Фото: кадр из сериала "Демон революции"Фрагмент книги печатается с разрешения автора
Новый фильм Владимира Хотиненко "Демон революции" раскроет зрителям тайну «пломбированного вагона», в котором Ленин приехал в Россию с группой товарищей. Режиссер уверен - вагон был, а инициатором этой поездки стал авантюрист Александр Парвус. «Немало серьезных историков считает, что если бы не было этого вагона, то история Российского государства пошла бы по другому пути», - говорит Хотиненко. Правда ли, что этому вагону следует приписывать всемирно-историческое значение?
"Год Литературы" публикует отрывок из книги писателя, редактора отдела культуры «Российской газеты» Льва Данилкина «Ленин: Пантократор солнечных пылинок».
...
Нет ничего удивительного, что еще в 1917 году, сразу после выступления на броневике, ≪пломбированный вагон≫ превратился в факт поп-истории и вечнозеленый хит поп-культуры, генератор мыльных пузырей, в каждом из которых отражается радужно-пенный образ Ленина; навязанный Ленину ≪атрибут≫, символ и метафору его чужеродности. Это словосочетание — ключевой элемент для концепции Октября как ≪диверсии против России≫ и большевиков как ≪группы заговорщиков≫, вроде тех, что убили Распутина. Как попало к большевикам ≪немецкое золото≫? Да понятно как: в ≪пломбированном вагоне≫. Однако правда ли, что проезд через Германию — ≪горло≫ истории Ленина? Что этому вагону следует приписывать магические свойства — и ≪всемирно-историческое значение≫? Про революцию Ленин узнал из газет, войну Россия проиграла никак не из-за ≪вагона≫, и даже если допустить, что вагон этот был доверху набит рейхсмарками, всё равно большевики победили не из-за него; сам Ленин на круг больше потерял в июле, когда выскочило официальное обвинение в шпионаже, чем если б приехал, условно, на месяц позже, вместе с Троцким, в более представительной компании, не подставляясь под неудобные вопросы. Не мытьем, так катаньем Ленин попал бы в Россию — и пусть не удостоился бы такой помпезной, с вип-залом и оркестром встречи, зато не хватанул бы в Германии политической радиации и наслаждался бы политическим иммунитетом. Пожалуй, существенно, что он оказался в России раньше Троцкого — но не критически важно: у Троцкого не было структуры, на которую можно было опереться, а у Ленина были ≪Правда≫ и ядро партии во дворце Кшесинской; разве что тезисы были бы не ≪Апрельские≫, а ≪Майские≫.
Для нас ≪вагон≫ — замечательная приключенческая интермедия, где счастливо для зрителей биографического шоу о Ленине сошлось множество элементов: необычные обстоятельства, позволившие раскрыться характеру главного героя (способность под непрогнозируемым углом войти в пограничную зону, с тем чтобы эффектно материализоваться из политического небытия; талант принять смелое, рискованное, безрассудное, авантюрное решение — но не спонтанно, расчетливо), мифологическая подоплека (возвращение; Антей, прикоснувшийся после десятилетнего болтания в турбулентности к земле) и символика — локомотив истории, зловещее ≪Красное колесо≫; рев, запах, ≪поток заряженных частиц≫ железной дороги — то есть того самого капитализма, который так пугал Толстого и который не только раздавил традиционные ценности, но и ≪доставил≫ в Россию Ленина. Корабль мертвых Нагльфар, готичный ≪призрачный поезд≫, зомби-апокалипсис засохших в отрыве от русской почвы эмигрантов. Не то Троянский конь, не то советский ≪Мэйфлауэр≫, на котором прибыли отцы-основатели новой России. Страшно жаль, что нам неизвестна судьба исторического транспортного средства, при помощи которого Ленин удовлетворил свою страсть к экстремальному политическому туризму: он не был музеефицирован — хотя куда как интересно было бы прижаться лбом к тем самым стеклам, пересчитать количество полок, проверить толщину перегородок —слышали ли пассажиры разговоры друг друга...
