Текст: Михаил Визель
Фрагмент текста и обложка предоставлены «Редакцией Елены Шубиной»
Балет — самое технически сложное и потому самое закрытое из всех исполнительских искусств: им нужно начать заниматься с раннего детства, чтобы добиться настоящих успехов. Пожалуй, только скрипка может с ним в этом сравниться. Поэтому и там и там семейные династии — обычное дело. Но клан Плисецких — Мессереров — нечто выдающееся даже по балетным меркам. На протяжении всего XX века три поколения этой семьи оставили глубокий след в русском балете.
Скажем откровенно: след, оставленный Азарием, не столь глубок, как след, оставленный его гениальной сестрой, бывшей двенадцатью годами его старше. Но он долго и плодотворно работал (и продолжает работать!) в балете, в частности, внес огромный вклад в создание классического балета на Кубе, работал с труппой Мориса Бежара и с Роланом Пети. Он тонко чувствует большое искусство (не только балетное) и знает его, можно сказать, изнутри — по-родственному.
И, всю жизнь проведя среди crème de la crème советской артистической элиты, не только балетной, может писать о ней так, как мало кто может.
Азарий Плисецкий. «Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров»
М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2018
Борис и Белла
Благодаря ремонту, который мы как-то затеяли в своей квартире, удалось совершенно случайно обнаружить на книжной полке давно потерянную книжку Бориса Житкова “Что я видел”, впервые опубликованную в 1939 году. На форзаце красуется дарственная надпись: “Почти самому младшему братику от Бори. 1843 год”. Боря ошибся на целых сто лет, чем очень насмешил всех. Пожалуй, это самый первый автограф в жизни знаменитого ныне театрального художника Бориса Мессерера, моего двоюродного брата.
Боря в детстве главным образом дружил, конечно же, с моим старшим братом Аликом, с которым была небольшая разница в возрасте — всего два года. Я был гораздо младше, и, разумеется, старшие меня в свою компанию не принимали. Однако я всюду упорно таскался за ними.
Прекрасно помню, как к Новому, 1943 году Борис у себя дома собирал друзей. Алик, понятное дело, был приглашен. Нас же вместе с Наумом Мессерером, другим моим кузеном, как самых маленьких, оставили дома. Помаявшись некоторое время в четырех стенах, мы с Номой пришли к выводу, что праздник без нас не удастся. Поэтому собрались, как смогли, и без приглашения отправились к Борису, благо идти было недалеко. Конечно, Анель Алексеевна, мама Бориса, очень удивилась, увидев нас на пороге. Но, несмотря на не самый праздничный вид непрошеных гостей, за дверь не выставила и провела в комнату. Тогда-то я и получил в подарок от Бори книгу Житкова, которая стала моей настольной.
Борис для меня был непререкаемым авторитетом. Мне нравились в нем раскрепощенность и независимость, нестандартность суждений по любому поводу. Словом, с малолетства он формировался как очень заметная и яркая личность.
Каждое лето мы проводили вместе на Оке, в Доме отдыха “Поленово”. Там беспрерывно устраивались всевозможные праздники, капустники и состязания… Однажды организовали заплыв наперегонки с призовым фондом в виде стакана водки. Стакан поставили на стол, а сам стол вынесли на мелководье. Кто первый доплывет до стола — выпивает водку. Дали старт. Борис, которому тогда исполнилось четырнадцать лет, очень здорово плавал кролем. Он-то и одержал победу. Первым приплыл к финишу, взобрался на стол, схватил стакан и, разом опрокинув в себя содержимое, свалился в воду. Я страшно гордился им.
Борис славился как безоговорочный король светской Москвы. Его огромная мастерская в мансарде знаменитого дома на Поварской стала культовым местом для московской богемы. Поэты, артисты, художники… все считали за честь посетить эту мастерскую. Мне часто доводилось бывать у него, и кого только я там не встречал! Например, Володю Высоцкого и Марину Влади. В тот вечер я записал на кассетный магнитофон, как пела Марина вместе со своей сестрой Одиль Версуа старинные русские романсы, как пел Володя… Позднее эту кассету я взял с собой на Кубу, и Лойпа, которая понятия не имела о ценности записи, случайно ее стерла. До сих пор корю себя, что не уследил.
Борис всегда был любимцем красивых женщин. Был у него роман с прекрасной Эльзой Леждей, знакомой всем по телесериалу “Следствие ведут знатоки”. А первой женой Бори стала балерина, солистка Большого театра Нина Чистова, которая родила ему сына Сашу. Саша пошел по стопам отца — стал художником. Благодаря ему количество Мессереров многократно увеличилось, ведь он отец семерых замечательных детей, внуков Бориса. Старшие Борины внучки — Аня и Маша — стали балеринами.
