20.05.2015
Я читаю

Я читаю. Вениамин Смехов

Знаменитый актер Театра на Таганке советует читать книги художников

Текст: Наталья Соколова/РГ

Фото: Сергей Кузнецов/РИА Новости, ria.ru

Вениамин Смехов: Недавно я прочитал три книги Эдуарда Кочергина «Ангелова кукла», «Крещенные крестами», «Записки планшетной крысы». Невероятная проза. Еще очень сильное впечатление на меня произвела книга «Удостоверение личности» о Роберте

Рождественском - это фрагменты из его записных книжек, воспоминания друзей, стихи, фотографии, семейные шутливые записки. Мне подарила ее семья поэта. Прочитав ее, я понял, что мы совсем не знаем Рождественского. Его нужно открывать каждый раз заново.

В 1919 году Осип Брик сказал, что жизнь настолько каверзнее и интереснее, что художественная литература сильно «сдает» перед документальной, хроникальной. Мне кажется, что сейчас такое же время. Советую читать книги художников, начиная с великого Константина Коровина, его «Моя жизнь», «О животных и людях», «Первая любовь». Часто перечитываю классиков Пушкина, Тютчева,

Некрасова, поэтов Переделкино, поэтов Красной Пахры, поэтов-фронтовиков. А вообще моя жена - самый большой книжник в нашей семье. Войти в кабинет нельзя. Шаг — и все падает. И тут на меня упала книга Александра Гладкова, автора пьесы «Давным-давно», по которой Эльдар Рязанов снял свою «Гусарскую балладу». Я прочитал его воспоминания о Пастернаке, Мейерхольде «Не так давно». Гладков - богатырь. Его высоко ценили те, кто близко знал этих людей, за очень бережное отношение автора к их биографии.

«РГ» ВСПОМИНАЕТ ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ КОНСТАНТИНА КОРОВИНА «МОЯ ЖИЗНЬ»:

…В деревне мне казалось, что я только теперь вижу зиму, так как в городе какая же зима. Здесь все покрыто огромными сугробами. Спит Лосиный Остров, побелевший в инее. Тихий, торжественный и жуткий. Тихо в лесу, ни звука, будто заколдовано. Замело дороги, и до самых окон дом наш занесло снегом, насилу выйдешь с крыльца. Валенки тонут в пышном снегу. Утром в школе топится печка, придут товарищи. Так

весело, отрадно, что-то свое, родное в школе, необходимое и интересное, всегда новое. И открывается другой мир. А стоящий на шкафу глобус показывает какие-то другие земли, моря. Вот бы поехать… И думаю: хорошо, должно быть, ехать на корабле по морю. И какое море, синее, голубое, сквозь землю проходит.

Я не замечал, что была разница большая в средствах отца, и совсем не знал, что пришла бедность. Я не понимал ее. Мне так нравилось жить в деревне, что лучше я и представить не мог. И совсем забыл прежнюю, богатую жизнь: игрушки, нарядных людей, и они мне казались, когда я приехал в Москву, такими странными, говорят все, что не нужно. А только там - жизнь, в этом маленьком доме… Даже среди снега и жутких ночей, где воет ветер и метет метель, где озябший приходит дедушка Никанор и приносит муку и масло. До чего хорошо зимой топить печи, особенно приятно пахнет испеченный хлеб. Вечером придут Игнашка, Серега, мы смотрим кубари, которые гоняем по льду. А в праздник идем в церковь, взбираемся на колокольню и трезвоним. Это замечательно… У священника пьем чай и едим просфору. Зайдем в праздник в избу к соседям, а там повадные, собираются девушки и парни.

Девушки поют:

Ах, грибы-грибочки,

Темные лесочки.

Кто вас позабудет,

Кто про вас не вспомнит.

Или:

Иван да Марья в реке купались.

Где Иван купался – берег колыхался,

Где Марья купалась – трава распласталась…

Или:

Родила меня кручина,

Горе воскормило,

Беды вырастали.

И спозналась я, несчастная,

С тоской-печалью,

С ней век мне вековать.

Счастье в жизни не видать…

Были и веселые, и грустные. Но все это было так полно в деревне всегда неожиданным впечатлением, какой-то простой, настоящей, доброй жизнью. Но однажды отец уехал по делу, а мать была в Москве. И остался я один. С вечера у меня сидел Игнашка, мы сделали чай и говорили о том, кто кем бы хотел быть, и оба мы думали, что ничего нет лучше, как быть нам в деревне такими же крестьянами, как все. Поздно ушел Игнашка, и я лег спать. На ночь я немножко трусил, без отца и матери. Запер дверь на крючок, а еще от ручки к костылю дверной рамы привязал кушаком. К ночи как-то жутко, а так как мы много слышали про разбойников, то боялись. И я побаивался разбойников… И вдруг ночью я проснулся. И слышу, как на дворе лает собачонка Дружок. И потом слышу, что в сенях за дверью что-то упало с шумом. Упала приставленная лестница, которая шла на чердак дома. Я вскочил и зажег свечу и вижу в коридоре, как в дверь выглядывает рука, которая хочет снять кушак с костыля. «Где топор?» Искал я – топора нет. Бросаюсь к печке, у печки нет. Я хотел топором махнуть по руке – топора нет. Окно в кухне, рама вторая была вставлена на гвоздях, но не замазана. Я ухватил руками, выдернул гвозди, выставил раму, открыл окно и, босиком, в одной рубашке, выскочил в окно и побежал напротив через дорогу. В крайней избе жил знакомый садовник, и сын его Костя был мой приятель. Я изо всех сил стучал в окно. Вышла мать Кости и спрашивает, что случилось. Когда я вбежал в избу, то, задыхаясь, озябнув, едва выговорил:

– Разбойники…

И ноги у меня были как немые. Мать Кости схватила снег и терла мне ноги. Мороз был отчаянный. Проснулся садовник, и я рассказал им. Но садовник не пошел никого будить и боялся выйти из избы. Изба садовника была в стороне от деревни, на краю.

Меня посадили на печку греться и дали чаю. Я заснул, и к утру мне принесли одежду. Пришел Игнашка и сказал:

– Воры были. На чердаке белье висело – все стащили, а у тебя – самовар…

Из книги Константин Коровин. «Моя жизнь». - М., «Азбука-Аттикус», 2013