Текст: Елена Боброва
Верьте мне, люди
Казалось бы: выдающийся советский писатель и киносценарист. Отец Алексея Юрьевича, не менее выдающегося кинорежиссера, дед режиссера Алексея Германа-младшего. Многие помнят его трилогию «Дело, которому ты служишь», повести «Лапшин», сценарии «Дело Румянцева», «Верьте мне, люди», «Дорогой мой человек». А кто не помнит книг - тот вспомнит фильмы, снятые по ним. И все же… Он по сей день остается личностью яркой и - неразгаданной. Мы встретились с киносценаристом Светланой Кармалитой, соавтором и вдовой сына писателя Алексея Германа.
Светлана Игоревна, вы ведь знали, читали книги писателя Юрия Германа и до знакомства с Алексеем Юрьевичем в Коктебеле в 1968 году?
Светлана Кармалита: Естественно - я читала и вообще хорошо знала современную отечественную литературу. К тому же я в 68-м работала внештатным корреспондентом «Литературной газеты», и когда умер Юрий Павлович, меня послали собирать на улицах, библиотеках короткие интервью по поводу этой утраты. Признаюсь, тогда это был довольно поверхностный взгляд на личность Германа, а вот
сейчас, спустя полвека разбирая архив писателя, мне подумалось, что это был странный человек. Понять я его пытаюсь и не могу.
Что вас смущает?
Светлана Кармалита: Некоторая двойственность в нем...
Компромиссность?
Светлана Кармалита: Нет. В том-то и дело, что двойственность. Потому что Герману действительно очень нравился Сталин, которого он видел у Горького. Ему действительно очень нравилась победоносное величие революционного народа.
И про Дзержинского он писал искренне?
Светлана Кармалита: Писал он по совету Горького. И, конечно, искренне. Другое дело, что руководитель ЧК был не той личностью, про которую знал и писал Юрий Павлович. Но когда уже после смерти Сталина выяснилось, что у Юрия Павловича обширная родня на Западе, и однажды в Ленинград из Парижа приехала тетя Оля, урожденная Игнатьева. Юрий Павлович возил ее по нашим новостройкам и хвастался, каким красивым стал Ленинград, как он раскинул свои владения, какие счастливые советские люди, которые здесь живут.
Тетя Оля смотрела, смотрела, а потом спросила: «Слушай, Юра, а почему ты не думаешь, что всего этого вам не построил бы царь?» Так что в наше светлое будущее Герман искренне, и в каком-то смысле наивно, но верил.
Но вот история, которую любил рассказывал Леша, - про то, как в 37-м году, когда его будущие родители, только вступив в известные романтические отношения, разговаривали в ночи о Сталине. Татьяна Александровна сказала: «Он будет в аду грызть собственные кости». Юрий Павлович так вскипел, что она страшно испугалась: а вдруг этот человек, с которым она лежит сейчас в одной постели, донесет до нее?
Я помню эту историю. Спустя годы, рассказывал Алексей Юрьевич, его мама призналась в тогдашнем своем страхе Юрию Павловичу, и тот ужасно на нее обиделся — как она посмела так скверно о нем думать.
Светлана Кармалита: Разумеется, ничего подобного Герман сделать не мог. И не потому, что эти страшные слова сказала любимая женщина, а потому, что Юрий Павлович при всей своей очарованности Сталиным не мог опуститься до доноса, до стукачества.
Разбираясь в архиве Юрия Германа, я обратила внимание, что не осталось писем, датированных 30—40-ми годами. Надо полагать, Юрий Павлович их уничтожил. Почему? Потому что он боялся, что если его посадят, он потянет за собой еще кого-то?
