему очень тяжело и в этот момент. Потому что начинают подсчитывать его тиражи, начинают говорить, что когда он подает на премии свои книги, то молодым уже пути нет. И, в общем, писателю тяжело на всех этапах.
И только когда писатель умирает, ему становится немного легче.
Стильный писатель
Некоторые вопросы от читателей были очень комплементарными: «Вот посмотришь на текст, и сразу по нему понятно, что это Водолазкин. Немного от Бога, немного от Маркеса. Как появляется свой собственный стиль»?
- Его нужно выработать. Его нельзя получить в наследство. Я знаю людей, которые пишут под кого-то. Вот есть люди, которые начинают, допустим, писать под Набокова. Некоторые пишут под Платонова. Стиль – это то, что нужно взять только работой, это ничем не дается.
Стиль — это когда человек много пишет. И тут нельзя не вспомнить замечательный совет Маяковского, когда один молодой поэт, прочитавший статью его статью «Как делать стихи», подошел к мэтру и говорит: «Скажите, под кого мне делать стихи, под вас или под Сельвинского?»
На что Владимир Владимирович ответил: «Делайте под себя».
Это должно быть девизом всякого человека, который хочет выработать свой стиль.
Режиссерка – это звучит пошло
Евгений Водолазкин считает, что нет разделения на женскую и мужскую литературу.
- Тут только один момент: есть талантливое произведение или его вообще нет. И такой же точке зрения придерживались Ахматова и Цветаева, которые просили, чтобы их называли не поэтессами, а поэтами.
Потому что в русском языке есть слово общего рода, которое относится и к женщинам, и к мужчинам. И, к сожалению, люди, которые увлечены идеями переименованиями, об этом забывают. Я говорю абсолютно искренне, не пытаясь понравиться ни феминисткам, ни кому-то еще. Для меня, в моем сознании, женщины и мужчины абсолютно равны. Более того, я всегда пресекаю разговоры о женской науке, мне это кажется чрезвычайно пошлым и тривиальным. Портить язык и создавать слова типа «режиссёрка» — это немножко странно.
Есть феминитивы, такие как учительница, журналистка, они нормальные, они пришли постепенно, без всякого насилия в язык и закрепились в нем. И хорошо себя чувствуют. А с другой стороны, например, существует слово «машинистка». А я знал одного мужчину, который печатал на машинке, и он звонил и говорил, «Здравствуйте, это ваша машинистка»... Причем был хорошим поэтом.
Поэтому я думаю, что не надо путать грамматический род с полом. Каждое слово, оно должно вызреть, оно должно перестать быть экзотическим. И тогда всё будет в порядке.
Многие проблемы женщин может описать мужчина, так же как о мужских сложностях может рассказать женщина, глядя со стороны.
Когда фильм на русском материале снимает человека из-за границы, у него особый взгляд. Он знает ту русскую жизнь, которая существует, но при этом он видит то, что мы, русские, не способны увидеть. Просто нет такого глаза, оптики. И я поэтому призываю писать всех обо всем. И не думать о таких вещах, как «писатель» или «писательница».
Просто надо помнить, что перед Богом все равны, и я в это глубоко верю.
У русских есть третье ухо на сверхъестественное
- Меня обычно спрашивают: «Скажите, «Лавр» — это автобиографический роман»? На что я всегда отвечаю, что я не святой, и моя жена знает это лучше, чем кто-либо другой.
«Лавр» имеет множество прототипов, такого святого не было в чистом виде, но это собрание черт. Это разные святые, жизнь которых описана в житиях.
Ведь юродство — это совершенно удивительная вещь. Это не клоунада, это не эксцентрика. Это святость, которая стесняется самой себя. Это святой, который не хочет, чтобы признали, что он святой.
И это очень интересная религиозная особенность. Это юродство называют сверхзаконным подвигом. «Сверхзаконным» – потому что любой другой подвиг, например, аскеза, человек изнуряет свое тело, еще что-то, – это имеет свои каноны и свои методы, а вот это… это уже сверх того.
Что еще интересно, святые, юродивые, часто были не русскими, это были французы, немцы, итальянцы, греки….
Их трогать было нельзя. Но то, чего делать нельзя, имеет особую притягательность. Поэтому их били. Случалось, убивали. И порой юродивые были единственным, институтом, который мог что-то возразить. Допустим, когда Иван Грозный разрушил Новгород и пошел на Псков, ему на встречу вышел Никола Салос. Юродивый. Он угостил Ивана кровавым мясом. И Иван говорит: «Как ты мне даёшь кровавое мясо, сейчас Великий пост». А Никола ему в ответ: «Да что тебе мясо, ты людей ешь!» И Иван не позволил его трогать, он повернул войска, вернулся в Москву.
Часто и в жизни так бывает: когда какие-то отношения сложные в той или иной среде, то какие-то элементы юродства помогают.
Во многом «Лавр» интересен на Западе именно описанием юродивого, у них этого нет, и они не могут понять. Спрашивают: «Это шут»»? Нет, это не шут, шут при короле, эдакий стендап-деятель.
А юродство — это такое трагикомическое явление. И трагического в нем больше, чем комического. У меня жена занимается юродивыми, я думаю, есть здесь причинно-следственная связь, то ли это я стал таким в результате ее занятий, то ли она стала заниматься вопросом, глядя на меня.
Юродивые очень значимы для нашей культуры, не случайно на Красной Площади стоит храм, носящий имя юродивого, Василия Блаженного. Это, знаете, особый мистический настрой нашей цивилизации, которая, в общем, привлекала других людей. Как-то они видели, что у русских есть вот такое третье ухо на сверхъестественное, на необычное.