С Ниной Чистовой Борис прожил недолго. После нее были другие пассии. А потом в его жизни возникла Белла Ахмадулина.
Был у Бориса приятель, очень хороший художник, замечательный книжный график Владимир Медведев. Очаровательный человек с невероятным чувством юмора. Мы познакомились с Медведевым через Бориса и очень подружились и с ним, и с его супругой Олей Никулиной, дочерью писателя Льва Никулина. Вместе ездили отдыхать в Крым и Судак. Однажды в этой компании появилась Белла. Ее все называли Белкой. С пристрастием обсуждались ее многочисленные замужества — Евтушенко, Нагибин, Кулиев.
Ее стихов я тогда, признаться, не читал, однако, несмотря на шапочное знакомство, впечатление Белла произвела на меня грандиозное — совершенная красавица с невероятной притягательной силой.
На свадьбе Бориса и Беллы я был свидетелем. После регистрации мы загрузились в мою черную “Волгу” и направились на Поварскую. Настроение у всех было приподнятое, я немного отвлекся и превысил скорость. “Волгу” тут же остановил инспектор ГАИ и, не желая принимать в расчет радостные обстоятельства, сделал прокол в талоне моих водительских прав. Этот прокол стал отметкой свадьбы Мессерера и Ахмадулиной — 12 июня 1974 года.
Белла всегда относилась ко мне удивительно ласково. Может, жалела? Я оставался младшим братом для Майи, Алика, и в семейном кругу нет-нет да садистски всплывало, как старшие дети — каждый на свой лад — меня шпыняли. Белла, слушая подобные истории, шутливо выступала в свойственной ей роли правозащитницы: “Зато посмотрите, в кого Азарик теперь превратился”.
Между нами произошло то, что французы называют coup de foudre — вспышка. Это не обязательно о любви. В целом о молниеносном взаимном притяжении. Чем больше мы с Беллой общались, тем сильнее привязывались друг к другу. Где бы я ни танцевал, ставил спектакли, давал мастер-классы, трижды в год прилетал в Москву. И обязательно 10 апреля — на день рождения Беллы.
Именно мне в числе первых поклонников своего таланта она дарила каждую новую книгу с неизменным стихотворным посвящением на форзаце. Таких посвящений скопилось немало. Одно из них, связанное с ее любимым Булатом Окуджавой, с гордостью привожу здесь:
У тысячи мужчин, влекомых вдоль Арбата
Заботами или бездельем дня,
Спросила я: Скажите, нет ли брата
Меж вами всеми, брата для меня?
Нет брата, — отвечали, — не взыщите.
Тот пил вино, тот даму провожал —
И каждый прибегал к моей защите,
И моему прощенью подлежал.
Аллея ждет поэта или барда,
Там от Булата получаю весть.
Нет никого: ни друга, и ни брата, —
Сказал Азарик: Ты ошиблась. Есть.
Прекрасные отношения сложились у Беллы с Майей. Как-то у Беллы спросили: — Что вам нравится в Майе Плисецкой?
Она ответила с непередаваемой своей интонацией:
— Понимаете, у нее… шея…
И все. А что еще можно добавить к этой характеристике?
Белла ходила на все Майины спектакли. Разумеется, в технике она не разбиралась, но безошибочно улавливала индивидуальность танцовщика, как и в жизни, болезненно реагировала на сценическую банальность. Однажды у Майи был вечер в Большом. Кармен танцевала одна из балерин Большого театра. Я спросил Беллу:
— Как тебе ее исполнение?
— Любить ее можно. Убивать не за что.
Молниеносная реплика, заменяющая любые профессиональные многословные рецензии.
Белла часто приходила к нашей маме и подолгу слушала ее рассказы. Помнится, огромное впечатление произвел на нее рассказ о записке, которую мама выбросила из окна теплушки, направлявшейся в Акмолинск, а стрелочница, проследив глазами за падающей запиской, одним кивком дала понять перепуганной узнице, что передаст этот клочок бумаги по назначению. Белла настолько живо представила себе эту картину, что сама невольно очертила взглядом траекторию несуществующей записки.
Мама очень трепетно к ней относилась и однажды, увидев Беллу в очередной раз в нетрезвом виде, даже осмелилась спросить:
— Беллочка, зачем же пить?
