Текст: Андрей Цунский
Фото: Борис Кауфман/РИА Новости, ria.ru
«И по-другому прожить обещаю.
Если вернусь...Но ведь я не вернусь».
Сейчас невозможно представить себе, что на вечера поэзии в Политехническом музее пытались пробиться тысячи людей сквозь милицейские кордоны. Как потом - на концерты рок-группы. Только речь шла о группе поэтов нового поколения. Роберт Рождественский входил в нее на равных с Вознесенским, Евтушенко, Окуджавой… Без этих поэтов не было бы и «шестидесятников».
Первая его публикация состоялась в июле 1941-го в «Омской правде», гонорар юный поэт отдал в помощь фронту. Стихи его тогда еще были подписаны фамилией погибшего на фронте отца - Станислава Петкевича. Позднее его мать вышла замуж, и Роберта усыновил отчим - Иван Иванович Рождественский. С 1948 по 1951 год семья поэта жила в Петрозаводске, там начались регулярные публикации, а с 1951 года Роберт, уже Иванович, поступил в Литинститут и жил в Москве.
Его стихи в середине 50-х стали продолжением «оттепели», из которой и выросло поколение шестидесятников. Но если Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко экспериментировали с формой, то Роберт Рождественский был всегда более традиционным. У него не было бурного темперамента коллег, стихи его были всегда с грустинкой, задумчивые, а простой метр и точная рифма стали привлекать композиторов.
Как и у всех молодых людей того времени, особо в творчестве поэта звучала тема войны. Запрос общества на военную тему был очень велик, и множество песен, посвященных войне, зазвучали из радиоприемников.
Бьют дождинки по щекам
впалым.
Для вселенной двадцать лет -
мало.
Даже не был я знаком
с парнем,
обещавшим:
«Я вернусь, мама!..»
Лиризм и искренность сделали произведения Рождественского популярными, а простота формы и легкость переложения на музыку сделали его официально востребованным, признанным. Многие этого «признания» ему не простили. Но и отказать ему в таланте или не замечать любви к нему простого слушателя и читателя тоже было невозможно.
Но ведь где-то есть он,
в конце концов,
тот —
единственный,
необъяснимый тот —
гениальный порядок
привычных нот,
гениальный порядок
обычных слов.
Песни из «Неуловимых мстителей» обожали и дети, и взрослые.
Песня из «17 мгновений весны» памятна всем. Вахтанг Кикабидзе прославил поэта песней «Мои года - мое богатство». Да и трудно найти сколько-нибудь значительного певца или композитора, кто не пел песен на его стихи.
Но были и стихи о Ленине и партии.
Я -
по собственному велению, -
сердцу
в верности
поклянясь,
говорю
о ВЛАДИМИРЕ ЛЕНИНЕ
и о том,
что главное
в нас.
Эти строки из «Письма в тридцатый век» и до двадцать первого-то не дожили. А строители БАМа, которым тоже посвящал поэт стихи, на которые писались песни, уже не были такими романтиками, как их старшие братья и отцы. Но может ведь быть, что написанное было результатом искренней, нерассуждающей веры? Хотя берут сомнения в такой «слепоте», когда вера хорошо подкрепляется материально, а люди уже читают тайком в самиздате «Архипелаг ГУЛАГ», «Один день Ивана Денисовича», опубликованный в «Новом мире», переписывают от руки Варлама Шаламова, под гитару запели Галича… А у Рождественского на каждое событие - стихи, за что его поэзию успели прозвать «рифмованной журналистикой».
Благополучие, песни, телеэфиры, гонорары, госпремия - чего желать? Но талант не дает покоя, и заставляет писать - честные и поразительные строки:
Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле.
Что-то я делал не так;
извините:
жил я впервые на этой земле.
Я ее только теперь ощущаю.
К ней припадаю.
И ею клянусь...
И по-другому прожить обещаю.
Если вернусь...
Но ведь я не вернусь.
Рождественский слепым не был. Был действительно «певцом социализма», но что-то болит в душе, и выплескивает душа на бумагу:
А куда нам -
мыслить?
А чего нам -
мыслить?
Это ж -
самому себе
веревочку мылить!
Мы же -
непонятливые.
Мы же -
недостойные.
До поры до времени взираем из тьмы...
Кто у вас
на должности
хозяев истории?
А ведь ее хозяева -
извините! -
мы!
Мы -
и не пытавшиеся.
Мы -
и не пытающиеся.
Млекопитающие
и млеконапитавшиеся…
Актуально, не находите?
Мучился Роберт Иванович многими вопросами, на которые знал ответ, но просто знать ответ - этого ведь мало…
Будем горевать
в стол.
Душу открывать
в стол.
Будем рисовать
в стол.
Даже танцевать -
в стол.
Будем голосить
в стол.
Злиться и грозить -
в стол!
Будем сочинять
в стол...
И слышать из стола
Стон
Хороший поэт может не быть героем и не совершать подвигов. Просто писать хорошие стихи. Но однажды оказывается, что этого и для «имиджа» недостаточно. Рождественский не был героем или хулиганом. Вознесенский в Америке оставил без платья негритянку-переводчицу, хулигански дернув молнию на ее спине. Евтушенко тоже нахулиганил будь здоров. Ахмадулина поражала экстравагантными откровенными - чтобы не сказать «эротическими» - нарядами… Так ведь и это не главное. А «на амбразуру», как Галич и Высоцкий, так это не всем дано.
На каком-то поэтическом вечере, то ли по случаю чьего-то из прекрасной плеяды шестидесятников юбилея, то ли кого-то из них уже памяти, очень близкий Рождественскому человек сказал: «Эх… Старики ведь уже, и все соревнуются, кто из них больше народом любим… А народ-то уже, их не спрашивая, давно выбрал Высоцкого…» А между тем комиссию по сохранению поэтического наследия Высоцкого возглавил именно он. И первый сборник стихов Высоцкого «Нерв» - тоже он «пробил», посмертно вот только… Говорят, и подписывал какие-то протестные письма. Да об этом ли речь?
И эпатаж, и официоз, популярность, и та или иная позиция - дело проходящее. Забудется. Качество поэзии определяется другим. Что-то уже сейчас позабылось. Но что-то останется надолго. А что-то навсегда. Время не поторопишь. Доверимся ему. Расходиться во взглядах - давайте, сколько хотите. Но поэзию - предоставим времени. Лучшее останется, как золото в лотке старателя, и заблестит. Может быть, тогда, когда и мы уже уйдем - и не вернемся.