Текст: Владимир Березин
Левина И. В., Володихин Д. М. Пётр и Феврония. Совершенные супруги. - М.: Молодая гвардия, 2015. 256 с. 3000 экз. (Жизнь замечательных людей, малая серия)
Это история религиозная, но знать историю двух любящих людей никому не возбраняется - ни людям воцерковлённым, ни совершенно светским. А эта книга - «вокруг» истории двух святых с сознательно религиозной позиции, однако авторы честно перечислили огромный список проблем историографического, литературного и философского плана вокруг личностей святых и одного из величайших произведений русской литературы.
Существует почитание, наличествуют мощи Петра и Февронии, и это одна данность.
Другая сторона изложения - это рассказ о святых в «Повести о Петре и Февронии». Древнерусский текст действительно чудесен (в разных смыслах этого слова), полон явных и тайных смыслов, укоренён в культуре и имеет длинную историю исследования.
Есть и ещё одно обстоятельство. Государство наше, как-никак, светское и многонациональное, а День Семьи - праздник государственный.
Левина и Володихин сначала пересказывают саму историю из «Повести…», затем останавливаются на прототипах, некоторых символах «Повести…», потом описывают историческую ситуацию на Руси, и в приложениях помещают извлечения из сочинений учёного-книжника Ермолая-Еразма. Авторство «Повести о Петре и Февронии» тоже вызывало споры - можно допустить, что Ермолай-Еразм в середине XVI века использовал ранние тексты, создавая сказание о муромских святых.
Дальше перед читателем встаёт следующая загадка - что за муромский князь имеется в виду под Петром - оба героя «Повести…» приняли монашество, и имена их переменены.
В летописании сведения о жёнах князей чрезвычайно редки, и имеет смысл сосредоточиться на личности Петра. И тут выходит, что никакой ясности в этом деле нет - авторы перебирают все возможные варианты и в конце заключают: «Остаётся подвести итоги. Невозможно с твёрдой уверенностью сказать, кто из исторических правителей Мурома является прообразом князя Петра. Можно лишь расположить версии в порядке убывания их правдоподобности» - и тут Ирина Левина и Дмитрий Володихин делают прекрасный ход: в традиции книг серии «Жизнь замечательных людей» в конце повествования необходимо помещать основные даты жизни героев. А тут помещены сразу две хронологии - опись жизни сразу двух наиболее вероятных князей: муромского князя Давида Юрьевича (не позднее 1172 - 1228) и муромского же князя Ростислава Ярославича (не позднее 1120 - 1155 или 1153 или 1154).
Несколько раз авторы задают риторический вопрос о том, не фольклор ли вовсе вся эта история. Для них, в отличие от советской традиции описания «Повести…» этот вопрос решён, но традиция фольклорного восприятия довольно крепкая. Недаром, комментируя жизнеописание, они несколько раз вспоминают «артуровский цикл» легенд. Так, змееборчество Петра разрешается с помощью волшебного меча, который он находит застрявшим между каменных плит.
Дмитрий Лихачёв, когда писал о «Повести…», замечал:
Есть что-то общее в деталях этой части повести с западноевропейским средневековым повествованием о Тристане и Изольде. <…> И вот, когда Феврония вышивала для храма богородицы «воздух» для святой чаши, Петр послал ей сказать, что он умирает, и просил ее умереть с ним вместе. Но Феврония просит дать ей время дошить покрывало. Вторично послал к ней Петр, велев сказать: «Уже мало пожду тебя». Наконец, посылая в третий раз, Петр говорит ей: «Уже хочу умереть и не жду тебя». Тогда Феврония, которой осталось дошить лишь ризу святого, воткнула иглу в покрывало, обвертела о нее нитку и послала сказать Петру, что готова умереть с ним вместе. Так и Тристан оттягивает час своей кончины. «Срок близится, — говорит Тристан Изольде, — разве мы не испили с тобою все горе и всю радость. Срок близится. Когда он настанет, и я позову тебя, Изольда, придешь ли ты?» «Зови меня, друг, — отвечает Изольда, — ты знаешь, что я приду».
После смерти Петра и Февронии люди положили тела их в отдельные гробы, но на следующий день тела их оказались в общем, заранее приготовленном ими гробу. Люди второй раз попытались разлучить Петра и Февронию, но снова тела оказались вместе, и после этого их уже не смели разлучать. Так же точно в победе любви над смертью Тристан спускается на могилу Изольды цветущим терновником (в некоторых вариантах романа о Тристане и Изольде тела их оказываются в одном гробу). Образы героев этого рассказа, которых не могли разлучить ни бояре, ни сама смерть, для своего времени удивительно психологичны, но без всякой экзальтации. Их психологичность внешне проявляется с большой сдержанностью.
Лихачёв Д. Великое наследие // Избранные работы в 3 т. - Л.: Художественная литература, 1987. С. 275.
Но чудесная история Петра и Февронии - текст, написанный просвещённым книжником, именно текст христианский. При этом честный обыватель воспринимает эту историю, как цепочку чудесных картин - дьявол приходит к жене князя в облике мужа, но брат его, улучив момент, разит змея мечом, и тот, издыхая, принимает свой настоящих облик. Капли крови змея приводят к болезни героя, и по всей муромской земле ищут лекарства. Находят блаженную деву, дочь простого бортника, (иначе говоря - древолазца), собирающего дикий мёд. Перед девой в избе пляшет заяц - и этот заяц ныне появился в ногах святых на памятниках во многих российских городах. Князя вылечивают, но он отказывается взять в жёны избавительницу и болезнь возвращается. Но супругов изгоняют из Мурома, и случаются с ними разные чудеса, и, наконец, они, возвратившись, доживают свой век. Впрочем, приняв монашество, они обретаются в разных монастырях, и соединяются в могиле после смерти.
