20.06.2015
В этот день родились

«Жил я впервые на этой земле». Роберт Рождественский

20 июня 1934 года родился Роберт Иванович Рождественский

Текст: Андрей Цунский

Фото: Борис Кауфман/РИА Новости, ria.ru

«И по-другому прожить обещаю.

Если вернусь...

Но ведь я не вернусь».

Сейчас невозможно представить себе, что на вечера поэзии в Политехническом музее пытались пробиться тысячи людей сквозь милицейские кордоны. Как потом - на концерты рок-группы. Только речь шла о группе поэтов нового поколения. Роберт Рождественский входил в нее на равных с Вознесенским, Евтушенко, Окуджавой… Без этих поэтов не было бы и «шестидесятников».

Первая его публикация состоялась в июле 1941-го в «Омской правде», гонорар юный поэт отдал в помощь фронту. Стихи его тогда еще были подписаны фамилией погибшего на фронте отца - Станислава Петкевича. Позднее его мать вышла замуж, и Роберта усыновил отчим - Иван Иванович Рождественский. С 1948 по 1951 год семья поэта жила в Петрозаводске, там начались регулярные публикации, а с 1951 года Роберт, уже Иванович, поступил в Литинститут и жил в Москве.

Его стихи в середине 50-х стали продолжением «оттепели», из которой и выросло поколение шестидесятников. Но если Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко экспериментировали с формой, то Роберт Рождественский был всегда более традиционным. У него не было бурного темперамента коллег, стихи его были всегда с грустинкой, задумчивые, а простой метр и точная рифма стали привлекать композиторов.

Как и у всех молодых людей того времени, особо в творчестве поэта звучала тема войны. Запрос общества на военную тему был очень велик, и множество песен, посвященных войне, зазвучали из радиоприемников.

Бьют дождинки по щекам

впалым.

Для вселенной двадцать лет -

мало.

Даже не был я знаком

с парнем,

обещавшим:

«Я вернусь, мама!..»

Лиризм и искренность сделали произведения Рождественского популярными, а простота формы и легкость переложения на музыку сделали его официально востребованным, признанным. Многие этого «признания» ему не простили. Но и отказать ему в таланте или не замечать любви к нему простого слушателя и читателя тоже было невозможно.

Но ведь где-то есть он,

в конце концов,

тот —

единственный,

необъяснимый тот —

гениальный порядок

привычных нот,

гениальный порядок

обычных слов.

Песни из «Неуловимых мстителей» обожали и дети, и взрослые.

Песня из «17 мгновений весны» памятна всем. Вахтанг Кикабидзе прославил поэта песней «Мои года - мое богатство». Да и трудно найти сколько-нибудь значительного певца или композитора, кто не пел песен на его стихи.

Но были и стихи о Ленине и партии.

Я -

по собственному велению, -

сердцу

в верности

поклянясь,

говорю

о ВЛАДИМИРЕ ЛЕНИНЕ

и о том,

что главное

в нас.

Эти строки из «Письма в тридцатый век» и до двадцать первого-то не дожили. А строители БАМа, которым тоже посвящал поэт стихи, на которые писались песни, уже не были такими романтиками, как их старшие братья и отцы. Но может ведь быть, что написанное было результатом искренней, нерассуждающей веры? Хотя берут сомнения в такой «слепоте», когда вера хорошо подкрепляется материально, а люди уже читают тайком в самиздате «Архипелаг ГУЛАГ», «Один день Ивана Денисовича», опубликованный в «Новом мире», переписывают от руки Варлама Шаламова, под гитару запели Галича… А у Рождественского на каждое событие - стихи, за что его поэзию успели прозвать «рифмованной журналистикой».

Благополучие, песни, телеэфиры, гонорары, госпремия - чего желать? Но талант не дает покоя, и заставляет писать - честные и поразительные строки:

Тихо летят паутинные нити.

Солнце горит на оконном стекле.

Что-то я делал не так;

извините:

жил я впервые на этой земле.

Я ее только теперь ощущаю.

К ней припадаю.

И ею клянусь...

И по-другому прожить обещаю.

Если вернусь...

Но ведь я не вернусь.

Рождественский слепым не был. Был действительно «певцом социализма», но что-то болит в душе, и выплескивает душа на бумагу:

А куда нам -

мыслить?

А чего нам -

мыслить?

Это ж -

самому себе

веревочку мылить!

Мы же -

непонятливые.

Мы же -

недостойные.

До поры до времени взираем из тьмы...

Кто у вас

на должности

хозяев истории?

А ведь ее хозяева -

извините! -

мы!

Мы -

и не пытавшиеся.

Мы -

и не пытающиеся.

Млекопитающие

и млеконапитавшиеся…

Актуально, не находите?

Мучился Роберт Иванович многими вопросами, на которые знал ответ, но просто знать ответ - этого ведь мало…

Будем горевать

в стол.

Душу открывать

в стол.

Будем рисовать

в стол.

Даже танцевать -

в стол.

Будем голосить

в стол.

Злиться и грозить -

в стол!

Будем сочинять

в стол...

И слышать из стола

Стон

Хороший поэт может не быть героем и не совершать подвигов. Просто писать хорошие стихи. Но однажды оказывается, что этого и для «имиджа» недостаточно. Рождественский не был героем или хулиганом. Вознесенский в Америке оставил без платья негритянку-переводчицу, хулигански дернув молнию на ее спине. Евтушенко тоже нахулиганил будь здоров. Ахмадулина поражала экстравагантными откровенными - чтобы не сказать «эротическими» - нарядами… Так ведь и это не главное. А «на амбразуру», как Галич и Высоцкий, так это не всем дано.

На каком-то поэтическом вечере, то ли по случаю чьего-то из прекрасной плеяды шестидесятников юбилея, то ли кого-то из них уже памяти, очень близкий Рождественскому человек сказал: «Эх… Старики ведь уже, и все соревнуются, кто из них больше народом любим… А народ-то уже, их не спрашивая, давно выбрал Высоцкого…» А между тем комиссию по сохранению поэтического наследия Высоцкого возглавил именно он. И первый сборник стихов Высоцкого «Нерв» - тоже он «пробил», посмертно вот только… Говорят, и подписывал какие-то протестные письма. Да об этом ли речь?

И эпатаж, и официоз, популярность, и та или иная позиция - дело проходящее. Забудется. Качество поэзии определяется другим. Что-то уже сейчас позабылось. Но что-то останется надолго. А что-то навсегда. Время не поторопишь. Доверимся ему. Расходиться во взглядах - давайте, сколько хотите. Но поэзию - предоставим времени. Лучшее останется, как золото в лотке старателя, и заблестит. Может быть, тогда, когда и мы уже уйдем - и не вернемся.