Текст: Дмитрий Шеваров
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
3 июня (21 мая)
Михаил Пришвин (44 года):
Министры говорят речи, обращаясь к столичным советам, съездам, к советам съездов, к губернским комитетам, уездным, волостным и сельским.
А во всех этих съездах, советах и комитетах разные самозваные министры тоже говорят речи, и так вся Россия говорит речи, и никто ничего не делает, и вся Россия — сплошной митинг людей, говорящих противоположное: от кабинета министров до деревенского совета крестьянских депутатов.
...То, что называется теперь анархией, по-видимому, совершенно противоположно истинному значению этого слова: анархист ненавидит не только внешнюю власть, городового, но и самый источник ее, право распоряжаться личностью другого, насилие. Между тем в этой анархии, которая теперь у нас водворилась, характерна претензия каждого на роль городового. Их речь, эти иностранные слова, которые они повторяют, как попугаи, их костюмы, их призыв к захвату — все это выражает отказ от своей личности и призыв к насилию.
Вот и сейчас проходит перед моими окнами с красным флагом сельское население на «митинг», одеты они так, будто вот сейчас разграбили какой-то город и надели на себя кто что смог утащить: один в крестьянских сапогах и в сюртуке, другой надел на голову цилиндр, девушки в шляпах, а новые верхние юбки, опасаясь дождя, завернули кольцами, спасательными кругами на бедрах. И будь тут ненастье, дождь, все равно ей непременно нужно три раза в день переменить свой туалет: обычай, наверно, перенесенный в деревню господскими нянями.
Как ни пыжатся ораторы, произнося иностранные слов в своих речах, как искусственно ни вздувается ими ненависть к помещикам, к «буржуям», все это не они сами, а почивающий на них дух обезьянства и насилия.
...Мы теперь видим своими глазами, что человек действительно произошел от обезьяны.
Александр Бенуа (47 лет): «Мы больны безнадежно...»
Дивное солнечное утро, как и все последние дни. Сегодня вечером пошел на собрание религиозно-философского общества специально для того, чтобы «нащупать этот пульс общественности». Тема, стоявшая в повестке, сулила довольно отчетливый диагноз: «Русская революция и исход мировой войны». Я вернулся домой с полным убеждением, что
мы больны безнадежно и что только остается «ждать конца» — одно из самых тягостных ожиданий.
...Раненый офицер господин Аничков, ковыляя и громко стуча палкой, взобрался на кафедру и зычным голосом пошел корить собрание за «прекрасные слова и отсутствие дела». «Господа, вы здесь разговариваете, а мы там сидим в окопах!» (Из задних рядов спокойный голос: «Не кричите на нас, вас и без того слышно!») «Вы созидаете прекрасное, но воздушное здание, а теперь нужно делать дело, господа. Война есть гадость, ужасная гадость, самый ужасный грех. Мы это знаем, господа. Но мы знаем и то, что еще больший грех — это не признавать войну, не при-ни-мать ее. Как же так?! Господа, я не оратор. Я привык говорить с солдатами. А с ними разговор простой: ребята, с Богом, вперед! Я извиняюсь, я понимаю, что я здесь чужой, я не понимаю многого из того, что вы говорите. Но, однако, я сам марксист, я счастлив, что я марксист. Это, впрочем, ничего ни значит. А если вы против войны, то приходите к нам и кричите: «Долой войну» между двух окопов. Война ужас. Капитан X. сошел с ума во время боя и стал кричать немцам:
«Остановитесь, что вы делаете, ведь здесь люди сидят!» Вот что такое война. А вы здесь строите замки.
Нет, господа, все кто может, идите к нам в окопы. Я не буду корить тех, кто должен был бы добровольно идти, но не идет. Пусть их корят женщины, как это делается в других странах. Но пусть и женщины идут. Теперь при военном министре открылось бюро, где записываются для агитации в пользу наступления на фронте.
Я только предлагаю, чтобы агитирующие приняли сами участие в наступлении, чтобы они шли со своими частями.
Итак, господа, с Богом, вперед!»