События эти современному обывателю удивительны: ему сложно понять, отчего князь слушается совета деревенской девушки, которая настаивает, на том, что нужно мазать целительным снадобьем все струпья, а один струп не мазать. Обывателю ведь сразу понятно, что болезнь вернётся. Так же ясно ему, что в настоящей романтической (и коммерческой) истории герои должны жить вместе. Но тут и заключена странная сила «Повести о Петре и Февронии Муромских» - это вот так, а не так, как вы ожидали, не для того, чтобы потрафить вашим надеждам.
Авторы книги о муромских святых, рассматривают их биографии, отправляясь от «Повести…» совершенно иначе - в рамках Православного назидания. При этом я, хоть к некоторым их сближениям отношусь осторожно, другие вполне понимаю, а третьи становятся новыми.
Вот, к примеру, пресловутый заяц. Как уместить этого пляшущего зайца в строгий канон?
Авторы сообщают:
Появление зайца также находит христианскую трактовку - в большей степени, нежели фольклорную.
А. Н. Ужанков с уверенностью говорит о зайце, как символе благочестивого христианина: «Заяц - один из древнейших символов христианства. Длинные, трепетные уши зайца символизируют способность христианина внимать голосу небес. Благоверная Феврония ощущает Промысел Господень».
Это могло бы показаться натяжкой, если бы не прямое и ясное присутствие зайца с его чуткими ушами в раннехристианской живописи.
С древних времён на крещальных купелях христиане помещали изображение зайца. А. С. Уваров, составитель дореволюционного сборника христианских символов, делает вывод: «В символическом значении этого животного крылось прямое отношение к таинству крещения», - а не только причащения.
Это мне несколько сомнительно - потому как заяц (как и кролик) много где был символом плодородия, а оттого несколько распущенным и безнравственным. У нас зайцев как-то не привечали (в отличие от католического Запада, где зайцы с кроликами стали полноправным Пасхальным символом) - тут есть опять некоторая оппозиция импортозамещения, как День св. Валентина vs День Петра и Февронии.
Вот Александр Гура замечает:
Поскольку заяц воспринимался как животное нечистое, демоническое, опасное для человека, существовал запрет на употребление в пищу зайчатины. Не случайно в XVI веке Иван Грозный на “кромешных” пирах с опричниками настаивал на поедании заячьего мяса. Запрет есть зайчатину у русских объясняли также тем, что у зайца будто бы собачьи лапы, то есть не такие, как у других жвачных животных, парнокопытных, мясо которых есть не возбранялось.
Гура А. Символика животных в славянской народной традиции. - М.: Индрик, 1997. С. 177-199.
Одним словом, тут простор для пытливого читателя - книга о двух русских святых вышла чрезвычайно интересной. Полезной многим в их рассуждениях.
Дело ещё в том, что День Петра и Февронии, назначен нам 25 июня (8 июля нового стиля) Православной церковью в 1457 году. А День Семьи был назначен нам тогдашним Президентом Медведевым в 2008 году, после многочисленных согласований.
Тонкость в том, что День Семьи как День Петра и Февронии приходится на Петров, или Апостольский пост, который начинается через неделю после Дня Святой Троицы, а заканчивается в День Петра и Павла — 29 июня (12 июля нового стиля). Пост этот не так строг, как великий, но всё равно, сочетаться узами брака в этот день нехорошо.
Авторы книги о Петре и Февронии пишут:
День любви, семьи и верности в прессе уже начали называть “русским ответом Дню святого Валентина” или “заменой Дня влюблённых”. Но это не совсем так. Заменить одно другим можно лишь тогда, когда оба предмета находятся в единой реальности. А в данном случае реальности разные.
“День влюбленных” имеет очень отдалённое отношение к двум ранехристианским мученикам, носившим имя Валентин. Именно послание одного из них, где он завещает простить и любить тех, кто его казнит.
К современной валентинке это так же близко, как близка радуга к кофемолке. Нынешний «Валентинов день» представляет собой профессиональный праздник торговцев сувенирной продукцией и, по совместительству, блистательную романтизацию блудного действия.
Воспоминание о святой муромской чете принадлежит реальности совсем иного рода. Это не мимолётная связь, а состояние, в котором даже одновременная смерть обоих супругов видится великой милостью для них…
Действительно, День святого Валентина завязан на международную коммерческую машину. При этом импортный праздник давно покрыт налётом иронии. Многие чиновники, люди куда более простые, чем авторы этой книги, на голубом глазу глядя в объектив телекамер, признавались в том, что 8 июля - это именно отечественный ответ на чужой праздник. Однако судьба российского праздника вовсе не очевидна - государственное празднование может вынуть душу у самых честных и бескорыстных народных порывов. А может и не вынуть - тут сложно угадать.
Мир зыбок и непрочен, часто он стоит на краю. Что в нём прочно? Разве только любовь.
А вот как её понять, какова она, - испытание личное, в меру сил честного обывателя.