Возможно, на него так подействовал арест Валентина Стенича (первый, кто попытался в СССР перевести «Улисса» Джойса, считается, что стал прообразом Ханина, которого сыграл Андрей Миронов в картине А. Германа «Мой друг Иван Лапшин». — «ГЛ»), с которым он дружил. Это, кстати, был очень смешной человек. Он всем рассказывал, что у него на письменном столе лежит косточка Гоголя, которую добыл, когда писателя перезахоранивали. На самом деле это была косточка от свиной отбивной. И все это знали, поэтому лишь шутили по этому поводу, пока не разразился скандал после того, как в эмигрантской литературе появилась заметка про косточку Гоголя на письменном столе «у жида» Стенича. Его расстреляли в 1938 году. Так что и эту сторону тогдашней действительности Герман видел.
Однажды друг Юрия Павловича писатель Владимир Беляев отправился на Мойку удить рыбу. Дело было в 1939 году. В то время на стенах домов висели радиорепродукторы. И вот «С добрым утром, дорогие товарищи!» - ликовал голос, а потом передал указ о награждении орденом Трудового Красного знамени Юрия Германа. Свернув удочки, Беляев помчался домой и принялся бешено звонить в дверь.
Представляю, как там все перепугались.
Светлана Кармалита: Дверь открыла Татьяна Александровна в ночной рубашке и, услышав беляевский крик: «Юра получил орден!», тут же врезала ему по лицу от пережитого ужаса.
Конечно, Герман знал, что вокруг сажали. Более того, когда после смерти Сталина стали выпускать из лагерей, у них на Марсовом поле появились люди, которые не пили коньяк, который любил Юрий Павлович, и для них посылали за портвейном, которые сидели на корточках у батареи и курили, пряча цигарки в ладонях.
Однажды, например, так появился Пат Уинкот, английский коммунист, который устроил мятеж на крейсере, был приговорен у себя на родине, бежал в Советский Союз, где быстро сел. Выйдя из лагеря, он однажды пришел к Герману и сказал: «Юра, я нашел своего следователя. Иду его бить». И ушел. Вернулся он лишь под утро абсолютно пьяный. Оказывается, он пришел к следователю. Открылась дверь огромной коммуналки, навстречу ему на платформе на подшипниках выехал человек без ног и прошелестел, потому что у него не было зубов: «Ты пришел меня бить? Ну, давай!» Оказалось, тот сел через год после Пата, прошел те же лагеря. Уинкот сбегал за водкой, и они до утра напивались. Я вспомнила эту историю еще и потому, что нашла телеграмму, которую Уинкот прислал, когда не стало Юрия Павловича.
Удивительно, конечно, как, видя эту реальность, можно было оставаться идеалистом. Как объяснить то, что он мог объясняться в любви этой власти, и делать это искренне? Я не знаю.
После ХХ съезда Юрию Герману не поминали его любовь к Сталину?
Светлана Кармалита: Если бы он писал неискренне, думаю, ему бы не простили.
Ну да, сказал же Григорий Козинцев, что Герман в жизни был еще более ревностным борцом за справедливость, еще более неистовым проповедником, чем на страницах своих книг.
Светлана Кармалита: Я ведь тоже очень любила его роман-трилогию «Дело, которому ты служишь». И тогда, когда была аспиранткой Левы Копелева (литературовед, правозащитник, диссидент, прототип Рубина в книге Солженицына «В круге первом». — «ГЛ»), когда я уже вовлечена в самиздатовское движение. Я была далеко от тех, кто вышел на Красную площадь в связи с Чехословакией, но все же «под подозрением», отчего через неделю после того, как я начала преподавать немецкий язык в одном техническом вузе, меня уволили.
И после этого вы пришли в дом лауреата Сталинской премии и у вас не было никакого предубеждения?
Светлана Кармалита: Нет, потому что мне он не казался фальшивым. Потом идеи равенства, братства, будущей счастливой жизни - идеи-то оставались, несмотря ни на что. А чем может не нравиться герой трилогии врач Устименко? Ведь существовали и такие люди...
Так что Юрия Павловича уважали. За порядочность, за то, что не был рвачом, не стремился вылезти в начальники.