Чтобы придать побегу из Швейцарии характер не исключения из правил, кулуарно предоставленного отдельному лицу, но массового исхода, надо было быстро наскрести свиту, явившись кем-то вроде школьного учителя, сопровождающего вверенный ему класс; в идеале там должны были оказаться представители всех политнаправлений — чтобы создавалось впечатление, что возвращаются не большевики, а ≪свободная Россия вообще≫. Пожалуй, выгоднее всего Ленину было бы вернуться вместе с Мартовым, Плехановым, Засулич, Аксельродом, Черновым, Троцким, Луначарским — в составе политического созвездия.
При попытке сколотить экипаж выяснилось, однако, что желание вернуться в Россию за компанию с Лениным возникало далеко не у всех. Мартов побоялся, и поэтому костяк отряда составили большевики — которых было в Швейцарии не так уж и много: вся женевская ячейка — человек восемь, цюрихская — десять, включая Ленина и Крупскую. Не удалось договориться с идейно близкими ≪впередовцами≫ — вроде Луначарского; тот поехал следующим рейсом, с Мартовым. Швейцария, к счастью, кишела политэмигрантами неопределенной партийной принадлежности, и почти любой имел шанс в течение недели наслаждаться ворчанием Ленина и смехом Радека. О количестве тех, кто, в принципе, хотел бы поучаствовать в строительстве новой России и увидеть родные могилы, можно судить по списку зарегистрировавшихся в комитете для возвращения политических эмигрантов в Россию: в марте 1917-го — 730 человек.
В 2013 году была продана — за 50 тысяч фунтов — мартовская телеграмма Ленина, в которой упоминается Ромен Роллан: его, оказывается, Ленин также хотел видеть в числе своих соседей по купе. Писателей, впрочем, собралось предостаточно и без автора ≪Театра революции≫; 14 пассажиров из 33 оставили мемуары; некоторые, как Платтен, совершили несколько подходов к письменному столу. Не все свидетельства изобилуют живыми деталями, однако сопоставление показаний дает достаточно курьезов, чтобы без особых усилий превратить эту поездку в приключенческий фильм, детективный роман или популярный исторический очерк о познавательно-дидактическом путешествии ≪по следам Ленина≫. Беглый взгляд на dramatis personae, во-первых, подтверждает известную злую остроту Суханова: ≪В “первом интернационале”, согласно известному описанию, наверху, в облаках, был Маркс; потом долго-долго не было ничего; затем, также на большой высоте, сидел Энгельс; затем снова долго-долго не было ничего, и, наконец, сидел Либкнехт и т. д. В большевистской же партии в облаках сидит громовержец Ленин, а затем... вообще до самой земли нет ничего≫; а во-вторых, свидетельствует не столько о многопартийности подобравшегося коллектива, сколько о его ≪интернациональности≫; не надо быть членом общества ≪Память≫, чтобы обратить внимание на обилие еврейских имен и фамилий; любое порядочное море просто обязано было расступиться перед этим Моисеем. Сам Моисей путешествует с Надеждой Константиновной и Инессой Федоровной — похоже, в одном купе; на этот счет есть разные свидетельства. (Точно известно, что после Стокгольма вместе с ВИ и НК в купе ехали ИФ и грузинский большевик Сулиашвили.) Зиновьев наслаждался обществом двух своих жен — бывшей и нынешней. Среди пассажиров были двое маленьких детей (со своими сложными судьбами), которых ВИ полагал себя обязанным развлекать — и устраивал с ними свою фирменную кутерьму. Двое немцев — офицеров сопровождения — присоединились к эмигрантам на границе; они делали вид, что не понимают по-русски. Ленин, увидев этих джентльменов, тут же извлек из кармана кусок мела, провел жирную черту и готов был свистеть при малейших признаках совершения заступа. В вагоне был и ≪нулевой пассажир≫, несостоявшийся: некий Оскар Блюм, который не прошел процедуру утверждения на общем голосовании в связи с подозрениями в сотрудничестве с полицией, однако пробрался в вагон.
