Текст: Андрей Цунский
«Шварц — единственный писатель, который писал о добре без сентиментальности!».
В 1921 году приезжает в Петроград небольшая театральная труппа, дает несколько спектаклей - и разваливается. В числе актеров - высокий и тогда еще худой Женя Шварц, прекрасный рассказчик-импровизатор, веселый, открытый и добрый человек. Друзья удивлялись, когда заходя в парикмахерскую, к юрисконсульту, в «Гостиный двор» или в мастерскую по починке обуви - он всюду встречает знакомых - «Да это же все актеры нашего театра!». Единственный человек, который считает Шварца начисто лишенным всех дарований, - Корней Чуковский. У него Шварц служит литературным секретарем. Шварц отвечает ему острейшим оружием из своего арсенала - иронией.
«Все что говорят о нелюбви Чуковского к Маршаку - ужасно неточно.
Корней Иванович не выносит Маршака не больше, чем всех остальных людей».
Через два года - поездки по стране, в 1923 году возвращение в Петроград и первая публикация - «Рассказ старой балалайки», в июльском номере детского альманаха «Воробей» за 1924 год.
Как же не боитесь вы, Евгений Львович? Как же не пытаетесь спрятаться? Все вас считают участником гражданской войны, и это чистая правда. Но неужели не страшно вам, что узнает вас в лицо кто-нибудь из участников штурма Екатеринодара в марте 18-го? Ведь его брала вовсе не Красная армия. Или кто-то, шедший рядом во время страшного корниловского «Ледяного похода»? Нет. Не умеет еще бояться 28-летний Женя Шварц. Рядом всегда были боевые товарищи, солдатскую дружбу не предают. Будет еще время узнать, кого бояться, и еще будут дни густого, как деготь, липкого страха…
«Я перечитал роман и вижу, что там целый мир, который дает возможность рассказать то, что хочешь. А хочу я рассказать следующее: человек, ужаснувшийся злу и начавший с ним драться, как безумец, всегда прав».
1925 год. Какое счастливое время! Женя Шварц поступает в штат детских журналов «Ёж» и «Чиж». «ЕЖ» - «ежемесячный журнал», а ЧИЖ - «чрезвычайно интересный журнал». И это так! Детский отдел Госиздата возглавляет Самуил Маршак. Маршак - администратор и начальник, он вечно занят, на шестом этаже дома Зингера («Дом книги», Невский 28) появляется редко. Начальство вообще боится туда заходить - с утра понедельника до вечера пятницы шестой этаж содрогается от смеха! Олейников, Хармс, Заболоцкий, Введенский. Андроников, Шварц, Леонид Савельев, Генриэтта Левитина.
Достаточно одного слова - рождается шутка, рифма, смешная подпись к картинке, стишок, посетители выходят, спотыкаясь от
хохота. Там на шестом этаже все - еще друзья, ревность не заходит за пределы творческого турнира - а королева его - Генриэтта, которую тут же прозвали «Груней».
- Я люблю Генриэтту Давыдовну,
- А она меня, кажется, нет,
- Ею Шварцу квитанция выдана,
- Ну, а мне и квитанции нет
- комментирует в стихах Олейников какой-то рабочий момент жизни редакции, Шварц отвечает и… Многие с пятого этажа бегают наверх в курилку, чтобы поднять настроение.
И в стране жить не страшно, не скучно, интересно читать газеты и журналы, бюрократическая могильная плита еще не легла на нее.
«Никаких экранизаций не хотелось бы мне делать, никаких инсценировок. Я на это неспособен. Я сразу пугаюсь. Изобилие материала меня не вдохновляет — изобилие материала о романе, а не в нем самом. Я верю только в мое собственное ощущение духа того времени…».
Женя Шварц знакомится со многими писателями, поэтами. Но теперь у него есть несколько собственных детских книжек - «Воробей», «Война Петрушки и Степки-растрепки», «Лагерь»,
«Шарики». Известная в те годы писательница Александра Бруштейн пишет в дневнике: «Вот и хорошо! А то рассказываешь всем «Женя Шварц, Женя Шварц»! А на вопрос, а что он собственно сделал в литературе , ответить-то было нечего. А теперь есть чего!». Сначала, в провинции, публиковался под псевдонимом «Щур» - «домовой», но вот его уже хвалят Маршак и Мандельштам, и Щур исчезает навсегда, появляется Евгений Шварц.
