Текст: Андрей Цунский
Первый
Есть один человек, который сам по себе был загадкой – не говоря уж о том, что достоинствами обладал редкими. Знатный человек, достоверно и беспристрастно могу я это утверждать. Денно и нощно, громогласно! Причем его же словами. Кстати, вы часто пользуетесь его словами – только не знаете об этом. Они ведь теперь и ваши. Да, эти слова, как и оборот «денно и нощно» – придумал он! И первые русские стихи, которые задали направление всей русской поэзии – принадлежат его перу. Другое дело – были ли они удачны? Между прочим, Магеллан тоже не довершил свое кругосветное путешествие…
Предварительное исследование, или
Что общего у финской попойки и русского святочного гадания со стихотворным поздравлением, адресованным одному немецкому барону?
Все очень просто – размер.
Конечно, размах гулянки с горячими финскими парнями может быть необъятен, как и девичьи мечты на святки, да и поздравление могло бы быть длинным – мало ли, вдруг барон поэзию любит? Кстати – любил.
Но это не буквальный размер. Размер, о котором речь, это метр или просод. Ну – в общем, сравните.
Сравните:
- Раз мужик зашёл в кабак -
- Шляпа на затылке.
- Вдруг откуда ни возьмись -
- Чёртик из бутылки.
Автор этой песенки из фильма Л. Гайдая «За спичками», снятого по мотивам повести Майю Лассила, – Юрий Энтин. Фильм вышел на экраны в 1980 году. Но ведь и до Энтина такое бывало:
- - Муженек, не спорь со мной,
- Не сердись напрасно,
- Стала я твоей женой —
- Не рабой безгласной!
Так переложил на русский язык стихотворение Роберта Бернса Самуил Маршак в тридцатые годы прошлого века. Но есть и сходный опус постарше:
- Милый, милый Бармалей,
- Смилуйся над нами,
- Отпусти нас поскорей
- К нашей милой маме!
1925 год, и это… Кто сказал «не знаю»? Приходите завтра с родителями. Зачем? Потому что за это ваших родителей нужно поставить в угол. Это Корней Иванович Чуковский. «Бармалей». Да, двадцать пятый год века двадцатого. Не знать этих стихов – все равно что не знать половины русского алфавита. Но мы продолжаем наш эксперимент.
- На брегу чужой реки
- Одинок тоскую;
- Грустно в дальней стороне
- Воду пить чужую!
И написано это за сто лет до Чуковского, в 1824 году. Ну, дорогие знатоки русской поэзии? Автора зовут Вильгельм… Хорошо, еще раз. Он учился в Царскосельском лицее… вместе с Пушкиным, и звали его… А вот вы – вы сами не приходите больше! Пока не прочитаете десяток книг про Пушкина и его лицейских друзей! С этим человеком у Пушкина была первая дуэль! Кюхельбекер это! Вильгельм Карлович! Кюхля!
Кстати, дуэль эта сегодня – именно в этом нашем маленьком исследовании – имеет серьезное значение. Нет, мы не станем выяснять, какая из версий поединка верна: та, согласно которой пистолеты противников были заряжены клюквой, или вторая, по каковой Кюхельбекер все ж пальнул, а Пушкин отказался. Заинтересовались? Ну найдите уж хоть что-нибудь сами, а? Для нас теперь важен повод к этому поединку, знаменитая пушкинская эпиграмма:
- За ужином объелся я,
- Да Яков запер дверь оплошно –
- Так было мне, мои друзья,
- И кюхельбекерно и тошно.
Разумеется, слово «кюхельбекерно» вошло в лицейский обиход, и Вильгельм Карлович (для Пушкина – Кюхля) разозлился. Что тут непонятного? Нас же интересует, кто такой этот Яков.
