Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Крылова ещё при жизни знала вся Россия – от дворцов до дворницких. Ни один из русских поэтов XIX века не вкусил такой – повсеместной – славы. Басни Крылова преобразили русский язык – и литературный, и разговорный. Его книги держали в руках даже те, кто вовсе не интересовался ни поэзией, ни драматургией. А ещё он слыл чудаком, каких свет не видывал.
Ларчик крыловской судьбы открывается не просто. Хитроумный Николай Смирнов-Сокольский назвал свою книгу о нём «Нави Волырк». Это перевёртыш, имя и фамилия баснописца, прочитанные справа налево. Намёк на двойную жизнь писателя. На публике он существовал «под маской», а для себя вёл тайную жизнь, тщательно закрытую от посторонних глаз, хотя в крыловском доме возле Гостиного Двора постоянно толпились гости…
Отец поэта, Андрей Прохорович Крылов, служил комендантом Яицкой крепости. Во время пугачёвского восстания едва не погиб, как и его четырехлетний сын Иван, пребывавший в осаждённом Оренбурге. Пушкин, работая над «Капитанской дочкой», записывал детские воспоминания баснописца о пугачевском восстании, об ощущениях того времени. Отец умер, когда Ивану шёл десятый год. Пришлось мальчишке трудиться писарем в уездных канцеляриях… Будущий классик русской литературы не получил системного образования, зато стихами и театром всерьёз увлёкся ещё подростком. Познавал премудрости искусства быстро, почти молниеносно, что трудно было представить тем, кто знал Крылова неповоротливым и медлительным.
Боец на кулаках
Первое известное нам сочинение Крылова – комическая опера «Кофейница», которую он сочинил в 15 лет. Разумеется, в стихах. Оперное искусство в России только набирало ход. Первое либретто сравнительно незадолго до Крылова сочинил Александр Сумароков. И Иван Андреевич спешил внести свой вклад в русское театральное дело. Подражая классикам, юный Крылов сложил трагедию «Филомена». А кроме того, уже тогда сочинял эпиграммы, сатиры, басни… Но, конечно, тогда и представить не мог, что именно басни станут его коронным жанром.
В 20 лет он уже издавал собственный журнал под названием «Почта духов». Это издание состояло из аллегорической переписки придуманного Крыловым арабского философа со всяческими волшебными существами. Под завесой аллегории Крылов пытался выводить на чистую воду казнокрадов и льстецов. Эта литературная игра продолжалась 8 месяцев, после чего журнал закрыли – то ли из-за цензурных придирок, то ли из-за отсутствия подписчиков. Первая попытка прославиться вышла неудачной. Но этот сюжет остался в истории литературы, он притягателен. Думаю, что и эстрадный шутник (а также замечательный библиофил) Смирнов-Сокольский не в последнюю очередь полюбил Крылова именно за «Почту духов».
У ранних театральных и журналистских опусов Крылова – еще мальчишки – имелось важное достоинство – он хорошо знал простонародную русскую речь. Мало кто из писателей того времени мог этим щегольнуть. Дело в том, что Крылов был рослым юношей и считался расторопным кулачным бойцом. Любовь к простонародным потехам он сохранил надолго и не терялся в «мужицком» кругу. Нередко делал ставки перед петушиными боями – и, как правило, побеждал. Умел предсказывать победителей и в соревнованиях «стенка на стенку». Испытать силушку молодецкую Крылов любил и в более зрелом возрасте. Кулаки у него были пудовые. А где народные забавы – там и хлесткая речь, которую не услышишь в салонах и канцеляриях, где приходилось служить Крылову.
Дерзость, необходимую в драке, он привнёс и в литературу. Высмеивал не только сильных мира сего, но и популярнейшего драматурга Якова Княжнина, которого вывел в своей комедии «Проказники» под именем Рифмокрад. Его литературные опыты поддерживала Екатерина Дашкова, у которой имелись свои счёты с Княжниным. Не меньше поэзии и театра Крылов увлекал мир четырёх мастей. Картёжный азарт. Когда лёгкое перо не выручало – он добывал средства к существованию за ломберным столом. Причем любил именно скоротечные игры, где всё зависит от фортуны и можно в два счёта проиграть или выиграть приличную сумму. Правда, богачом Крылов никогда не был и в крупные игроки не рвался.