Он встречается с Шолоховым - но одновременно с восхищением его «Тихим Доном» его гнетет чувство, что сам автор - человек талантливый, но жестокий и безжалостный. «Вглядываюсь в этого небольшого человека, вслушиваюсь в его южнорусский говор с «h» вместо «г» — и ничего не могу понять, теряюсь, никак не хочу верить, что это и есть писатель, которому я так удивляюсь. Съезд встал, встречая его, — и не без основания. Он чуть ли не лучший писатель из всех... Да попросту говоря — лучший. И никак не видно было
сегодня ни по внешности, ни по говору, ни по тому, что он говорил, — что это вот и есть автор «Тихого Дона»… Бог ему судья!..». Шварц не дожил до процесса над Синявским и Даниэлем. Но ведь не подвело поразительное чутье…
И вдруг в начале тридцатых из Детского отдела уходят и Шварц, и Олейников, и Андроников, и Груня Левитина. Уходят не просто так.
На Хармса и Олейникова заводят уголовные дела, они обрастают сплетнями и кривотолками, впервые приходит в страну тень страха…
Шварц уходит в театр - после долгих поисков и периодов безденежья…В 1934 году он печатает в журнале «Звезда» пьесу «Похождения Гогенштауфена» - причем действие происходит в советском учреждении, где трудится в должности управделами некая товарищ Упырева. Она… вампир, пьет кровь из живых людей, а если не удается добыть - питается гематогеном. Через год это была бы уже страшная крамола.
«Подумать только - эти неучи пускали вам кровь по нечетным числам, тогда как современная наука установила, что это следует делать только по четным! Ведь сейчас уже 1605-й год! Шутка сказать!»
1934 год. Шварц заканчивает одну из лучших пьес-сказок современности - и сегодня весьма актуальную - «Голый король». Ее истинный и неповторимый триумф - вдалеке, в «Современнике», актеры, которые будут в ней играть, едва родились… Две его пьесы идут в Ленинградском ТЮЗе. Выходит среднеметражный фильм «Разбудите Леночку» в соавторстве с Олейниковым. Он приступает к «Красной Шапочке»…
Но в душе - предчувствие беды.
«Пронеслись зловещие слухи о том, что замерший в суровости своей комендант собрал домработниц и объяснил им, какую опасность для государства представляют их наниматели. Тем, кто успешно разоблачит врагов, обещал Котов постоянную прописку и комнату в освободившейся квартире. Было это или не было, но все домработницы передавали друг другу историю о счастливицах, уже получивших за свои заслуги жилплощадь. И каждый день узнавали мы об исчезновении то кого-нибудь из городского начальства, то кого-нибудь из соседей или знакомых»…
Это из дневника-мемуара Шварца за 1957 год. А тогда… тогда исчезает Олейников, Заболоцкий и десятки других…Их не крадет Снежная Королева. Дома у Шварца ложатся спать намеренно поздно. «Почему-то казалось позорным стоять перед посланцами судьбы в одном белье и натягивать штаны у них на глазах».
Что же не боитесь вы, Евгений Львович?
Боитесь! Еще как! Так какого ж черта лезете на рожон и требуете пересмотра дела Заболоцкого - и спасаете его! А одновременно пишете «Снежную королеву», «Тень», «Сказку о потерянном его времени»? Откуда вы такие беретесь, безумцы, думающие, что вы бессмертны?
«Стараясь во всем подражать рыцарям, которые, как ему было известно из книг, не спали ночей в лесах и пустынях, тешась мечтой о своих повелительницах, Дон Кихот всю ночь не смыкал глаз и думал о госпоже свой Дульсинее».
В 1927 году Евгений на одном из литературных собраний познакомился с Екатериной - женой брата своего друга. Оба были связаны семьями. Мало того: у Шварца недавно родилась дочь. Но есть на свете непобедимые чувства. С Екатериной Ивановной Евгений Львович прожил 30 лет, до последнего своего вздоха.
Началась война. Шварц рвался в ополчение - но не прошел медкомиссию. Его предлагали эвакуировать - но одного, без жены… И однажды он прибежал совершенно счастливый к своей знакомой и сообщил:
«Знаете, оказывается, удивительно приятно чувствовать себя порядочным человеком. Вчера мы с Катей окончательно решили остаться, и вот я второй день хожу с этим приятным ощущением».