А Яков – слуга поэта Василия Андреевича Жуковского. Кюхельбекер допекал его своими визитами – носил ему свои стихи, и, мягко говоря, поднадоел. Жуковский и сказал при Пушкине неосторожно, что не пришел накануне в некий дом, потому что желудок у него был расстроен, да еще и Кюхельбекер явился. И Жуковский – автор таких строк:
- Раз в крещенский вечерок
- Девушки гадали:
- За ворота башмачок,
- Сняв с ноги, бросали;
И это 1805 год, стихотворение «Светлана». Метр – в точности тот же, как вы можете сами убедиться, подсчитав количество слогов и определив расстановку ударений. Нырнем еще глубже в историю, и…
- Зде сия, достойный муж, что ти поздравляет,
- Вящия и день от дня чести толь желает
- (Честь, велика ни могла б коль та быть собою,
- Будет, дастся как тебе, вящая тобою),
- Есть Российска муза, всем и млада и нова;
- А по долгу ти служить с прочими готова.
- Многи тя сестры её славят Аполлона,
- Уха но не отврати и от Росска звона.
…и это 1734 год. Автор этого шедевра – Василий Кириллович Тредиаковский. И это, черт побери, гениальное стихотворение! Да, несмотря на «поздравляет – желает» (не слыхали такой рифмы на свадьбах и юбилеях? Ох, он и эту традицию заложил).
И раньше вы ничего подобного не найдете.
Множество непонятных слов, многи тя, зде сия… Уж таким он был, русский язык. И не было в нем еще многих тех стихов, которыми мы теперь восхищаемся. Но было бы ложью сказать, что не было еще русской поэзии. Была, и она была прекрасна!
- Коли дождусь я весела ведра
- и дней красных,
- Коли явится милость прещедра
- небес ясных?
- Ни с каких сторон света не видно,—
- все ненастье.
- Нет и надежды. О многобедно
- мое счастье!
Помните, мы как-то с вами это читали. Феофан Прокопович (и его мы сегодня еще вспомним). 1730 год. Удивительная, светлая и печальная лирика. И согласные звуки не толпятся на языке, сминая друг друга в фонетический салат оливье. Но все же русская поэзия пошла по пути Тредиаковского! У него, несмотря на эту тредиаковскую кашу во рту, метр словно создан для русского языка. Теперь поэт не пытается искусственно уложить русскую речь в прокрустово ложе из десяти слогов на четыре.
Банальный и убогий по нашему времени стиш на день рождения человека, у которого автор собирается выклянчить хоть каких-то денег, чтобы было на что жить, пока двигаешь вперед русскую поэзию… определил ее великое будущее.
Это первое в истории русское силлабо-тоническое стихотворение.
А ведь у него и не могло не получиться.
Насколько это важно? Не знаю. Скорее всего, додумался бы кто-нибудь другой. Ведь русские корабли из Архангельска уже явились на волнах Финского залива, уже обрили сонным боярам бороды, уже хоть в преисподнюю готовы идти за Петром Великим молодые дворяне, жадные до знаний, великих дел, славы, денег, женщин, власти. Да-да – и этого хотят во все эпохи, не будем ханжами. Уже прорубили окно в Европу, и через это окно влезли в запертый ото всех русский дом Жан-Батист Леблон, Доменико Трезини, Андреас Шлютер и Дж. М. Фонтана – и стали помогать Петру его перестраивать. В год, когда родился Василий Кириллович, Петр основал Санкт-Петербург, а Леонтий Филиппович Магницкий составил учебник «Арифметика, сиречь наука числительная…» и он уже был издан по тем временам невиданным тиражом – 2400 экземпляров. А кроме «Арифметики» молодежь той эпохи читает взахлеб «Гисто́рию о росси́йском матро́се Васи́лии Корио́тском и о прекра́сной короле́вне Ира́клии Флоренти́йской земли́» – автор ее неизвестен, но начало великолепно описывает дух эпохи: «В Российских Европиях некоторый живяше дворянин, имяше имя ему Иоанн…» Пришла и новая музыка, В русских городах зазвучали клавикорды и виолы… «Радуйся, Росско Земле», – поют они кант на заключение Ништадтского мира, в 1721 году:
- Радуйся, Росско земле, радуйся, Росско земле,
- Ликуй, веселися, ликуй, веселися:
- Петре камень твердейший,
- Петре камень твердейший, паче адаманта.