На что Белла со свойственной ей искренностью ответила:
— Рахиль Михайловна, я пробовала не пить — и писать перестала.
Она комментировала доверительные отношения с собственным организмом, спрашивая его: “Хочешь выпить?” “А он говорит: «Вроде нет»”. Иногда она вопреки его желанию настаивала на своем, чем вызывала гнев Бориса. Он, называя Беллу “дракошей”, частенько наблюдал, как она оправдывает это свое прозвище, если ей идут наперекор.
Будучи человеком светским, Борис с радостью принимал всевозможные награды, любил, когда его имя на слуху, чего категорически не переносила Белла, укорявшая его за эту слабость. Ей это претило. Она сама была равнодушна к славе и отличиям и от власти держалась на расстоянии. Однажды я позвонил Белле, чтобы сообщить, что опаздываю на встречу, поскольку движение перекрыто.
— Сегодня 7 ноября, — напомнил я ей.
— Ой, я и забыла — у них же сегодня праздник.
Одна фраза — и все понятно. Белла была уверена, что отвечает за мать, которая работала в органах госбезопасности. Очень волновалась за Солженицына, вступалась за него… Помните, как у Пастернака: “Я чувствую за них за всех”? Белла действительно за всех переживала. Например, за свою соседку, княгиню Мещерскую, которой внезапно отключили телефон. Княгиня, лишившаяся после революции всего имущества, занимала крошечную дворницкую на Поварской, 20. Будучи уже очень пожилой, она волновалась, что не сможет в случае необходимости вызвать “скорую помощь”. Разгневанная Белла фурией влетела на чердак в мастерскую Бориса, схватила телефон, набрала номер справочной и спросила… телефон КГБ. Борис не успел опомниться, как услышал возмущенный голос Беллочки:
— У дамы многих лет отключили телефон! Там, конечно, копают во дворе, но мы думаем на вас! Кто я? Я Ахмадулина!
Борис был в бешенстве.
— Зачем ты себя назвала?! — негодовал он. На что Белла растерянно отвечала:
— А как я еще могла назваться, если я действительно Ахмадулина?
К слову, телефон княгине включили буквально через несколько минут после звонка.
Борис, несмотря на свою загруженность, бесконечно занимался Беллой. Несколько раз помещал ее в Боткинскую больницу, что позволяло ей какое-то время вести более здоровый образ жизни. Он одевал ее, выводил в свет, порой вызывая на себя бурю ее негодования, поскольку часто выступал в роли буфера, смягчая неизбежные последствия Беллиной зависимости.
Со временем у нее сильно испортилось зрение. Майя и Родион Щедрин устроили обследование в Мюнхене, у нее оказалась запущенная глаукома. Но ни разу не слышал, чтобы Белла жаловалась. Наоборот, шутила: “Этот несовершенный мир приятней видеть размытым”.
Когда врачи выявили у Беллы рак, близкие приняли решение скрыть от нее диагноз. Но я уверен, что она лишь разрешала нам делать вид, будто она ничего не знает. Не хотела, чтобы ее жалели, — жалела других.
Так получилось, что в последние месяцы ее жизни я оказался в Латинской Америке, куда отправился по приглашению Михаила Барышникова с его труппой в качестве педагога-репетитора. Я понимал, что ничем не могу помочь Белле, но регулярно звонил ей из каждого города, где проходили выступления труппы. Она ведь никогда не бывала в Латинской Америке. Ее заинтересовал рассказ о том, как сходятся две реки: Риу-Негру и Амазонка. Амазонка — гигантская, такая колоссальная масса воды, и в нее втекает столь же громадная Риу-Негру. В Манаусе они соединяются. Но как! Текут рядом, не перемешиваясь. Амазонка желтая, мутная, а Риу-Негру — прозрачная.
Белла слушала не перебивая. Только вставляла какие-то междометия. Мы с ней подолгу могли разговаривать. Мне так хотелось отвлечь Беллочку от горьких мыслей…
Она смеялась:
— Ты для меня как “Клуб кинопутешествий”.
Иногда свидетелем наших разговоров становился Миша Барышников. Я всегда передавал ему приветы от Беллы, а ей — от него. Как-то Миша потянулся к телефону со словами:
— Дай я с Беллой поговорю. — Но, уже взяв трубку, Миша покачал головой: — Нет, не могу.
Я его прекрасно понял. Сам из последних сил изображал беспечность. Снова передал от Миши привет. Белла сказала:
— Я думала, он меня не помнит…
Белла оставалась Беллой. Она прекрасно знала, что забыть ее нельзя.