≪Проводы≫ революционеров свидетельствуют о том, что культурная жизнь Цюриха вовсе не ограничивалась ≪Кабаре Вольтер≫; они включали в себя два этапа — торжественный прощальный обед в ресторане ≪Цернигергорф≫ на Мюлегассе, 17 (сейчас там трехзвездочный отель Scheuble, здание явно старое, со скошенным углом), и вечеринку в ≪Eintracht≫ с участием партфункционеров-аборигенов, студенток и рабочих, вздыхающих по родине; один 60-летний русский допровожался до того, что пустился на сцене вприсядку. Выезжающие подписывали обязательство, что осознают: проезд платный, по стандартному немецкому тарифу, — и немецкое правительство не спонсирует проезд революционеров.
Условия поездки были жестко регламентированы: соблюдай или до свидания; следующая группа, которая поедет в Россию через месяц, будет чувствовать себя много свободнее — революционеры даже совершат по дороге экскурсию к очаровательному Рейнскому водопаду; Ленин, насупленный и нахохленный, подозревающий весь мир в намерении истолковать его поведение негативным образом, не позволял своим товарищам сделать ни шага в сторону.
Немцы гарантировали, что в поездке не будет технических перерывов больше дня. Всех, кто изъявил желание войти в вагон, пропустят в Германию, не досматривая; на границе пассажиры обретают анонимность — но через КПП проходят, разделившись на женщин и мужчин и демонстрируя вместо паспорта бумажку с номером — ≪чтобы по дороге кто-нибудь из нас не улетучился или, подменив русского большевика немецкой барышней, не оставил в Германии зародыш революции≫, — острит Радек, у которого как раз следовало бы проверить паспорт — и снять его с пробега: он был австрийцем, то есть пробирался в Россию ≪зайцем≫ (именно
поэтому его иногда помещали в багажное купе).
Итак, 9 апреля 1917 года, Цюрихский вокзал, три часа пополудни. Короткий митинг прямо на платформе (омраченный стычкой с социал-патриотами; сходка в Женеве за несколько дней до того закончилась свалкой, в которой несколько большевиков получили серьезные ушибы), товарищеское рукопожатие Ленина с Луначарским, дружеское похлопывание по плечам будущих коллег по Коминтерну Радека и Мюнценберга (≪Либо мы через три месяца станем министрами, либо нас повесят≫), ритуальное исполнение ≪Интернационала≫ — на четырех языках одновременно и под свист меньшевиков, красный флаг-платок из окна вагона, ≪Fertig!≫ кондуктора, эпизод с обнаружением Блюма (Ленину приходится буквально схватить его за воротник и без лишних проволочек —это запомнилось провожающим — вышвырнуть на перрон), ≪Fertig, fertig!≫ — готово, и вот в 15.10 осыпанный проклятиями и угрозами поезд отделяется от перрона и катится к немецкой границе: романтическое путешествие сквозь бурю начинается; поехали! Цюрихский вокзал очень похож на свои фотографии 1916 года, и если у вас есть склонность к ≪историческому трэйнспоттингу≫, то, застыв на одной из платформ, вы без особых усилий представите себя в 1917-м — живой душой, наглухо за-
конопаченной в железном ящике.
Ленин имел обыкновение путешествовать с большими корзинами, набитыми разной архивной, как сказала бы НК, ≪мурой≫; и если бы Карл Радек, которого иногда ссылали в багажное отделение, набрался духу сунуть нос в ульяновские емкости, то обнаружил бы там, среди прочего, несколько тетрадок, исписанных крайне странными текстами, в принадлежности которых Ленину могли убедить разве что типичные для ВИ пометки: ≪блягер! дура! бим, бам! Уф!≫.
