Текст: Сергей Шулаков
Фото обложек представлены издательством "РИПОЛ классик"
2015 год - не только Год литературы, но и год 70-летия Победы в Великой Отечественной войне. Что не могло не сказаться на политике российских издательств, больших и малых. Многие из них, ранее обращавшиеся к военной теме лишь эпизодически, в этом году издают целые серии, посвященные Великой Отечественной. А ведь заставить издательства печатать книги себе в убыток невозможно. Стало быть, издатели имеют в виду возросший читательский интерес.
Издательство "РИПОЛ классик" постаралось удовлетворить его в соответствии со своим названием, в котором слово «классика» употребляется достаточно широко. И в данном случае относится к литературе советского периода.
Вот первые четыре книги серии:
Севастопольские блокноты
Сажин П. Севастопольская хроника. - М.: РИПОЛ классик, 2015. - 544 с. (п) Программа «Печать по требованию»
"Петр Сажин во время войны был военным корреспондентом Черноморского флота. Состоящая из двух книг «Севастопольская хроника» писалась в 1967–72 годах. Основа хроники - записи, которые автор называет «севастопольскими блокнотами».
Вот лишь один эпизод. 21 июня 1942 года была потеряна Северная сторона города. Ширина Северной бухты - от Константиновского равелина до бухты Карантинной - около километра. Равелин защищали моряки службы охраны рейда - минеры, водолазы, связисты и сигнальщики, тыловики, и горстка отбившихся от своих частей пехотинцев. И защищали так, что штурмовые подразделения вермахта не могли овладеть равелином даже после длительной артподготовки. (Хотя сражались, в сущности, морские инженеры, не обученные городской войне.)
Когда обороняться стало нечем, равелин решили взорвать. Матрос Александр Чикаренко нарушил приказ, не оставил заминированные казематы. Дождавшись, когда гитлеровцы вошли на оставленные позиции, он соединил клеммы электрических проводов. Под развалинами, оставшимся после мощнейшего взрыва, оказались погребены около двух сотен гитлеровцев.
Но это еще не конец эпизода. Выжившие защитники Константиновского равелина в сравнительном порядке отошли к пристани, но переправиться было не на чем - все плавсредства оказались уничтожены артиллерийским огнем, а плотики, связанные из буев, в пятибалльную волну оказались бесполезны. Тогда истощенные боями моряки и солдаты поплыли сами, цепляясь за остатки боновых заграждений, удерживая над водой раненых, под пулеметным огнем. Последним в воду вошел командир ОХРа - охраны рейда - капитан III ранга Михаил Евсевьев. Некоторые погибли от пуль, обессилев, захлебнулись, многие переправились к своим, не бросая раненых - но никому не пришло в голову поднять руки, сдаться. Этих выживших, позже влившихся в части морской пехоты, не могло остановить ничто. Это о них немцы говорили: «Русского нужно убить дважды, иначе он встанет, и убьет тебя». Выжил и Евсевьев, доплыл - с почти полностью забинтованной головой: был ранен в лицо, и повязка открывала лишь глаза. Спустя 25 лет Петр Сажин начинает розыски Михаила Евсевьева…
Записки из Польши
Горчаков О. Он же капрал Вудсток. - М.: РИПОЛ классик, 2015. - 256 с.
Эпического, всеобъемлющего произведения о Великой Отечественной войне, сравнимого по художественным масштабам с «Тихим Доном» так и не появилось - хоть Михаил Шолохов и создавал «Воениздат» с тем, чтобы публиковать воспоминания полководцев, которые помогут писателям взглянуть на события войны шире, охватнее. Зато есть корпус произведений из несколько пластов военной литературы: проза фронтовиков - «окопная», «лейтенантская», повести писателей послевоенного поколения, в боях не участвовавших, есть документальная проза партизан и чекистов. В аннотации к книге «Он же капрал Вудсток» издатели пишут о том, что Овидий Александрович Горчаков, разведчик, работавший в группе чекистов за линией фронта, стал прототипом Майора Вихря и частично Штирлица, героев Юлиана Семенова. Первое можно счесть преувеличением: Майор Вихрь - это в большей степени другой чекист, Алексей Ботян, действительно предотвративший затопление Кракова, которое гитлеровцы пытались вызвать, взорвав плотину в горах, - об этом он рассказал в вышедшей в 2014 году книге своих воспоминаний. Овидий Горчаков никогда не носил немецкой формы, он действовал как разведчик-диверсант на территории Польши и Германии, хотя и противостоял Sicherheitsdienst, СД - партийной полиции Рейха, осуществлявшей функции политической разведки, под прикрытием офицера которой работал Штирлиц, и поисками немецкой ракеты ФАУ-2 в Польше действительно занимался.
В автобиографической книге Горчакова, построенной, как остросюжетный роман о разведчиках, сенсационных эпизодов хватает сполна. Бомбежки Лондона «самолетами-снарядами» продолжались и в 1944 году, новая ракета ФАУ-2 была запущена с территории Голландии в сентябре, и полное прекращение этих бомбардировок - заслуга советской разведки, о чем мы до сих пор скромно умалчиваем. А вот еще один описанный Горчаковым случай, касающийся Польши. Русский военнопленный летчик, угнав немецкий истребитель и захватив техническую документацию немецких ракет, был сбит и попал в руки офицеров Армией Крайовой, подконтрольной польскому правительству в Лондоне. Они не только не оказали помощи еще живому «русскому полосатику» - так поляки называли пленных из-за полосатой робы - они застрелили его, захватив документы. Чтобы бумаги не ушли в Лондон, Горчакову пришлось провести сложную многоходовку, о чем он и рассказывает. Вряд ли основанная на реальных событиях книга Горчакова большими тиражами издавалась в СССР - уж больно откровенно он говорит об отвратительном поведении поляков.