Во времена Павла I покровителем Крылова стал опальный князь Сергей Голицын. Крылов стал его секретарем, партнёром по шахматам, воспитателем детей и поставщиком пьес для домашнего театра. В тихом малороссийском имении Голицына он написал «шуто-трагедию» «Подщипа» – взрывоопасную сатиру на преклонение перед пруссаками, присущее императору Павлу Петровичу. При Александре I Голицын вошел в силу, стал лифляндским генерал-губернатором. Два года Крылов прожил в Риге, ворочал губернаторскими делами, но не забывал и писать для театра. В то время, несмотря на явную молодость, на Балтике его уважали и побаивались. В Петербург вернулся знаменитым драматургом: незамысловатая комедия «Пирог» покорила столичную сцену. Пьеса истинно крыловская: в центре событий – вкуснейший пирог с начинкой из перепелок. Крылов, как известно, знал толк в гастрономии. Можно сказать, преклонялся перед такими пирогами. Вот и комедия получилась искренняя, хотя весьма простая по сюжету, переполненному смешными нелепостями.
Вряд ли тогда драматург мог представить, что славу – да ещё какую! – ему принесут басни, которые он сочинял потихоньку, в перерывах между более важными делами.
Царь русской басни
К этому жанру до Крылова в России обращались и Симеон Полоцкий, и Антиох Кантемир, и Василий Тредиаковский, и Михаил Ломоносов – но для них «эзоповы» эксперименты все-таки не стали событием, хотя некоторые басни первых русских классиков стали известными. Более плодовитым баснописцем оказался Александр Сумароков, во многом ожививший для русского читателя Эзопа и Лафонтена, но и он предпочитал другие жанры. Когда Крылов стал сочинять басни, мастерами этого жанра считались два Ивана – Дмитриев и Хемницер.
Первый славился певучей поэтической речью, второй считался отменно остроумным. Но у Крылова имелось решающее преимущество: он без натуги и фальши воплощал в басенных сюжетах русский характер. Для французов таким знатоком народной души стал Лафонтен – и его ценили необыкновенно. До сих пор ценят! А ещё Крылов писал занимательно и афористично – это сразу бросается в глаза при сравнении с другими русскими баснописцами. Например, классический сюжет про ворону (ворона) и лисицу до Крылова на русский язык перелагали не раз. У Тредиаковского басня завершалась так:
- Оною корыстью, говорит тому на смех:
- «Всем ты добр, мой Ворон; только ты без сердца мех».
- После Крылова это читать трудно.
В 1809 году скромным тиражом 1200 экземпляров вышел в свет первый сборник басен Крылова, принесший ему уже не известность, но прочную славу. Некоторые из тех, первых, крыловских басен стали хрестоматийными: «Ворона и лисица», «Стрекоза и муравей», «Петух и жемчужное зерно». За ними последовали новые басенные книги, каждая из которых многократно переиздавалась. Крылов сделал открытие. Оказывается, басни – это не только притчи про животных и современников Эзопа. В этом лукавом жанре можно представить всю Россию – как Данте вывел всю ренессансную Италию в «Божественной комедии». В «Воспитании льва» Крылов критиковал Фредерика Лагарпа, который учил будущего русского императора Александра I, но не знал Россию, в «Квартете» посмеивался над затянутыми и нескладными заседаниями «Беседы любителей русского слова», в которой сам состоял на первых ролях. Потом стал писать о событиях 1812 года – у него получались патриотические басни.
В баснях Крылов приноровил поэзию к русскому разговорному языку, к живой молве, к просторечной интонации – то саркастической, то дидактической, то открыто насмешливой. Как положено баснописцу, Крылов поучал. Но мог и просто посетовать вместе с читателем: «У сильного всегда бессильный виноват». И это подлинно крыловский оборот, который посильнее чеканных моралите.
Почти у каждой басни Крылова – интересная, а иногда и печальная история. В 1815 году в «Сыне Отечества» вышла новая, как всегда, долгожданная крыловская басня – «Туча». Лаконичная, без отдельно выведенной морали:
- Над изнуренною от зноя стороною
- Большая Туча пронеслась;
- Ни каплею ее не освежа одною,
- Она большим дождем над морем пролилась
- И щедростью своей хвалилась пред Горою.
- «Что́ сделала добра
- Ты щедростью такою?»
- Сказала ей Гора:
- «И как смотреть на то не больно!
- Когда бы на поля свой дождь ты пролила,
- Ты б область целую от голоду спасла:
- А в море без тебя, мой друг, воды довольно».
За этими строками стоит вполне прозаический сюжет. Тогдашний псковский губернатор Петр Шаховской умел получать от государя и правительства льготы. У него имелись широкие возможности, губернатор тратил средства направо и налево. Когда в губернии разразился голод, он сумел скрыть это от властей, представляя, что дела во Пскове идут благополучно. Даже получил очередной чин – тайного советника. Крылову ничего не оставалось, как только задеть лицемерного сановника басней. И посвященные пересказывали ее, перемигиваясь.