Я вот тут нашла письмо, написанное уже в 1963 году: «Глубокоуважаемый Юрий Павлович. Я признателен вам за ваше письмо. Оно порадовало меня не похвалами лично мне, а тем, что, как я узнаю, мои работы не остаются без воздействия и на сердца писателей, с такими известными именами, как ваше. У одного меня слабые единичные силы, но такое письмо, как ваше, рождает надежду, что русская литература еще докажет, что не потеряла отзывчивости к страдающему, пока он страдает, и веры, что жизнь, не освещенная совестью, не жизнь. Всего вам доброго, Солженицын Александр Исаевич».
Потом не забывайте про повесть «Подполковник медицинской службы». Видя антисемитизм, Юрий Павлович не верил, что он существует. И для того, чтобы это доказать, написал одну из лучших своих повестей, герой которой - военврач по фамилии Левин и по национальности еврей.
Как-то не вовремя он за нее взялся - в 1949 году.
Светлана Кармалита: Вот именно. Каким же надо было быть наивным человеком, чтобы писать ее именно тогда, когда появились первые статьи о космополитах. Я помню чудовищную карикатуру Кукрыниксов - огромная помойная свалка, на ней полувороны-получеловеки с огромными клювами и в цилиндрах, наподобие тех, которые рисовали на головах акул с Уолл-стрит. На одном из воронов написано «Борщаговский» (писатель Александр Борщаговский, отчим Светланы Кармалиты. - «ГЛ»). В результате про Юрия Павловича написали статью, которая называлась «Оруженосец космополитизма».
Вот откуда шутка Алексея Юрьевича про то, что его папа был оруженосцем у вашего отца.
Светлана Кармалита: Да, Леша шутил. Но тогда его родителям было не до шуток - такая статья была страшным приговором. Естественно, никакой работы, денег нет, Татьяна Александровна продает какое-то имущество. И страх - что будет дальше. К счастью, обошлось. Вообще Юрий Павлович был человеком везучим, и, мне кажется, он всегда надеялся на удачу, фарт.
Насколько я понимаю, патриотическая «Россия молодая» возникла как «покаяние» за идеологически «неправильную» книгу о враче-еврее.
Светлана Кармалита: Вообще «Россия молодая» была написана Юрием Павловичем благодаря его редактору Маре Довлатовой. Мара очень любила Юрия Павловича, и на собрании, где его костерили по поводу «Подполковника медицинской службы», она была единственным человеком, который сел рядом с Германом. И вот Мара взяла кипу каких-то набросков, заготовок к его пьесе «Белое море», повестей, посвященных жизни на Русском Севере, очерков по истории создания русского флота, сложила все это в папку и отнесла в издательство как заявку на написание «России молодой».
Вроде как Герман занят серьезным трудом.
Светлана Кармалита: И не евреем Левиным на северном флоте, а подвигом наших поморов... Кстати, сам Юрий Павлович называл свою книгу «оперой».
Но при этом он всегда очень тщательно готовился к работе. Делал ли он ее по сердцу, как «Подполковник медицинской службы», или по необходимости, как «Россия молодая».
Все материалы, которые Юрий Павлович подбирал по теме (а надо себе представить, насколько это было сложно в те времена), - было аккуратнейшим образом перепечатано и сброшюровано. Там он рассписывал все - в том числе и как выглядел быт, предметы обихода.
Светлана Игоревна, можно ли говорить, что возможные нападки на Юрия Германа после смерти Сталина нивелировало его личное обаяние?
Светлана Кармалита: И это тоже. Действительно, Юрий Павлович, судя по всему, был человеком не только обаятельного таланта, но и личностного обаяния. Вспоминаю все тех же его заграничных родственников. Как-то Юрий Павлович в составе культурной делегации попал в Париж. И двоюродный или троюродный брат Германа, тогда уже миллионер и еще не разорившийся миллионер, отправил свою дочь Светлану посмотреть на родственника из этой чудовищной Советской России. А надо оговорить, что Россию эти люди любили страстно, ничего по сути о ней не зная. В их доме, например, считали, что Чехов очернил прекрасную российскую действительность, залил ее грязью. Так вот Света прилетела в Париж, встретилась с Юрием Павловичем и тут же позвонила в Нью-Йорк со словами: «Приезжайте немедленно». Вот так началась их очень близкая дружба, которая продолжалась после смерти Юрия Павловича уже с нами.
