Текст: Федор Косичкин
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Современная наука и литература боятся Ленина: кажется, не хватает ума и таланта осмыслить эту фигуру. Но в год столетия русской революции особый интерес к ее лидеру, выразившийся, в частности, в появлении огромной книги Льва Данилкина с вычурным названием «Пантократор солнечных пылинок», совершенно естественен. Как естественно и то, что книга эта далеко и не первая. У каждого за миновавшие сто лет поколения был «свой Ленин».
1. Максим Горький. «В. И. Ленин» (1924)
Хрестоматийный биографический очерк Горького, появившийся сразу после смерти героя и заложивший основу советской ленинианы. И, в частности, закрепивший имя «Владимир Ильич Ленин» (сам Владимир Ульянов, как известно, обычно использовал псевдоним «Николай Ленин»).
Именно таланту Горького мы обязаны запоминающимся образом «прост как правда».
Впрочем, для Горького Ленин был не просто председателем Совнаркома: до 1917 года будущий вождь, а тогда нищий политэмигрант подолгу пользовался гостеприимством знаменитого писателя в его уютной вилле на великолепном острове Капри — они неплохо изучили друг друга и, похоже, действительно питали взаимную симпатию.
«Я ожидал, что Ленин не таков. Мне чего-то не хватало в нём. Картавит и руки сунул куда-то под мышки, стоит фертом. И вообще, весь — как-то слишком прост, не чувствуется в нём ничего от «вождя». Я — литератор. Профессия обязывает меня подмечать мелочи, эта обязанность стала привычкой, иногда — уже надоедливой.
Когда меня «подводили» к Г.В. Плеханову, он стоял скрестив руки на груди и смотрел строго, скучновато, как смотрит утомлённый своими обязанностями учитель ещё на одного нового ученика. Он сказал мне весьма обычную фразу: «Я поклонник вашего таланта». Кроме этого, он не сказал ничего, что моя память удержала бы. И на протяжении всего съезда ни у него, ни у меня не явилось желания поговорить «по душам».
А этот лысый, картавый, плотный, крепкий человек, потирая одною рукой сократовский лоб, дёргая другою мою руку, ласково поблёскивая удивительно живыми глазами, тотчас же заговорил о недостатках книги «Мать»,
оказалось, что он прочитал её в рукописи, взятой у И.П. Ладыжникова. Я сказал, что торопился написать книгу, но — не успел объяснить, почему торопился, — Ленин, утвердительно кивнув головой, сам объяснил это: очень хорошо, что я поспешил, книга — нужная, много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают «Мать» с большой пользой для себя».
2. Владимир Маяковский. «Владимир Ильич Ленин» (1924)
Маяковский и Ленин знали друг о друге как об общественных фигурах (о чем, в частности, пишет и Горький), но никто из современников не пишет о том, что им выпал случай общаться лично, в неформальной обстановке. (Что, кстати, сильно корректирует известные слова Маяковского «Моя революция. Пошел в Смольный. Работал» - как он умудрился, работая в Смольном в самую горячую пору, ни разу не столкнуться там с Лениным?) Так что поэма-реквием несет отпечаток именно общественного отношения. Более того: как всегда бывает с произведением очень хорошего поэта — выкристаллизовывает в законченной форме «массовое бессознательное». К чести Маяковского надо cказать, что превращение радикального политического деятеля в былинного богатыря произошло еще при его жизни. Борис Лавренёв в повести «Сорок первый» приводит образец этого фольклорного творчества масс, вкладывая его в уста простой аральской рыбачки, ставшей на Гражданской войне безжалостным красным снайпером:
Ленин герой наш пролетарский,
Поставим статуй твой на площадé.
Ты низвергнул дворец тот царский
И стал ногою на труде.
Сходным образом — хотя, разумеется, гораздо искуснее — писали и Есенин, и Клюев:
Есть в Ленине кéрженский дух,Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в «Поморских ответах».
