Текст: Татьяна Владимирова
Фото: РГДБ
На фото слева направо: Мария Веденяпина, Татьяна Соловьёва, Лев Данилкин, Елена Шубина, Леонид Юзефович
Что такое солнечные пылинки, как прошлое помогает осмыслить настоящее, чем важны места, посещаемые в юности, что общего у писателя и грибника и зачем заглядывать статуям за спины? Об этом в рамках проекта Российской государственной детской библиотеки Fabula rasa (буквально — «чистая история», по аналогии с tabula rasa, «чистая доска») говорили в присутствии издателя Елены Шубиной и куратора проекта Татьяны Соловьёвой писатель, журналист, редактор отдела культуры РГ Лев Данилкин и писатель, историк, сценарист Леонид Юзефович.
ГодЛитературы.РФ предлагает краткий дайджест беседы. Полная ее аудиоверсия доступна здесь.
[audio mp3="https://godliteratury.ru/wp-content/uploads/2018/02/YUzefovich-Danilkin.mp3"][/audio]
Лев Данилкин: Я не историк и никогда себя за историка не выдавал. Я рассказчик историй. Есть 55-томник сочинений Ленина, есть 12-томная биохроника, поэтому любой человек может написать его биографию. Но он будет другим рассказчиком. Вся соль в том, ктó говорит, поэтому я осознанно моделирую для каждого из своих персонажей особого рассказчика.
Рассказчик в книге «Пантократор солнечных пылинок» постепенно меняет свое отношение к герою.
Он проходит путь от первых глав, написанных словно от лица человека из журнала «Афиша» через центральные, в которых он начинает понимать подоплеку каких-то его поступков, к финалу, выдержанному в гораздо более серьезном тоне. Как в некоторых кухнях все дело в специях, так и в историческом или параисторическом нон-фикшне очень важным оказывается не вранье, а та малая толика вымысла, которая никогда не позволит этой книге циркулировать в рамках академического дискурса.
Леонид Юзефович ответил на вопрос Елены Шубиной о том, чем принципиально отличается писательский подход к художественной и документальной прозе.
Леонид Юзефович: Работая с документальным материалом, ты становишься не по стойке «вольно». С художественной прозой используются какие-то наработанные вещи, а в документальной очень многое диктует материал. Если ты уважаешь людей, о которых пишешь, а иначе и написать ничего не выйдет, то ты будешь искать интонацию, чтобы никого не обидеть и в то же время сказать, что ты думаешь. Они давно умерли, но у меня с ними, с мертвыми, сложные отношения. Может быть, когда-нибудь и встретимся. Я писал правду и думаю, что они на меня не в обиде.
Как автор документальных книг я знаю, что их нельзя закончить.
Всегда появляются новые люди, которые тебе звонят и пишут письма. Я подготовил новое издание «Зимней дороги», потому что в первом оказалось много ошибок, оборванных нитей, но уже понимаю, что и второе издание не окончательно, можно заниматься этим всю жизнь. Недавно я написал цикл рассказов о ситуациях, связанных с моим интересом к барону Унгерну. Это как грибница — гриб выкрутил, а грибница осталась. Когда я впервые к этой теме обратился, я не знал, к чему это приведет. Первый рассказ об Унгерне, до сих пор не опубликованный, я написал еще в армии, в 1972 году. В 1983 году я написал о нем повесть «Песчаные всадники», еще через десять лет — «Самодержца пустыни», потом второй его вариант — то есть это оказалось делом на всю жизнь.
А есть ли у вас, Лев, ощущение, что эти книги нельзя закончить?
Лев Данилкин: работая над книгой, ты попадаешь во вселенную, в которой помимо главного героя есть множество других. Из "вселенной Ленина" я хотел бы как минимум прочитать, а скорее и написать книжки про Крупскую, Бонч-Бруевича, Демьяна Бедного, Плеханова. Это как марвеловская вселенная, где есть фильмы про Человека-Паука, Человека-Муравья и так далее. Вход в эту вселенную я знаю, могу бесконечно пребывать в ней и разрабатывать ее, но сейчас я хочу перескочить в совсем другую вселенную, где нет Ленина. Про книжку об академике Фоменко я начал думать еще до работы над биографиями Гагарина и Ленина, лет девять назад, но пока не могу найти правильную, убедительную фигуру рассказчика, чтобы люди сразу не покрутили пальцем у виска. Я провел с Фоменко несколько длинных разговоров, и под конец он мне посоветовал самому посмотреть на все эти места. Я успел съездить в Сирию до всех событий, благодаря ему я оказался в Кашмире, где можно увидеть могилу Иисуса Христа, в Эфиопии, в разных странных местах. Он напутствовал меня словами: «Во-первых, всегда заглядывайте за спины статуям, во-вторых, всюду ищите следы Куликовской битвы». Это были два дзенских хлопка, в тот момент я понял, что это сумасшествие, но звон хлопков все еще стоит у меня в ушах, и невозможно выкинуть это из головы, даже понимая, что это невероятная чушь. Он показал мне странный мир, в который я никогда бы не попал без него. И он же научил меня не только ездить, но и НЕ ездить. Одна из значительных частей его теории отечественной истории посвящена тому, например, что там, где находится Великий Новгород, на самом деле ничего нет. И когда я его спросил, бывал ли он там, он ответил: «А зачем?»