А без этого канта не было бы и «Славься» из оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»). Да и кем стал бы сам Глинка?
Без этой новой поэзии не было бы и русской музыки, и русской науки, и нового русского государства… Как называем мы первую треть девятнадцатого столетия? «Пушкинская эпоха». Пушкинская… Дорогу Пушкину торил Тредиаковский.
Не он – так другой? Верно. Законы небесной механики открыл Кеплер. Ньютон позднее объединил их в красивую и ладную систему. И мы говорим «ньютоновская небесная механика». А бывает и так – все знают Александра Флеминга, первооткрывателя антибиотиков, но ведь первыми чистый пенициллин получили Говард Флори и Эрнст Чейн! А их позабыли. У всякой несправедливости есть причина – иногда это просто случайность, иногда людям не хочется разбираться в сложностях, а порой вмешивается не просто случай – а злая воля, предрассудки, «мнения света».
Почему же позабыли Тредиаковского?
Василий Тредиаковский родился в знаменательном 1703 году – об этом мы уже упоминали. В году, когда Петр основал Санкт-Петербург – где Василий Кириллович и умрет в 1769 году, забытый всеми, нищий, униженный, так и не признанный.
Родился же он в Астрахани, в семье скромного приходского священника Кириллы Яковлева. Отец отправил его учиться в католическую миссию, где у монахов-капуцинов Бонавентуры Челестини и Джованбаттисты Примаверы он постигал древний язык латинян – русской школы в Астрахани не было. Дела у отца шли худо. Кормилась семья священника со своего огорода, да только вот в 1717 году отошел «государева рыбного приказа ловцу Осипу Яковлеву Плохому огород с деревьями и овощами, находящимися за рекою Кутумом» из-за долга в сорок восемь рублей.
В 1721 году Петр превратил Россию в современное европейское государство – Российскую Империю, и стал зваться «Отцом Отечества». В том же году Василий Яковлев переписал своей рукой и снабдил собственным предисловием учебник церковнославянской грамматики, а предисловие подписал фамилией «ученик латинских школ Basilius Trediacovensis». Говорят, что сам Тредиаковский нередко упоминал визит Петра Великого в астраханскую миссию капуцинов, где отметил Тредиаковского и даже назвал «вечным тружеником». Хотя как мог дать Петр такую характеристику мальчишке, которого впервые видел? Ну да ладно.
Эпизод с Петром Великим подтвердить нечем. Но известно точно, что Петр в Астрахань приезжал в 1722 году.
Зато бывал в Астрахани и Иван Ильинский – учитель словесности у князя Антиоха Кантемира, переводчик – и с ним увидеться у Василия было куда больше шансов, как и с первым учителем «арифметической школы» Иваном Трофимовым. Они могли и заметить его дар, и рассказать, куда можно поехать, дабы продолжить учение. В книге «Протоколов входящих челобитных доношений» под номером 113 значится запись: «Челобитье бывшего певчего Василия Кирилова об отпуску из Астрахани до Киева для учения латинскому языку в пашпорте». Не вышло. Отец был против, и Василий оказался… под венцом. Дела у семьи шли чем дальше, тем хуже. Отец присмотрел Василию выгодную партию – дочь сторожа Астраханской губернской канцелярии Фадея Кузьмина, Федосью. И все же Василию родительская воля пришлась не по нутру. 10 июня 1723 года из Астрахани в Москву была отправлена артиллерийская команда – до Саратова водным путем на струге, а от Саратова до Москвы сухопутьем. С этой-то командой, скорее всего, Василий Тредиаковский, без копейки в кармане «по охоте к учению, оставил природный город, дом, и родителей, и убежал в Москву». Вот какой нехороший, бросил жену и отца! – скажут одни. Не пожелал мириться с самодурством и жить с нелюбимой – скажут другие. Но все это не имеет значения. Через пять лет в Астрахань – не в первый и не в последний раз – заявится незваной гостьей чума. И не станет ни Кирилла Яковлевича, ни Федосьи. И Василия бы не стало – если бы не ушел.