Но у Маяковского, который, как известно, воспринял смерть Ленина крайне болезненно и, в частности, не меньше двадцати раз, пользуясь журналистскими «корочками», ходил в Колонный зал прощаться с гробом,
это стихийное чувство обретает законченную литературную форму:
Телеграфохрип
от траурного гуда.
Слезы снега
с флажьих
покрасневших век.
Что он сделал,
кто он
и откуда -
этот
самый человечный человек?
Коротка
и до последних мгновений
нам
известна
жизнь Ульянова.
Но долгую жизнь
товарища Ленина
надо писать
и описывать заново.
3. Михаил Шатров. «Дальше… Дальше… Дальше!» (1988)
После выхода «Истории Пугачевского бунта» Пушкин в шутку называл Емельяна «своим оброчным мужичком». Увы, платил свой оброк великому русскому поэту Емельян недолго и неисправно. Советский драматург сумел распорядиться своим героем Ульяновым гораздо выгоднее.
Шатров писал пьесы о Ленине тридцать лет,
начиная с «Именем революции» (1957), что обеспечило ему устойчивое положение в советском истеблишменте. Как и Маяковский, Шатров сумел выразить «массовое бессознательное» круга, которому принадлежал по рождению — круга сильно прореженной при Сталине высшей советской элиты («кавалергарды в пыльных шлемах», - язвительно шутили завистники). И которая сформировала умеренно-либеральные чаяния оттепельной интеллигенции — о «социализме с человеческим лицом» и «возврате к ленинским нормам» - как они их себе хотели представлять. Не замечая, что попадают в ту же сказочную формулу «добрый царь и злые бояре».
ЛЕНИН. Ульянов-Ленин. Делать революцию значительно интересней, чем рассказывать или писать о ней. Поэтому займемся делом. Освещается площадка, на которой выгорожен фрагмент квартиры Ф о ф а н о в о й. Ленин стремительно поднимается на площадку, за ним идут Крупская, Фофанова и Р а х ь я.
ЛЕНИН (осматривает декорацию). Очень похоже... (На цветы.) А вот этого не было. Ну, откуда в Питере поздней осенью такие цветы? Художники, очевидно, съездили в музей?
КРУПСКАЯ. Этот угол был весь завален газетами. Я все ругалась...
ЛЕНИН. ...неряхой называла...
ФОФАНОВА. Владимир Ильич, там детей в пионеры принимают.
ЛЕНИН. А детям в первую очередь не нужны потемкинские деревни... (Реквизиторам, которые окружили площадку.) И не белая скатерть, а обычная клеенка... (Скатерть меняют на клеенку.) Так, хорошо. Мы готовы.
4. Александр Солженицын. «Ленин в Цюрихе» (1975)
В повести о последнем периоде эмиграции Ленина, вошедшей позднее в эпопею «Красное колесо» («Октябрь шестнадцатого», 2007), говорится об отношениях героя с мягкотелым Мартовым, проходимцем Парвусом и особенно — пылкой во всех смыслах революционеркой Арманд. И говорится с прямо противоположных позиций, чем в пьесах Шатрова.
Ленин для Солженицына, говоря знакомым ему языком ГУЛАГа — «пахан»: враг, антагонист, которого невозможно любить, но невозможно не уважать. И следует изучать, как изучают опасного хищника.
«А что было говорить месяц назад? как выкручиваться? Догадка: послать в Брюссель — Инессу вместо себя! Главой делегации!! Инессу!!! С ее прекрасным французским языком! С ее несравненной манерой держаться! — холодно, спокойно, немного презрительно. (Французы в президиуме будут сразу покорены. А немцы будут плохо тебя понимать — и очень хорошо! А ты от немцев требуй после каждой речи — перевод!) Вот это ход! Вот растеряются, ультрасоциалистические ослы!.. И — захват: скорей! писать! узнать: поедет ли? может ли? На Адриатике отдыхает с детьми? — чепу¬ха, для детей кого-то найти, расходы оплатим из партийной кассы. Занята статьёй о свободной любви? — не говоря обидного (стопроцентной партийкой женщи¬на никогда не может быть, обязательно какие-нибудь штучки): эта рукопись подождёт. Я уверен, что ты — из тех людей, которые сильней, смелей, когда одни на ответственном... Вздор, вздор, пессимистам не верю!.. Превосходно ты сладишь!.. Я уверен, ты сможешь быть достаточно нахальна!.. Все будут злиться (я очень рад!), что я отсутствую, и, вероятно, захотят отомстить тебе, но я уверен: ты покажешь свои ноготки наилуч¬шим образом!.. А назовём тебя... Петрова. Зачем открывать свое имя ликвидаторам? («Петров» — и я, никто не помнит, но ты-то помнишь. И так, через псевдонимы, мы выйдем на люди слитно — открыто и не открыто. Ты действительно будешь — я.)»
5. Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок» (2017)
Данилкин в одном ряду с Горьким и Солженицыным выглядит пока что, мягко говоря, странновато, но у него есть по крайней мере одно огромное преимущество перед этими великими писателями: он человек нашего времени. То есть он не только перелопатил полное собрание ленинских сочинений. Но и хорошо помнит классический ныне постмодернистский рассказ Пелевина «Хрустальный мир», в котором Октябрьская революция объясняется тем, что два декадентствующих юнкера слишком увлеклись кокаином, и не менее классический прогон Курёхина и Сергей Шолохова «Ленин — гриб». А, как уже было сказано,
в год столетия русской революции выход новой книги о Ленине был неизбежен.
Но это единственное, что в этой книге предсказуемо. Все остальное — полная неожиданность. Сменив изящный макбук глянцевожурнального обозревателя на полноразмерный десктоп биографа, Лев Данилкин остался столь же независим и резок в суждениях. Почему он называет атеиста Ленина византийским эпитетом Христа? («Пантократор» — «Вседержитель»); кого подразумевает под солнечными пылинками??? Ответ занимает 700 с лишним страниц. С которыми стоит ознакомиться.
«Ульянов бросает якорь в Мюнхене в сентябре 1900 года. Пожалуй, из всей эмиграции следующие семь месяцев — период, наиболее глубоко погруженный в туман неизвестности: «глухие витки», как говорят ракетчики. Никогда больше — разве что в квартире Фофановой - он не будет ДО такой степени озабочен минимизацией контактов с внешним миром: только по почте, через сеть подставных лиц, иностранцев.Постоянная угроза — обнаружат, выдадут — вынуждает его вести «жизнь с поднятым воротником»: доктор Верховцев из «Тайны третьей планеты». Он отращивает себе «иностранные» усы, разговаривает загадками, делает вид, что это вовсе не он, и круг знакомств у него тоже соответствующий: мужчины, скрывающиеся под подозрительно немужскими именами (Жозефина, Матрена, Нация), женщины - под еще более подозрительными (Эмбрион, Дяденька, Зверь, Абсолют, Велосипед); все они морочат голову полиции, родственникам, соседям - и выдают себя за тех, кем не являются — болгар, глухих, психопатов.
Такого Ленина — пронизанного тайными тревогами, очень зависимого от неконтролируемой им ситуации, травмированного, почти гротескного, немного романтичного авантюриста -
мы обнаруживаем на протяжении его карьеры нечасто — потому что «обычно» он был скорее прагматичным, склонным к макиавеллическим практикам склочником, которому сложно симпатизировать; иногда, однако, он вдруг ставил все на одну карту - и, хочешь не хочешь, начинаешь болеть за него: так было осенью 17-го, когда он практически в одиночку уговорил партию взять власть, не дожидаясь Учредительного собрания, - и так было в 1900-м, с «Искрой».
Ссылки по теме:
Со Львом Данилкиным беседует Павел Басинский, 19.01.2017
Почему наука боится Ленина?, 07.11.2016
Павел Басинский о книге Льва Данилкина «Владимир Ленин», 04.10.2016
Между Пастернаком и Лениным, 27.04.2016
Стиль Ленина и поэзия абсурда, 02.02.2016
«Большая любовь» Ленина, 24.11.2015
Сорокин написал сценарий фильма о Ленине, 30.04.2015
Ленин и литература, 22.04.2015