Он был веселым человеком, умел шутить. Он близко дружил с Израилем Меттером (Израиль Меттер, писатель, автор сценариев, в том числе «Ко мне, Мухтар!». — «ГЛ»), и как-то на одном застолье парой Бим-Бом развлекали весь стол. Видимо, так это удачно у них получалось, что в конце вечера к ним подошла одна балерина и предложила послезавтра прийти к ней в гости и «выступить» еще раз. Насколько я знаю, после этого Юрий Павлович зарекся «бенефицировать» на застольях.
Меня всегда удивляло, что Алексей Юрьевич был под защитой имени Германа даже тогда, когда Юрия Павловича уже не было на свете.
Светлана Кармалита: Это правда. Ему очень помогло влияние Константина Симонова, который очень любил Юрия Павловича. Однажды звонит нам с Лешей Константин Михайлович: «Ребята, я в Ленинграде, сейчас к вам зайду». Приходит. Просто, безо всякого повода. Вдруг через несколько минут говорит: «Ребята, что-то я устал, можно, прилягу в кабинете Юрия Павловича? Отвели, дали подушку, плед, закрыли дверь. И вот сейчас, разбирая одно симоновское письмо Юрию Павловичу, я подумала: «А с чего он вдруг так сильно устал? Симонов, который никогда ни на что не жаловался?» Может быть, он вовсе не к нам пришел и просто хотел побыть один в кабинете друга? Ведь мы с Лешей в кабинете ничего не трогали, как было при Юрии Павловиче, так все и оставили.
Кстати, о кабинете. Он был лауреатом Сталинской премии, востребованным писателем. И быт соответствовал уровню финансово успешного по советским меркам человека?
Светлана Кармалита: Думаю, что да. Хотя случались периоды и абсолютного безденежья. И он не то чтобы был таким уж импульсивным человеком, но мог, например, продать пальто и купить мебель красного дерева своей жене, которая выросла в окружении такоой мебели в детстве.
А для себя он сам проектировал мебель.
Потом по его чертежам Леша заказал на «Ленфильм» письменный стол, прикроватный столик. Продумал Юрий Павлович и свой «кабинет»-времянку на даче в Сосново. Это достаточно большая комната, стены которой были обиты циновками, и разделенная пополам занавеской из половичков с огромными книжными селлажам и белой кфельной печкой.
Светлана Игоревна, когда шли съемки «Хрусталев, машину!», Алексей Юрьевич говорил, что он почти воссоздал на экране дом своего детства на Марсовом поле... И что главный герой, генерал медицинской службы Кленский у него ассоциировался с образом отца, Юрия Павловича. Вообще вам Алексей Юрьевич рассказывал о своем детстве? Какое оно было?
Светлана Кармалита: Нормальное дворовое послевоенное детство. У него была своя дворовая компания, где его никто не дал бы в обиду, как своего. Лешины друзья приходили к нему в гости, и Юрий Павлович все время удивлялся, почему его товарищи так странно одеты. Он говорил: «Какие у твоих друзей замечательные лица. Но почему они все ходят в сапогах в гармошку?»
А что касается «Хрусталев, машину!», то действительно Леша очень хотел, чтобы внешне герой походил на Юрия Павловича.
И многое из того, что он понимал про страхи родителей, вошло в подсознание вначале сценария, а потом уже и картины. Но чем дальше шла работа над «Хрусталевым», тем дальше мы уходили от образов Лешиных родителей, его дома. Быт тоже был нами приукрашен. Чтобы декорировать квартиру генерала Кленского, мы привезли не только нашу мебель красного дерева, но и наши друзья, Рюрик и Лена Мельниковы (Рюрик Мельников - выдающийся хирург-онколог. - «ГЛ»), тоже отдали нам всю свою гостиную. И я понимаю, мы без мебели целый месяц страдали ради своего кровного, но они - исключительно из любви к искусству и к нам.