По словам Леонида Юзефовича, места, в которые писатель приезжает уже в зрелом возрасте, туристом, гораздо менее важны, чем те, в которых он живет в юности: «Места, где я жил в юности — это основа моего самостояния. Это Пермь, которая много где у меня упоминается, а действие «Казарозы» полностью происходит в Перми. И это Бурятия, где я прожил в молодости два года, а два года в молодости — это гораздо больше, чем два года сейчас. Я попал туда в 22 года, офицером, и много ездил в один буддийский монастырь под Улан-Удэ, Иволгинский дацан, беседовал с ламами. Сейчас он совершенно огромный и роскошный, а тогда там все было очень бедно и скромно. Для выросшего в провинции 22-летнего юноши беседовать с ламами о буддизме само по себе было невероятным жизненным опытом. Потом я бывал в Монголии, пытался пройти по местам Унгерна, но Улан-Батор совершенно не похож на Ургу — там ничего нет. А когда ночуешь в снегу у костра в степи, то как-то лучше понимаешь все то, что там происходило на самом деле, чем когда ходишь туристом. Потому что жизнь вообще очень сильно отличается от туристических поездок. Места, в которых жил в юности, постепенно становятся для тебя системой символов, и ты привыкаешь все символы черпать оттуда. Борхес писал: «Я совершенно незнаком с малайской и венгерской литературой, но уверен, что, если бы время послало мне случай изучить их, я нашел бы в них все питательные вещества, требующиеся духу». А я все символы, которые мне нужны, нахожу в моей родной Перми, в Бурятии и Монголии».
Татьяна Соловьёва: Лев, почему цитата из ленинского конспекта лекций Гегеля об античной философии «Душа есть солнечные пылинки» становится важной для понимания образа Ленина?
Лев Данилкин: Вообще этими пылинками много кто интересовался. Отец Ленина писал диссертацию, связанную с астрономией, с парадоксом Ольберса. Смысл его в общих чертах в том, что если Вселенная бесконечна, то в каждой ее точке существует какой-то источник света, она примерно равномерно заполнена звездами. Значит, с Земли мы должны видеть не темное небо, а сплошной поток света, но небо темно — это и есть фотометрический парадокс Ольберса. И одно из объяснений этого парадокса — не факт, что правильное — заключается в том, что во Вселенной очень много космической пыли, которая мешает этой стене света обрушиться на нас.
Ленина обычно сводят к реализации инстинкта власти, к узкому практицизму. А мне показалось, что он имеет отношение и к душе тоже.
Слово "пантократор" возникло потому, что та революция, которая произошла в 1917 году в России, была не только социальной, но и религиозной.
А солнечные пылинки — хорошая метафора к ленинско-гегелевской диалектике. Потому что солнечные пылинки — это одновременно и свет, и тьма, и свет уничтожающий, террор, и свет истины. Единство и борьба противоположностей. Мне показалось, что важней всего акцентировать и объяснить 29-й том собрания сочинений, показать, в чем точка абсолютной уникальности Ленина — в том, на мой взгляд, что он был абсолютно блистательным философом.
Татьяна Соловьёва: Равновеликим Марксу?
Лев Данилкин: Нет. И поэтому я бы очень хотел написать книгу про Маркса. Когда я читал Ленина, меня много раз на него выносило, и это какой-то еще более огромный, тяжелый, невероятный интеллект. Даже журналистские передовицы в «Новой рейнской газете» — каждая как «Война и мир». Может быть, лет через двадцать я дозрею до того, чтобы написать о нем книжку. За всю историю человечества, по крайней мере, задокументированную, это один из самых серьезных мыслителей. Есть разные интерпретации его образа — от буржуа, не имеющего никакого отношения к пролетариату, до мистического полуобожествления — но окончательной книги о Марксе, мне кажется, нет.
Леонид Юзефович: Когда я еще не прочел книгу Льва о Ленине, а только открыл ее и увидел подзаголовок, то вспомнил, что у меня есть стихотворение о Колчаке, читающем Тита Лукреция Кара. В книге «О природе вещей», открытой наугад, ему попадается цитата об этих пылинках, которые мечутся бесцельно и неустанно, «в вечном движении, в вечной борьбе пребывая». Я этот образ понимал совсем не так, как вы сейчас описали. Я считал, что пылинки — это люди, мир человеческих страстей, и кажется, что повелевать им невозможно — именно это в моем стихотворении понимает Колчак. Но может быть, потому он и проиграл Ленину, который нашел способ как-то этими пылинками управлять. Я был уверен, что подзаголовок книги Льва — о человеке, который подчинил себе неуправляемую стихию.