Текст: Фёдор Косичкин
Еще несколько десятилетий назад книги биографического жанра считались как бы «вспомогательными» по отношению к «настоящему» роману. И справедливо ассоциировались в первую очередь со знаменитой серией ЖЗЛ издательства «Молодая гвардия».
В наши же дни практически все издательства отдали этому жанру дань — понимая его при этом по-разному. Что и неудивительно: в эпоху Википедии, социальных сетей и желтой прессы писателям все труднее «прятать» реальных прототипов своих персонажей. Например, Льву Толстому, уверявшему, что романные князья Болконские не имеют никакого отношения к его реальным предкам Волконским, никто бы не поверил: если бы ко времени публикации «Войны и мира» существовал интернет, читателям достаточно было бы заглянуть в кадастровый реестр Тульской губернии, чтобы убедиться, что Лысые Горы, поместье Болконских, — это Ясная Поляна, поместье Волконских.
Впрочем, писатели и не пытаются: наоборот, они все охотнее отказываются от вымышленных — или, как раньше говорили, «типологических» — персонажей, чтобы рассказывать истории реальных людей… превращая их в своих героев.
Вот несколько свежих примеров.
Лев Портной. «Граф Ростопчин. История незаурядного генерал-губернатора Москвы». — М.: Бослен, 2017. — 432 с.
Федор Васильевич Ростопчин прожил не такую уж короткую жизнь (1765—1826). Он много что перевидал, много в чем участвовал, был генералом от инфантерии и начальником российской почты, обладал бойким пером и умел твердо держать в руках дуэльную шпагу, писал романы и стихи, знавал милость императоров и их опалу. Но
в истории сверкнет лишь на краткий миг — и двусмысленным светом «московского генерал-губернатора, который велел поджечь Москву».
Многократно усиленным к тому же гением Льва Толстого. Историк со сходным именем, Лев Портной по крупицам восстанавливает истинную биографию своего героя. И, разумеется, пытается найти исторически-документальный, а не литературно-мифологический ответ на вопрос: что же всё-таки произошло в те трагические дни осени 1812 года? А главное — исподволь прививает читателю (судя по легкому стилю повествования — самому широкому) навык критического мышления, свободного от предубеждений. Даже если это предубеждения гениального писателя.
Рудольф Седов. «Золото Розенфельда. Документальный роман». — Магадан: Охотник, 2017. — 484 с. (Открывая Северо-Восток)
«Золото Розенфельда» — это что-то среднее между советским киноистерном про дальневосточное «золото ЧК» и ивановским авантюрным романом про «золото бунта». Юрий Розенфельд (1874—1940), делая вполне успешную карьеру в Петербурге «по коммерческой части», в 1908—1916 годах по доброй воле исходил всю Колыму, в то время куда более дикую, чем любой Дикий Запад, собирая геологические доказательства, что этот предельно далёкий во всех смыслах от его родной Эстонии край богат золотом и прочими важнейшими ископаемыми. Но его изыскания опередили свое время и оказались ненужными. В двадцатые годы Розенфельд живет в Китае, а в тридцатые, когда время колымского золота пришло, он оказывается нужен могущественному Дальстрою… но близкое знакомство с «государством за колючей проволокой» быстро приводит за проволоку его самого. Ему удаётся так же быстро освободиться — но он оказывается жертвой так и не обнаруженного убийцы. Биография этого человека так и просится в новый «истерн». И обстоятельная книга журналиста и краеведа Рудольфа Седова, не претендуя на новаторство в литературе, вполне годится в качестве его литературной основы.
Артём Ефимов. «С чего мы взяли? Три века попыток понять Россию умом». — М.: Individuum, 2017. — 413 с.
Александр Невский спас Русь от порабощения тевтонами. Царь Иван IV был Грозным, а Алексей Михайлович — Тишайшим. А Димитрий I на самом деле никакой не Димитрий, а самозванец Гришка Отрепьев. Это настолько общеизвестно, что никто не задумывается — а откуда нам это вообще известно? Проще говоря, с чего мы это взяли? А с того, отвечает научный журналист Артём Ефимов, что так написали историки. И не отвлеченные «британские ученые», а вполне конкретные люди, каждый из которых жил в свое время и зависел от своих обстоятельств, исходил из своих убеждений и был ограничен своими предрассудками.
Двенадцать русских историков последних трех веков, от собирателя грамот Татищева и урожденного немца и «варяга» по убеждениям Миллера до филолога, расшифровщика новгородских грамот Зализняка и математика Милова, и стали героями этой книги
об историках. У каждого из них своя история. А вместе они образуют нашу общую историю. Или, как формулирует автор, «три века попыток понять Россию умом».
Хайме Манрике. «Улица Сервантеса». История создания главного романа мировой литературы. / Пер. с англ. Елены Фельдман. – М.: Синдбад, 2017. — 400 с.
О жизни Мигеля Сервантеса, особенно о раннем ее периоде, нам известно не так уж много — слишком уж давно жил автор «Дон Кихота». Известно только, что молодость была бурной и что будущему писателю было что скрывать в ней. Так что нет ничего странного или предосудительного в том, что автор пытается восполнить воображением и общими знаниями о том, «как оно тогда бывало», недостаток сведений конкретном человеке. А также — «вчитать» в его произведения сильное автобиографическое начало — возможно, куда более сильное, чем оно там на самом деле выражено. Проблема в другом: в том, что
автору романа о Сервантесе не удается уйти от себя самого — пишущего по-английски нью-йоркского профессора испанской литературы.
Один из персонажей, кардинал Аквавива, говорит герою: «Сервантес, вы должны приехать в Рим, освоить язык и заняться изучением итальянской поэзии. При моем дворе для вас всегда найдется работа». Сам Манрике, похоже, так и поступил (только вместо Италии из своей родной Колумбии переехал в Нью-Йорк). Но имеет ли к этому отношение Сервантес? И честный перевод, в котором нет-нет да и проскакивают буквалистски воспроизведённые штампы современного американского языка, не добавляет ощущения подлинности.
Саймон Кричли. «Боуи» / Перевод с англ. Татьяны Лукониной. — М.: Ad Marginem, 2017, совместная издательская программа с МСИ «Гараж». — 96 с.
Еще при жизни главного рок-хамелеона Дэвида Боуи его творчеству и бесконечным переменам (которые тоже являются частью творчества — причем, пожалуй, самой интересной), а также его личной жизни с темнокожей красавицей-фотомоделью (и прочими) были посвящены многочисленные красочные книги и фотоальбомы. Нью-йоркский публицист и академический преподаватель не стал пытаться искать что-то новое на проторенном пути, а предпочел проторить свой. В этой короткой энергичной книжке он вспоминает, как «пришелец со звезд», каким казался Боуи в начале семидесятых, переменил жизнь самого Саймона, обычного паренька из южной Англии, и наполнил ее философским — без всякой иронии — смыслом. Таким образом, можно сказать, он создает биографию не человека, а его медийного отзвука. Такую же историю мог бы написать и паренёк из Северного Чертанова. Но Саймон его опередил. И написал биографию нового времени — времени всеобщей прозрачности и переизбытка информации.