Этот путь, которым пришли в русскую историю и Ломоносов, и Магницкий – путь самородков, – сделал возможным Петр Великий.
А коль скоро был Тредиаковский весьма толковым и к тому же знал языки – то заметили его весьма влиятельные люди. Сенатор Иван Гаврилович Головкин и дипломат Александр Борисович Куракин. Благодаря их протекции и денежной помощи он смог отправиться сперва в Голландию. А там и во Францию, где учился в Сорбонне – и получил философское образование. И стал одним из самых образованных людей своего времени. Вот только вернулся он оттуда уже в другую страну. Страну, где трон занимала Анна Иоанновна.
Об Анне Иоанновне существуют совершенно противоположные мнения. Спросите военного моряка – и он скажет о ней только самые лучшие слова. И правда – если после смерти Петра Великого о флоте чиновники словно забыли, а точнее – скрали все, что оставалось от ассигнований, то Анна Иоанновна снова выделила средства, продолжила дело своего дяди.
Но есть и другая сторона ее царствования. Долго можно описывать эту сторону – а можно ограничиться двумя словами – «Ледяной дом». Впрочем – если вы не читали роман Ивана Лажечникова, этих двух слов не хватит.
Василий Тредиаковский вынужден был искать покровителей. Но к тем, кто может поддержать, нужно идти с чем-то. У него были в запасе козыри! Тредиаковский перевел галантный роман XVII века француза Поля Тальмана «Путешествие на Остров Любви». Светская жизнь уже наполнилась любовными интригами, а роман был полон изящных аллегорий. В нем действующими лицами были Почтение, Разлука, Задумчивость, Ревность. События разворачивались в особых местах: Беспокойность, Крепость и Молчаливость, пещера Жестокости. Анна Иоанновна обожала маскарады, представления, балы. В садах столицы беспрерывно грохотали фейерверки. Бесчисленные шуты, среди которых могли оказаться и представители старинных русских фамилий – в наказание за провинности – должны были постоянно развлекать государыню скабрезными шутками и дурацкой болтовней. Сплетни она обожала. При этом государыня не знала иностранных языков, только могла понимать по-немецки – и не слишком много. Для нее роман про остров любви стал просто находкой. И вот…
До встречи с императрицей Тредиаковский был допущен в январе 1732 года, после «Речи поздравительную Ея Императорскому Величеству по благополучном Ея прибытии в Санктпетербург». «Имел счастие читать государыне императрице у камина стоя на коленях перед ея императорским величеством; и по окончании онаго чтения удостоился получить из собственных ея императорскаго величества рук всемилостивейшую оплеушину».
На коленях ему придется немало провести времени, и не только стоять. Хотя за августейшую «оплеушину» иной бы отдал полжизни – она открывала множество дверей, через нее можно было бы получить и немалые деньги. Только веди себя – соответственно. И Тредиаковский… вел.
Он стал секретарем Академии наук. Издавал свои труды. Работал.
И был автором бесчисленных од. Ко дню бракосочетания. На день тезоименитства, ко дню рождения, на крещение, на… В общем, приказывали часто.
Он подползал и отползал. Он писал важнейшие для русской литературы книги: «Новый и краткий способ к сложению российских стихов», по нему учились Ломоносов и Сумароков. И оды к чьей-то радости.
У него появились могущественные враги – например, архимандрит Платон Малиновский. Плохо бы ему пришлось, если бы не заступничество Феофана Прокоповича – да-да, того самого.
Но настал в 1740 году Ледяной дом.
Идею подал камергер императрицы – Татищев. Организационные заботы взял на себя кабинет-министр Волынский. Там, где сейчас автомобили встают периодически в пробку, желая попасть на Дворцовый мост, между Адмиралтейством и Зимним дворцом, выстроили дворец ледяной, для свадьбы царских шутов. Не стану заниматься описанием этой отвратительной «забавы». Скажу лишь, что для нее понадобились «стихи». Самого непристойного и гадкого содержания. И написать их предназначили Тредиаковскому. Волынский прислал к нему некоего кадета Криницына, с приказом. Василий Кириллович подумал, что приехали его арестовать.