А сколько басен Крылова стали хрестоматийными почти сразу после первой публикации! Уникальный случай.
Почему же нашу словесность покорили именно басни? Почему именно они превратили русскую поэзию в народное искусство, без которого нет живой речи? Можно отметить связь с фольклором, со сказками, в которых тоже хватает притч, в которых тоже действуют животные, в которых мы узнаем самих себя. Ну а потом, Крылову под маской баснописца легче было излагать вольные, смелые мысли. Эзопов язык, аллегория – это отличная маска. Проверенная. Но он не злоупотреблял политическими «фигами в кармане». Пережмешь с политикой – потеряешь легкость. А у Крылова каждая строчка дышит. Он был вольным философом, а не пасквилянтом. И, сохраняя репутацию монументального чудака, сумел добиться не «палат каменных», но уважительного отношения сильных мира сего. К нему и придираться побаивались. Крылов сказал – значит, так всё и было. В злонамеренности его не подозревали. По крайней мере, в годы зрелой славы.
Более живых сюжетов в русской поэзии не найти, они – как искры мудрой иронии в повседневной речи. И не беда, что многие из них восходят к Лафонтену, а то и к Эзопу. Секрет не столько в фабулах, сколько в интонации, в афористическом сочетании слов. Культура языка – не в витиеватых построениях и уж, конечно, не в точной расстановке ударений. Вот если исчезнет, выйдет из употребления «демьянова уха» – речь обмелеет. Интонация важнее грамматики. Крыловские крылатые выражения расцветили русскую речь. «А Васька слушает да ест», «Да только воз и ныне там», «Беда, коль пироги начнёт печи сапожник», «Слона-то я и не приметил», «Не плюй в колодец – пригодится воды напиться», – всё это до сих пор нет-нет, да и слетит с языка.
Басни Крылова знали наизусть даже те, кто сроду не заглядывал ни в какие книги. Впервые у русского поэта появилась столь широкая аудитория! Сам автор от славы отшучивался. Однажды за обедом Алексей Оленин, директор Публичной библиотеки, в которой трудился Крылов, не без зависти молвил ему: «Ни один литератор не пользуется такой славой, как ты. Твоих басен вышло более десяти изданий». Крылов скромно отозвался: «Что же тут удивительного? Мои басни читают дети, а это такой народ, который всё истребляет, что ни попадётся в руки. Поэтому моих басен много и выходит».
Он не держал в руках оружия, не бывал на войне. Сильные ощущения добывал, бывая на пожарах. Между прочим, регулярно. Было у тяжелого на подъем Ивана Андреевича такое увлечение – взирать на горящие здания. Современники считали эту привычку одним из чудачеств известного оригинала.
Но в 1812 году, когда горела вся Москва, у России было два любимых дедушки – Крылов и Михаил Кутузов. Постаревший и погрузневший баснописец, не выезжавший в действующую армию, оказался одним из главных поэтов Отечественной войны, а его басня «Волк на псарне» стала гимном сопротивлению. Ее знали наизусть сотни русских офицеров. Со стихами Крылова они дошли до Парижа.
Другая военная басня Крылова уничтожила карьеру адмирала Павла Чичагова, который не сумел уничтожить армию Наполеона на берегах Березины. Как считал Крылов, адмирал нерасторопно действовал во главе сухопутного войска. Тогда и появились крылатые слова:
- Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
- А сапоги тачать пирожник:
- И дело не пойдет на лад,
- Да и примечено стократ,
- Что кто за ремесло чужое браться любит,
- Тот завсегда других упрямей и вздорней;
- Он лучше дело всё погубит
- И рад скорей
- Посмешищем стать света,
- Чем у честных и знающих людей
- Спросить иль выслушать разумного совета.
А басня называлась «Щука и кот». Чичагов после этого до конца своих дней предпочитал не появляться в обществе.