Я сама Алексея Юрьевича не спрашивала, но существует легенда, что он сам не понимал, почему решил экранизировать повесть «Операция «С Новым годом!», и говорил, что, мол, «книжка плохая, отец меня от нее отговаривал»...
Светлана Кармалита: Это вряд ли. Либо Лешу неправильно поняли, либо он как-то неясно выразил свою мысль. Я не знаю, как Юрий Павлович относился к повести, мы никогда с Лешей это не обсуждали. Другое дело, что сам Леша изменил свое мнение о ней. На самом деле, плохое слово о книге первой сказала я. Я ее прочитала еще до того, как встретилась с Лешей в Коктебеле, и она у меня не вызвала восторга прежде всего потому, что мне она казалась незавершенной — за скобками осталась послевоенная история участников партизанского движения. И то, что командира подрывной операции Владимира Никифорова специально забрасывали в тыл к власовцам и он вел среди них агитацию: «Возвращайтесь к своим. У вас есть шанс кровью искупить предательство. Советская власть гарантирует вам прощение». Доверившись этим обещаниям, люди возвращались в Красную Армию, честно воевали. А после войны их начали сажать.
Моему папе, Игорю Кармалите, который погиб в 44-м году, тоже не повезло - после окружения во время Киевской операции он попал в Дарницкий концлагерь, откуда его выпустили как украинца, потом он воевал, получил орден Славы. Но вот что было бы с ним после войны? Спас бы его орден Славы? Или он тоже поехал в лагерь? Думая обо всем этом, я и не смогла принять книжку.
Фильм «Проверка на дорогах» имеет мало общего с первоисточником.
Светлана Кармалита: Да, в нем не случайно появились эти размышления о предательстве. О том, можно ли простить себе предательство. Леша писал сценарий вместе с Эдиком Володарским, но я при этом присутствовала, и мы обсуждали все эти вопросы. Так и получилось, что Леша переакцентировал повесть отца. На самом деле существовал еще первый вариант сценария, написанный еще до нашей встречи, и не для Леши, а для другого режиссера. Потом Леша этот сценарий забрал со студии, и не потому, что решил сам ставить фильм по повести отца, а именно потому, что он стал понимать, насколько она несовершенна. Мало того, когда не так давно хотели переиздать «Операцию «С новым годом!» как повесть, Леша был против. Кстати, он был равнодушен и к трилогии «Дело, которому ты служишь», в отличие от «Подполковника медицинской службы», «Лапшина», «Рассказов о Пирогове».
Перед встречей промониторила, что пишут о книгах Юрия Германа. Оказалось, что и сегодня нередко читатели пишут, что трилогия «Дело, которому ты служишь» сыграла ключевую роль в их выборе профессии врача. Судя по всему, книги Германа не теряют своей актуальности.
Светлана Кармалита: Видимо,
ощущается нехватка точной, ясной, понятной, хорошо написанной прозы. Чего стоят его названия — четкие, конкретные, как назвал, о том и есть книга — «Дело, которому ты служишь», «Ты отвечаешь за все»...
Кто-то из литературоведов назвал их «паролями». Но - опять же из интернета почерпнула - одна девушка заметила, что за пять лет обучения на филфаке не слышала этого имени ни от одного преподавателя. Так что, похоже, Германа читают «по наследству», те, у кого дома есть его книги.
Светлана Кармалита: Наверное, вы правы. Сейчас у нас в планах издание трилогии. Но как сделать так, чтобы на нее обратили внимание, - я не знаю. Опять же, наверное, все будет зависеть от личной инициативы продавцов книжных магазинов - кто воспитан на его книжках, тот будет и советовать. Остается надеяться, что таких будет немало.