Обычно про 29-й том 55-томника — с так называемыми ≪Философскими тетрадями≫ и прежде всего конспектами Гегеля и герметичным фрагментом ≪К вопросу о диалектике≫ — упоминают походя, в качестве курьеза: Ленин вернулся из Польши, лишился ≪Правды≫, ≪своей≫ думской фракции, связи с партией, жалованья и, видимо, настолько не понимал, чем себя занять в Швейцарии, так был подавлен предательством II Интернационала, что запирается в библиотеке и принимается конспектировать три тома ≪Науки логики≫ Гегеля и его же ≪Лекции по истории философии≫ — еще под пятьсот страниц. Как и шесть лет назад, когда его изводили слипающиеся у него в голове эмпириомонисты и эмпириокритицисты, он ворчит, охает, ерзает и, очевидно, мучается от епитимьи, которую сам на себя наложил: ≪Архидлинно, пусто, скучно... Вообще, предисловие чуть не в 200 страниц — невозможно!≫; ≪бога жалко! сволочь идеалистическая≫; ≪темна вода≫;
≪определение не из ясных≫; ≪наука есть круг кругов≫; и т. п.; не бросает, однако. Многие пометки из этого тома прочно закрепились в хит-параде ≪жутких≫ цитат из Ленина, неопровержимо доказывающих, что в 1917-м к власти пришел обезумевший монстр (и ладно б он перечитывал ≪Капитал≫ или ≪Анти-Дюринга≫ — но
нет: Гегеля, с которым покончил еще в ≪Друзьях народа≫; зачем?).
Любопытный момент; и, как часто бывает с Лениным, странность имеет вполне разумное объяснение. Гегеля Ленин взялся перечитывать из-за Маркса, про которого только что дописал большой очерк — статью в энциклопедию Граната. Среди прочего там был раздел про Марксову диалектику — и вот из-за нее-то Ленин и провалился в трехтомную ≪Науку логики≫, а затем ≪Историю философии≫ — и ≪залип≫ в Гегеле; в оригинале этот философ оказался совсем не то, что Ленин знал о нем через посредников, Плеханова и Энгельса. Видимым миру последствием очередного ≪философского запоя≫ стали попытки переписать раздел ≪Диалектика≫ в статье про Маркса; а вот конспекты Ленина — очень подробные — долгое время не публиковались, да и потом скорее игнорировались как ≪чудачество≫, которое мало что дает для понимания его гения и карьеры — ну разве что: вот какой добросовестный, для статьи еще и Гегеля решил перечитать. В целом, однако, это бернское сидение — и сама ≪встреча Ленина с Гегелем≫ — выглядели озадачивающе ≪не по-ленински≫: суперпрактик, прагматик из прагматиков, материалист, вдруг увяз —в самый ответственный момент: война, до революции считаные месяцы — в идеализме, в хрестоматийно ≪абстрактном≫ философе; вместо того чтобы протестовать против ужасов войны, раздирать лицо до крови и ложиться на рельсы — он ≪помечает≫: ≪Гегель высунул ослиные уши идеализма≫.
Когда Славой Жижек заявляет, что ≪Ленин благодаря внимательному чтению “Логики” Гегеля сумел распознать уникальную возможность для революции≫, он, конечно, дает петуха; эк куда хватил; однако можно, да, предположить, что существует причинно-следственная связь между изучением Гегеля и сочинением в следующие два года нескольких фундаментальных, крупнейших работ — или даже, еще шире, интеллектуального ≪Большого Взрыва≫, который происходит в голове у ВИ в 1915-м и длится несколько лет.
Доказать прямую связь сложнее; однако не слишком рискуя ошибиться, можно сказать, что благодаря Гегелю марксизм для Ленина превратился вдруг из ≪черно-белого≫ в ≪цветной≫; оказалось, что это учение можно разворачивать на базе категорий из инструментария ≪идеалистского лагеря≫ философии и другой, не аристотелевской, а гегелевской логики. Ленин освободился от стеснявших его ограничений, получил пространство для маневра — и ≪турбину≫, дополнительную мощность. Философский форсаж — так, пожалуй, называлась бы глава о швейцарском периоде биографии Ленина в голливудском байопике. Ясно, что конспекты и комментарии из 29-го тома предназначены сугубо для личного пользования — и поэтому Ленин может изъясняться сколь угодно странно, не задумываясь о последствиях, не гарантируя готовности нести за сказанное ответственность. Но даже и так, для того, кто знаком с классическим идеологическим набором Ленина, его заявления в рамочках, вроде ≪Мир есть инобытие идеи!≫, или ≪Мысль о превращении идеального в реальное глубока: очень важна для истории. Но и в личной жизни человека видно, что тут много правды. ≪Против вульгарного материализма≫ или ≪Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его≫ — вызывают, конечно, оторопь; это точно он, ≪сугубый материалист≫ и безжалостный терминатор любого идеализма? Это ведь ересь; еще немного, и он договорится до Беркли и Пелевина.