Шахтер, Сверчок и Ангел
Приставкин А. Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца. - М.: РИПОЛ классик, 2015. - 250 с.
Современные рецензенты, «прошедшие» в своих университетах мимо русской литературы второй половины XX века, любят рассуждать порой о дидактичной косности произведений советского периода. «Кукушата» Анатолия Приставкина - ложка горькой микстуры как для них, так и для тех, кто приписывает победу одному только Сталину, кто видит в советском прошлом иное, лучшее, надындивидуальное - и потому более объективное бытие. Приставкин описывает детский дом специального режима, в такие отправляли детей врагов народа, партии и государства. Они, «спецы», дают друг другу клички: Шахтер, Ангел, Сверчок - не по фамилиям, по сохранившимся в памяти подробностям прежней жизни. Фамилия в документах у всех одна, Кукушкины. Так проще стереть их
память. На погонах членов приехавшей в детдом комиссии звездочки, значит время - не раньше зимы 1943-го. Героям от 10 до 12 лет, они могут сбежать в Москву, стало быть, приют находится в Подмосковье. Главный герой, юный Сергей, ищет родственников, наивно пытается увидеть Сталина и рассказать о своем горе. Обитателям московских квартир ребенок, сын репрессированных родителей, внушает страх, словно призрак. Правдами и неправдами Сергей добывает себе метрику, прежнюю фамилию, свою сберкнижку, и устраивает для всех Кукушкиных праздник, день рождения. «И они стали повторять и громко вопить: - Серый! И я сегодня родился тоже! И я! И я!» Легкое детское дыхание перевешивает здесь грубую, вязкую жестокость повседневности. А это уже рождественские, христианские мотивы.
Казалось бы, кукушата преодолели выброшенность из жизни, но конец оказался трагичен. Приставкина в советское время издавали лишь периодами, гораздо меньше, чем хотелось бы. С концепцией серии «Наши ночи и дни для Победы» эта его книга коррелируется лишь в самом широком, общем ракурсе. Но мощное по воздействию отображение оборотной стороны войны, безусловно, придает общей картине объективность.
Мост света
Инбер В. Почти три года. Ленинградский дневник. - М.: РИПОЛ классик, 2015. - 320 с.
Запись от 27 января 1944 года «Ленинградского дневника» Веры Инбер: «У меня, профессионального писателя, не хватает слов. Я просто говорю: "Ленинград свободен". И в этом все». На следующий день: «Вчера… по приказу генерала Говорова, был у нас большой салют… Необыкновенны были морские прожектора (то, чего не было в Москве). Особенно один из них, направленный на шпиль Петропавловской башни, прямо на ангела. Был так силен, что приобрел плотность. Он тал похож на… цепной мост, на который, казалось, можно встать, и пройти по нему до самого ангела».
Вера Михайловна Инбер начинала как поэт-символист, а закончила членом Союза советских писателей и автором детских рассказов о революции. Вера Михайловна не была убежденной большевичкой, но отчаянно желала признания и статуса в советской стране. Детскую литературу она избрала для себя, возможно, чтобы избежать серьезных упреков в полной, дистиллированной сверхлояльности большевикам - в большой литературе она невозможна, ни у Булгакова, ни у Бабеля, даже у Островского, который ведь писал не столько о революции, но о человеке, преодолевающим любые обстоятельства. Рассказы Веры Михайловны для детей все же более мастеровиты, чем ранние стихи для взрослых. В «Ленинградском дневнике» Инбер смогла быть искреннее, и ее мягкая одаренность сразу раскрылась. В этих записках есть отголоски заливистой песни о первомайских стихах и восторгах, но много и о блокаде. Однако все эти оценки - порождение современного сознания, какие мотивы двигали Верой Михайловной - тайна. Почти три года блокады нужно было прожить до последней минуты, и это уже героизм. Фиксации эпизодов трагедии Ленинграда у Веры Инбер несет отпечаток проницательности, мотив преодоления отчаяния и смерти, составляя своего рода противоположность акцентам «Блокадной книги» Даниила Гранина и Алеся Адамовича.
Можно подытожить.
Несмотря на старомодное название серии - «Наши ночи и дни для Победы», недопроявленность концепции, груз истории советской литературы, книги серии, собранные вместе, зажили новой жизнью, раскрывая разные аспекты военной темы. Которая, конечно же, не исчерпывается для нашей страны военными операциями. За ней - участие и жертвы всего народа.
На служебной полосе книги Овидия Горчакова тираж не указан вовсе, другие издания снабжены уведомлением о том, что изданы они «с использованием технологии Печать по требованию». Пиар-служба "РИПОЛ-классик" поясняет: это значит, что стартовый тираж каждой книги - 1000 экземпляров, и допечатывается по мере распространения. С одной стороны, подход пессимистический, но с другой - значит, издатели надеются, что допечатки все-таки понадобятся?