Во время бомбежек они вдвоем дежурили на крыше своего дома - «писательской надстройки» на канале Грибоедова - он пожарным, она санитаркой, решив для себя: если бомба - то сразу на двоих… А в свободное от дежурств время он хлопотал и чуть не силой заставил эвакуироваться М. Л. Лозинского, М. М. Зощенко - они не хотели улетать, ведь на эвакуацию культурных деятелей было выделено всего шесть мест в месяц…
Но и их самих в конце концов вывезли в Киров - и там Шварц начал самое смелое свое произведение - «Дракон», которое многократно ставили на сцене и экранизировали - вот только в наши дни фильм давно не показывают. Почему бы?
«Мне становится ясен конец фильма. Дон Кихот, окруженный друзьями, ждет приближения смерти. И утомленные ожиданием, они засыпают. И Дон Кихот поднимается и выходит. Он слышит разговор Росинанта и Серого. Разговор о нем. Росинант перечисляет, сколько раз в жизни он смертельно уставал. Осёл говорит, что ему легче, потому что он не умеет считать. Он устал, как ему кажется, всего раз — и этот раз все продолжается. Ночью не отдых. Отдыхаешь за едой. А когда нет еды, начинаешь думать. А когда делаешь то, что не умеешь, то устаешь ещё больше. И оба с завистью начинают было говорить, что хозяин отдыхает».
Послевоенные годы уже не были настолько плодотворными, хотя создана самая красивая пьеса-сказка - «Обыкновенное чудо». Вышел на экраны «Дон Кихот» - и сразу стал киноклассикой. «Как много на свете чужих людей. Тебя это не тревожит на улице и в дачном поезде. Но тут, в зале, где мы будем перед ними как бы разоблачаться — вот какие мы в работе, судите нас! — тут становится жутко и стыдно. Мою работу вряд ли заметят. Но я чувствую себя ответственным за картину наравне со всеми, и испытываю удовольствие от того внимания, с которым смотрят её на этом опасном просмотре, без музыки, с плохим звуком, приблизительно смонтированную картину…»
Только после нескольких выступавших на худсовете режиссер А. Ивановский вспомнил о сценаристе: «Я совершил большую ошибку, забыв сказать о сценаристе, о Шварце… Это же роман, но нужно было сделать кинематографическое воспроизведение, по которому режиссер мог создать картину по законам кинематографа…».
И вдруг ворон говорит: «Не отдыхает он. Умирает». И с тоской говорят они: «Да что такое усталость. В конюшне — тоска». Оба вспоминают утро. Солнце на дороге. Горы. И Дон Кихот соглашается с ними…».
Врачи потребовали, чтобы Евгений Львович бросил курить. Он долго курил дешевые папиросы, «гвóздики», памятные ленинградцам тех времен, потом перешел на «Беломор». И вдруг - разработал собственную систему, благодаря которой сумел одолеть привычку к
табаку! "Делается все очень просто. Ты покупаешь не одну, а две пачки "Беломорканала" и кладешь их в карман. Меньше чем с двумя пачками ты вообще на улицу не выходишь. Каждый раз, когда тебе захочется курить, ты закуриваешь. Ты это делаешь с удовольствием и не торопясь, так, как будто и не собираешься расставаться с курением. Однако, затянувшись, ты неожиданно вспоминаешь, что это вредно, и ломаешь папиросу, как будто не ты ее закурил, а она тебя закурила".
Но уже поздно. На ногах перенесен один инфаркт, вот-вот грянет второй… И вскоре Катерина Ивановна читает траурные телеграммы.
«Милая, дорогая Катерина Ивановна, я очень хорошо знаю — по своей жизни — как мало значат в такие минуты слова. Но не могу не написать Вам, как всем сердцем разделяю Ваше горе. Ведь Евгений Львович был последнее время самым мне близким, хорошим человеком.
Помните, Катерина Ивановна, что я в любую минуту, когда это будет Вам нужным — буду счастлив хоть чем-нибудь оказаться Вам полезным.
Ваш Г. Козинцев».
Очень трудно написать Дона Кихота. Еще труднее «перевести» его на киноязык. Но ничего нет сложнее, чем прожить жизнь Дона Кихота - и в этой неминуемо обреченной роли оказаться победителем. Непобедимой осталась лишь смерть. На сценах театров «Голый король» вызывал бурю оваций и искреннейший смех. Но жизнь - не театр, и не кино.
15 января 1958 года, как и положено по Андерсену, прозвучала где-то грустная песенка:
- Ах, мой милый Августин,
- Августин, Августин,
- Ах, мой милый Августин, все прошло, все….
Великого сказочника не стало на свете.