≪Сознание творит мир≫ означает ведь, что помимо объективно существующей материи (того, что движет вперед историю; условно — ≪пушки, микробы, сталь≫) есть еще и некая идея (Дух?), который реализуется в мире, через материальный мир. И пусть даже под этим не подразумевается нечто мистическое, божественное — но важно, что ≪первее≫ оказывается идея, сознание, которое, получается, может творить мир. В ≪классическом≫ материализме, который теперь — под влиянием Гегеля — кажется Ленину ≪вульгарным≫, все было наоборот: только бытие определяло сознание.
В бытность свою ≪вульгарным≫ материалистом Ленин также пользовался диалектическим методом, но тогда диалектика была для него скорее синонимом действия в процессе, в динамике; и да, Ленин старался не просто ≪фотографировать≫ наличное состояние, но исследовать общество в движении, в текучести, рассматривая ≪новости≫ или вообще события в контексте исторического процесса эволюционной смены одних общественных формаций другими; классовая борьба в этой механистичной схеме была тем мотором, который обеспечивал поступательное движение общества. Инструментом такого рода диалектики при исследовании эволюции материи, проявленной в политике и экономике, была скорее статистика, как в ≪Развитии капитализма≫. Смысл такой диалектики состоял в том, чтобы демонстрировать неслучайность революционных движений, которые суть фрагменты большого исторического процесса, развивающегося по известным, вполне научным законам.
То есть Ленин ≪пользовался≫ философией, но не ≪влезал≫ в нее; его интересовали трансформации материи — и не интересовала диалектика идей, нематериальной сущности явлений, их отношения друг с другом. В 1914-м, однако, он обнаружил, что в мире происходят странные, плохо объяснимые трансформации: не только мир
обернулся войной, не только капитализм — империализмом, но и социалистический интернационал, представляющий интересы пролетариата, — альянсом с националистической буржуазией.
За этим, видимо, и полез он в Гегеля — пытаясь обнаружить логику, в рамках которой по-своему последовательные, рациональные, здравые решения II Интернационала оказываются неверными, невозможными, ошибочными. Чтение Гегеля навело его на мысль, что ≪обычная≫ логика кое-что не схватывала, игнорировала как предмет исследования: источник самого движения. Гегель же как раз и позволяет познать источник ≪самозарождающегося≫ движения, саморазвития; этот источник — противоречие; то, что дает не просто эволюцию, но скачок, разрыв эволюционной постепенности, ≪трансформацию в противоположность≫, быстрый крах старого и возникновение нового. Объективно противоречащие друг другу фрагменты вовсе не обязательно должны быть материальными. Революции в реальной жизни становятся следствием объективных, но нематериальных противоречий.
Осознание, что размышление может стать действием, — важный момент. Ленин, свидетельствуют конспекты, как бы инсталлирует себе в голову операционную систему, которая может работать и на другой, ≪неевклидовой≫, так сказать, логике и в рамках которой противоречие не является логической ошибкой: если у Аристотеля ≪шапка≫ (вспомним шуточный пример Лепешинского) — это шапка, которая одновременно не может быть не-шапкой, то, по Гегелю, — может; и это противоречие и есть то, что двигает мир, источник движения. Центральным понятием этой мыслительной системы оказывается трансформация в свою противоположность; и это, надо сказать, совсем не то, что эволюционное изменение.