Не более ста устриц
До сих пор в ходу молва о баснословном обжорстве и лености Крылова. Об этом ходят красочные рассказы – конечно, с преувеличениями. Да, баснописец знал толк в чревоугодии. Знал толк и отдавал ему долг. Исправно. Иногда он притворялся сибаритом, которому наскучило всё, кроме блинов с белужьей икрой. Отдавал должное щам и стерляжьей ушице, любил кулебяку, хранил верность поросенку под хреном и гусю с груздями, не говоря уж о пирожках. Всё это обильно запивал квасом, а устрицы – портером. Их он, по воспоминаниям впечатлённого современника, уничтожал, не сходя с места, «не менее восьмидесяти, но никак не более ста». Но разве можно упрекнуть в бездействии человека, который в преклонном возрасте из бескорыстной любознательности изучил древнегреческий язык? А однажды, увидев индийца, жонглирующего огненными шарами, решил обучиться этому факирскому искусству и преуспел. Да и лучшие свои басни Крылов написал не в юном возрасте, а на пятом десятке. Пётр Плетнёв вспоминал: «Он был чрезвычайно сильного сложения, и щеголял как желудком, так и здоровьем… он ходил купаться в канал, омывающий с этой стороны Летний сад. Купался весь сентябрь и октябрь месяц, наконец, в ноябре реки покрылись льдом, а он всё-таки, скачком проламывая лёд, продолжал купаться до сильных морозов». Кто же он – изнеженный барин или натренированный морж? Пожалуй, масок было гораздо больше!
Да, Крылов презирал гигиену, забывал о куаферах и выглядел подчас сущим оборванцем, но оставался желанным гостем в лучших домах Петербурга как златоуст и пересмешник. На него косились как на диковинную достопримечательность. Однажды, собираясь на маскарад, Крылов поделился с друзьями своими сомнениями: каким костюмом удивить публику? Супруга Оленина дала ему дельный совет: «Вы, Иван Андреевич, вымойтесь да причешитесь, и вас никто не узнает».
Если уж Крылов приходил в гости – приходилось не только вкушать яства, но и острить. Однажды его так утомила застольная беседа о золотых рудниках, о выгоде, о государственном бюджете, что он меланхолически спросил министра финансов Егора Канкрина: «Какая разница между богачом и рудником?» – «Ну и в чем же?» – «Рудник хорош, когда его разроют, а богач – когда его зароют». Крылов не любил слишком практичных расчетов.
Он был лицедеем по призванию. Именно Крылов оказался лучшим сочинителем и рассказчиком литературных анекдотов – про Ивана Баркова, про Дмитрия Хвостова, про своего приятеля Николая Гнедича и про собственное комическое обжорство… В этих рассказах – иногда скабрезных – Крылов выглядел шутом. Но они создали ему репутацию философа, который чужд суетливых устремлений, знай себе уплетает уху да изрекает мудрые мысли.
Но есть и более достоверные мемуары. «Ни сонливости, ни внимания на этом обширном, прямо русском лице - а только ума палата, да заматерелая лень, да по временам что-то лукавое, словно хочет выступить наружу и не может - или не хочет - пробиться сквозь весь этот старческий жир... Хозяин наконец попросил его пожаловать к ужину. "Поросенок под хреном для вас приготовлен, Иван Андреевич", - заметил он хлопотливо и как бы исполняя неизбежный долг. Крылов посмотрел на него не то приветливо, не то насмешливо... "Так-таки непременно поросенок?" - казалось, внутренно промолвил он - грузно встал и, грузно шаркая ногами, пошел занять свое место за столом», - такой портрет Крылова составил Тургенев, видевший легендарного баснописца лишь однажды.
Неоднозначный Крылов
Далеко не все относились к нему как к идиллическому дедушке Крылову. Гурмана и сибарита упрекали в эгоизме: никого не любит, никому не сопереживает, не ведает душевных потрясений… Ловили старика и на лицемерии: сатирик, а сам побаивается блистательных вельмож, держится с ними подобострастно. Злоязычие всегда сопровождает славу. Зато Пушкин почитал Крылова без оговорок.
Все помнят, с чего начинается основное повествование в «Евгении Онегине» (основное, поскольку там ещё есть гениальное предисловие – «Не мысля гордый свет забавить…»). Многие знают, что Пушкин в начале своего романа иронически ссылается на Крылова, перефразирует его строку из басни, которая вроде бы не имеет никакого отношения к метаниям Онегина и Татьяны. У Крылова:
- Осёл был самых честных правил:
- Ни с хищностью, ни с кражей не знаком,
- Не поживился он хозяйским ни листком…
Это из басни «Осёл и мужик». Ну, а у Пушкина на самом видном месте – незабываемое:
- Мой дядя самых честных правил…
Он как будто берёт благословение у седовласого баснописца в завязке своего романа. Басни Крылова открыли в русской поэзии быт, житейские мелочи, которые преподносятся без нажима, как в дружеской беседе. И в этом – ключ к интонации «Евгения Онегина».