«Узнав по дороге, что его везут не в Кабинет, а только к министру, Тредиаковский рискнул выразить кадету свое неудовольствие, сказав, что тот худо с ним поступил, объявив, что везет его в Кабинет, «для того что он таким объявлением может человека вскоре жизни лишить или, по крайней мере, в беспамятствие привести». Кадет по приезде пожаловался Волынскому, который «сейчас же начал, – как изложил Тредиаковский в своем «Рапорте» Академии 10 февраля 1740 года, – меня бить пред всеми толь немилостиво... что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил, что он изволил чинить в три или четыре приема», а потом «повелел и оному кадету бить меня по обеим же щекам публично». А после этого «внушения» дали ему «на письме самую краткую материю, с которой должно было ему «сочинить приличные стихи», и отпустили». И он… сочинил:
- «Здравствуйте женившись дурак и дура,
- еще и бл…чка, то-та и фигура.
- Теперь-то прямое время вам повеселиться,
- теперь-то всячески поезжанам должно беситься,
- Кваснин дурак и Буженинова б..дка
- сошлись любовно, но любовь их гадка».
О том, кто были те «дурак и дура», за что были обречены на унизительную смерть в ледяном доме, как избежали ее – уж найдите и прочтите сами.
Позора Тредиаковскому не простили.
Его дискуссии с Ломоносовым и Сумароковым мы не станем подробно рассматривать – не хочу мешать вам вынести свое собственное суждение. Но свет жесток. Тредиаковский умер в полной нищете, не имея денег даже на хлеб и дрова.
При Екатерине Великой был составлен свод правил хорошего тона при дворе. За несоблюдение этих правил полагалась наказание: если два свидетеля уличали нарушителя, то он должен был выпить стакан холодной воды и прочитать страницу из «Телемахиды» – эпической поэмы Тредиаковского, написанной первым русским гексаметром. Провинившийся «против трех статей» должен был наизусть прочесть публично шесть стихов из «Телемахиды». А ведь без этой самой «Телмахиды» Гнедич вряд ли перевел бы Гомера настолько блистательно.
Мы уже писали об одной дуэли Пушкина. Упомянем и еще об одной – по счастью, не состоявшейся. У Пушкина были не только друзья. Среди врагов Пушкина оказался однажды и дядя Льва Николаевича Толстого, Федор Иванович Толстой по прозвищу Американец. Именно ради поединка с ним Пушкин и завел знаменитую тяжелую трость, дабы придать руке твердость. Федор Толстой распустил слух, что Пушкина выпороли в полицейском участке. После такого ужасного позора можно было только стреляться.
Дуэли между ними не было. Американец сумел исправить ситуацию, хотя был бретер отчаянный и убил на поединках множество людей. Но он был умнее Дантеса и фамилию свою не опозорил убийством гения. Более того, после примирения он даже держал над головой Пушкина брачный венец – как оказалось, очень несчастливый.
А Пушкин был человеком не только гениальным. Он не пошел против совести. Вот слова из его письма автору «Ледяного дома» Ивану Лажечникову, который вывел Василия Кирилловича в самом гадком образе:
«За Василия Тредиаковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей».
Виссарион Григорьевич Белинский писал о Тредиаковском так: «Тредиаковский с его бесплодною ученостию, с его бездарным трудолюбием, с его схоластическим педантизмом, с его неудачными попытками усвоить русскому стихотворству правильные тонические размеры и древние гекзаметры… все, что было сделано Тредиаковским, оказалось неудачным».
А в статье Пушкина о книге Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» есть такие слова:
«Тредьяковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел в русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков. Любовь его к Фенелонову эпосу делает ему честь, а мысль перевести его стихами и самый выбор стиха доказывают необыкновенное чувство изящного. В «Тилемахиде» находится много хороших стихов и счастливых оборотов. Радищев написал о них целую статью... Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского...»
К кому прислушиваться – решать вам. И вам же решать, как допустимо себя вести и на что соглашаться, если имеешь дело с сильными мира сего.