Для здравомыслящего обывателя представление о том, что превращение Ленина из ≪вульгарного материалиста≫ в философа-идеалиста повлияло на его политическую практику, что философия может как-то помочь заглянуть за поворот, нарисовать наиболее вероятный сценарий будущего, кажется чем-то вроде апологии колдовства, заведомо ненаучным утверждением. Однако именно это и произошло с Лениным. Самое интересное здесь — как Ленин, посредством гегелевского мыслительного инструментария, начинает ≪вычислять≫ те фрагменты действительности, которые благодаря объективно существующим противоречиям, пусть даже не имея в рамках ≪классического марксизма≫ материальной базы, могут трансформироваться в свою противоположность.
Так, описав впечатляющую и закономерную трансформацию конкурентного капитализма в монопольный империализм, Ленин задается вопросом: что является диалектической противоположностью империализму, который вывозит капитал в колонии? Антиколониальные национально-освободительные движения на окраинах. Значит, антагонистом империализма — который ≪вульгарная≫ социал-демократия в глаза не видит — становится Третий мир. Именно он и оказывается в этой ситуации революционным субъектом, который возникает из объективного противоречия; самозарождается движение — национально-освободительное, — в ходе которого этот новый субъект в состоянии быстро осознать собственную актуальность и совершить ≪скачок≫ — оказаться готовым не только к освобождению от колонизаторов, но и, сразу, минуя капиталистическую стадию, к социалистической революции. Это крайне странно для ортодоксальных марксистов, однако диалектический анализ приводит Ленина к предвидению социалистических революций там, где нет рабочего класса, — то есть в Третьем мире. История Китая ХХ века — достаточно убедительная иллюстрация ленинского прогноза?
А кто в ситуации, когда капитализм перешел в свою высшую стадию развития, империализм, является диалектической противоположностью крестьянина из Третьего мира? Сознательный пролетарий. Для ортодоксальных марксистов именно он — европеец, созревший в государстве буржуазии-гегемона, — революционный субъект, которому по природе суждено стать могильщиком капитализма. Однако в действительности — раньше это был пример только Англии, а с 14-го года всей Европы — мы видим странную трансформацию: пролетарий превращается в свою противоположность и, с членским билетом социалистической партии в кармане, поддерживает в августе 1914-го империалистическую войну буржуазии. Это такой ≪Иван Бабушкин≫, который превращается в буржуа-шовиниста — как твинпиксовский агент
Купер превращается в Боба.
Диалектическое единство противоположностей, записывает для себя Ленин, легко понять на противопоставлении частного-общего: простейшие примеры — Жучка (частное) / собака (общее), Иван (частное) / человек (общее). Для ≪обычных≫, ортодоксальных социалистов — которые угробили II Интернационал — общее, универсальное, разумеется, важнее: чтобы прийти к социализму, нужно отказаться от частного, узконационального — и, дождавшись, когда революции победят в ключевых странах, строить социализм одновременно в нескольких странах, где пролетариат обрел политическую власть. Ленин же указывает на важность второго участника ≪противоречия≫ — естественное стремление ≪частного≫, нации, к освобождению от зависимости и самоопределению. Задача ≪творческого марксизма≫ — не подавлять это стремление, но использовать противоречие, ценить ≪частную≫ революцию — а не рассчитывать только на ≪общее≫, ожидая момента, пока вспыхнут все нации одновременно.
≪Свидание с Гегелем≫ изменило Ленина. И хотя окружающим, возможно, казалось, что, запертый в Швейцарии, он просто дуреет от безделья и глотает библиотечную пыль, — но на самом деле это ≪гегелевская пыль≫, и она действует на него как кокаин; его голова проясняется — и из замечательного организатора и проницательного аналитика, шокировавшего товарищей скорее искусством макиавеллизма, чем оригинальными идеями и лозунгами, он вдруг превращается в генератора удивительных, головокружительных идей: превращение империалистической войны в гражданскую, революционное пораженчество, вся власть Советам, ключ к будущему — революции в Третьем мире и пр. Всё это далеко не очевидные идеи — радикально отличающие его от ≪обычных≫ социалистов.