Пётр Вяземский, не раз нападавший на Крылова в переписке с Пушкиным, воротил свой аристократический нос: «Да это же не басни, а драматизированные эпиграммы!» А Крылов просто не сковывал себя жанровыми предрассудками – особенно когда почувствовал себя истинным мастером басни. И Пушкин защищал его – эту «преоригинальную тушу» – и в конце концов переубедил своего строгого приятеля. 2 февраля 1838 года в Дворянском собрании торжественно отмечали 50-летие литературной деятельности Крылова. Патриарх русской басни восседал возле собственного мраморного бюста. В тот день «дедушку» чествовали пять министров и дюжина писателей. Отчеканили медаль со щекастым профилем баснописца и надписью: «2 февраля 1838 года. И. А. Крылову в воспоминание пятидесятилетия литературных его трудов от любителей русской словесности». Но кульминацией праздника стало исполнение куплетов, которые написал в честь Крылова… Вяземский:
- Забавой он людей исправил,
- Сметая с них пороков пыль;
- Он баснями себя прославил,
- И слава эта — наша быль.
- И не забудут этой были,
- Пока по-русски говорят:
- Её давно мы затвердили,
- Её и внуки затвердят.
Насколько искренен был князь – теперь уж и не разобраться.
Присоединился к потоку поздравлений и император, передавший басельнику орден Св. Станислава 2-й степени. «В лице Крылова государь наградил всю русскую литературу», — писала по этому поводу «Северная пчела».
Последняя басня
Ему воздавали почести – как императору русской словесности. Виссарион Белинский предсказывал, что известность Крылова «беспрерывно будет увеличиваться по мере увеличения числа грамотных людей в России… Это слава, это триумф! Из всех родов славы, самая лестная, самая великая, самая неподкупная слава народная». Так, собственно, и произошло.
Но силы уходили, Крылов болел и всё реже покидал свой диван. Когда его не стало – возникла предсказуемая легенда, что перед смертью Крылов объелся и умер от несварения желудка. Но в гроб его свело банальное воспаление лёгких, и никаких раблезианских обедов накануне не было.
Прикровенной осталась его личная жизнь – взаимоотношения с экономкой Фенюшкой, воспитание тайной дочери Александры и внуков… А они заботились о «папеньке». Сохранились воспоминания поэта Леонида Трефолева: «Довольно равнодушный к смерти других, Крылов встретил и свою смерть безбоязненно, равнодушно. Он умер на руках Александры, рассказывавшей мне, что Крылов до последней минуты сохранил память и, умирая, не мог удержаться от шутки. «Ты, милая, не плачь, - говорил он, - я стар, утомлен, пора мне на покой. А ты и без меня проживешь, если не богато, так и не бедно, разумеется, с условием - не ездить... не ездить... не ездить... в Английский клуб». Эта шутка оказалась последней.
Хоронили его с размахом, дедушку оплакивала вся Россия. Сам Алексей Орлов – шеф жандармов – вызвался нести гроб сатирика. По завещанию Крылова, больше тысячи экземпляров его последней книги басен разослали друзьям и почитателям покойного со специальной надписью в траурной рамке на обложке: «Приношение. На память об Иване Андреевиче. По его желанию». Забыть его и впрямь невозможно.
После Крылова русские поэты долго побаивались писать басни. Исключения сравнительно редки. Жанр возродился в революционной поэзии: аллегория помогала высмеивать и даже бичевать власти. Таким баснописцем стал Демьян Бедный – кстати, интересно рассуждавший о Крылове. Ну, а в середине ХХ века весьма популярны стали басни Сергея Михалкова, который чувствовал себя в этой стихии почти так же свободно, как Крылов. И, подобно Крылову, был актуален: писал о своих современниках – бюрократах и сластолюбцах. После Крылова писать басни в России и легко, и сложно. Думаю, интересные преломления старого жанра мы увидим и в ближайшем будущем. А равняться новые баснописцы все равно будут на Ивана Андреевича. На дедушку.
В 2019 году, когда отмечался 250-летний юбилей Ивана Андреевича Крылова, силами портала ГодЛитературы.РФ и Российской газеты была записана видеокнига "Читаем Крылова". Мы получили 1340 заявок из 32 стран: из Беларуси и Японии, Монголии и США, Малайзии и Украины, Польши и Аргентины… Из 236 басен, написанных Иваном Андреевичем Крыловым, участники выбрали для чтения 118. В полную видеокнигу проекта #ЧитаемКрылова вошли 45 басен. Предлагаем вспомнить, как это было.
Часть 1:
Часть 2:
Часть 3:
Все басни можно посмотреть в плейлисте на нашем YouTube-канале.