В принципе, можно сделать вид, что в 55-томнике нет 29-го тома; никто и не заметит: подумаешь, конспекты чужих книг и смешные заметки. И пусть даже вторая революция — в самом деле, по Жижеку, отрицание отрицания: ≪Сначала старый порядок отрицается своей же идеологическо-политической формой; затем отрицанию должна подвергнуться сама эта форма≫; но ведь если бы Ленин не стал конспектировать Гегеля, то все равно узнал бы в начале марта 17-го о революции и приехал бы в Россию — и, скорее всего, все равно написал бы что-то вроде ≪Апрельских тезисов≫.
И все же именно ≪Философские тетради≫ обеспечивают явлению ≪Ленин≫ должный масштаб. Именно в 29-м томе — книге о превращении явлений в свою качественную противоположность, по законам, которые, кажется, противоречат бытовой, филистерской логике, — Ленин является нам ≪в славе≫, наиболее полным образом. Идеологическое противоречие — а не материя, не денежное вознаграждение — вот источник его движения, его биографического ≪скачка≫. Вот где ленинский ≪Цюрих≫, вот где, вот откуда возник этот — подлинный —≪пломбированный вагон≫ — и, сам, поехал.
В сущности, именно 29-й том —≪пломбированный вагон≫ 55-томника, настоящая тайна Ленина. Так же, как обыватели инстинктивно хотели бы свести весь феномен Ленина к простому объяснению: ≪так-ведь-всё-дело-в-том-что-он-немецкий-шпион-его-немцы-завезли-к-нам≫, — для того, кто читал 29-й том, возникает неодолимый соблазн объяснить все, что написано и творчески создано Лениным после 1915-го — от идеи превращения империалистической войны в гражданскую до последней опубликованной при жизни статьи — ≪О кооперации≫ 1923 года, — результатом ≪паранормального опыта Ленина≫, его (мистической)
≪встречи с Гегелем≫.
≪Избавляясь≫ от 29-го тома, задвигая корзины с этими тетрадками подальше под вагонную полку, мы, по сути, избавляемся и от Ленина-марксиста. И раз избавляемся — то на ≪аннаснегинский≫ вопрос — КТО ТАКОЕ ЛЕНИН? — получаем простой ответ: политический авантюрист, манипулятор, плут. Этот ответ может включать в себя и набор курьезных человеческих (слишком человеческих) свойств: небольшой рост, плешивость, идиосинкразия на землянику, склонность читать словари в момент, когда надо успокоить нервы, картавость, наследственный артеросклероз, манера закладывать большие пальцы за проемы жилета, пристрастие к полевым цветам и отвращение к садовым... что там еще. Или — если ≪суммировать≫ Ленина через действия, глагольными формами: сначала швыряется калошами, потом несется со сжатыми кулаками по Казанскому университету, затем съедает в Шушенском стадо баранов, затем пробирается в Смольный; чем больше глаголов, тем более исчерпывающая, ≪окончательная≫ перед нами биография Ленина — так? Так да не так; Ленина, да, можно представить простой суммой материальных свойств и ассамбляжем явлений; но в нем есть нечто большее, что-то такое, что не схватывается даже в самом полном перечне, — его сущность.
Как так: в марте библиотечный червь, а в ноябре — руководитель России; как вообще совмещаются два этих образа? Как так: адвокат в цилиндре, сын чиновника — и вождь мирового пролетариата? Статистик в бухгалтерских нарукавниках — и авантюрист? Политикан — и философ-идеалист? Склочник — и благотвори-
тель? Смешной — и смеющийся? Но давайте предположим, что биография Ленина — это история не эволюционных изменений характера, а набор превращений некоторых фрагментов реальности в свою противоположность: ≪революций≫, ≪скачков≫, обусловленных наличием внутренних противоречий; если допустить, что именно за счет существования взаимоисключающих, отрицающих друг друга ≪Лениных≫ и возникают ≪движущая сила≫ и ≪перескоки≫ на новый виток; если представить, что сам Ленин есть ≪инобытие≫ некоторой идеи, есть идея, воплотившаяся в материи, есть политический маршрутизатор, активированный в момент обострения идеологического конфликта, — то такой Ленин — да, действительно
многое объясняет.
Ссылки по теме:
Ленин. Крупская. Данилкин - 19.01.2017
Рассказы о Ленине - 21.04.2017