Текст: Ольга Пахомова
Фото: РГДБ
Классическую литературу нужно изучать в школе — этот тезис все давно приняли за аксиому. Более того это те книги, которые нужно обязательно перечитывать во взрослом возрасте. О том, что нового обязательная классика из школьной программы может открыть взрослому человеку, подискутировали участники лектория Fabula rasa в Российской государственной детской библиотеке писатель, литературовед, телеведущий Александр Архангельский и литературный критик Галина Юзефович.
Информационным поводом для встречи стал выход двух книг: переиздание «Истории моего современника» Владимира Короленко с предисловием Галины Юзефович и «Продленка для взрослых. Герои классики» Александра Архангельского. Модератор дискуссии, филолог Татьяна Соловьева предложила начать дискуссию именно с Короленко.
Галина Юзефович: Само название книги Короленко «История моего современника» не случайно: это одна из наименее эгоцентричных писательских биографий. Обычно писатель — существо эгоцентричное, а книга Короленко — это собрание разнообразных историй, портрет эпохи в людях. Это одна из самых утешительных книг, которые только можно себе представить. В ней Короленко не пытается рассказывать добрые святочные истории. Он рассказывает много страшных вещей. Но они увидены глазами удивительно хорошего, мудрого и светлого человека. И я всегда иду к Короленко за утешением. Это книга, с которой у меня диалог.
Александр Архангельский:
Короленко, возможно, был слишком хорошим человеком, чтобы быть великим писателем, но в качестве великой фигуры в историю литературы он вошел.
Моя жизнь тоже оказалась случайным образом связанной с Короленко. Еще учась на последних курсах Ленинского Педагогического института, я написал предисловие к детгизовскому изданию «Детей подземелья», и это мое самое переиздаваемое сочинение с середины 80-х. А потом мы сняли фильм о Короленко: с момента его первого административного скандала в Петровской академии и до момента, когда он, уже став писателем, покидает пределы Амгинской ссылки. Мы были в Амге. Туда до сих пор очень тяжело добираться — только зимой или на вертолете. Мы ехали туда зимой, а нужно понимать, что такое якутская зима: минус 50 градусов, воду добывают выпиливанием льда, который затем растапливают. И это сейчас, при так называемой цивилизации. А что было тогда? При этом Короленко остался просветителем: занимался воспитанием детей в местной школе.
Как сказала сейчас Галина Юзефович, эта книга находится с ней в живом диалоге. Это очень русское литературное сознание. На мой взгляд, литература и есть то, с чем мы находимся в живом диалоге.
Татьяна Соловьева: Какие книги из школьной программы или прочитанные в раннем возрасте оказались для вас важными и значимыми?
Галина Юзефович: Мне в каком-то смысле и повезло и не повезло одновременно, потому что у меня были плохие учителя литературы. А я была девочкой с большим самомнением в этой области, и мне было очень легко их обесценить. Личность учителя транслируется на литературу, и человек начинает думать, что Гоголь — это скучно, Пушкин — глупо, Достоевский — тоскливо, ну и так далее.
В этом смысле я счастливый человек — у меня нет травмы классики.
Многие вещи, которые положено читать в школе, я спокойно прочла позже. Из того, что было прочитано в школе и тогда же полюблено — поэма Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» — один из самых непопулярных текстов русской классической литературы. Я очень любила Жуковского, любила английские баллады в переводе Маршака или Ивановского. Очень любила «Преступление и наказание», которое прочла совершенно неконвенциональным способом — как настоящий триллер — глубокий, сложный и увлекательный. А вот прозу Пушкина полюбила только сейчас, когда начала читать ее своим детям. Оказалось, что это прекрасная детская литература.
Александр Архангельский: С тем, что русская классика является важным связующим звеном, обычно согласны все. Школа — одна из тех точек, через которые всё общество гарантированно проходит, поэтому там необходимо транслировать хотя бы минимальный набор классических текстов и прививать эту классику надо живым общением. Когда есть семья, которая готова этим заниматься — прекрасно! Но у тех, кому не повезло, остается школа.
Как получилось так, что все наши классики остались в далеком прошлом? До 1811 года, когда Уваров составил программу Лицея, никакой словесности в школах не было. Но изучать словесность со стороны, без попыток написать собственный текст, невозможно. Иначе это будет лишь абстракцией.
Очень важно, чтобы сочинительство не оценивалось, не критиковалось в случае неудачи — бессмысленно оценивать творчество и творческий путь.
Дальше появлялись хрестоматии, которые ориентировались на современных писателей, состояли из сиюминутной, живой словесности. Когда возникла первая программа литературного образования, там были «Борис Годунов», «Горе от ума». Только к 80-м годам ХIХ века возникла мысль, что школьная литература должна заканчиваться на фигуре Лермонтова или, в крайнем случае, Кольцова. В итоге сформировался русский литературный классический канон, обращенный уже в прошлое. Главное — не стремиться завернуть классику в полиэтилен и опечатать, сделать ее неприкасаемой и превратить в культ. Классика — это то, с чем можно спорить.
Татьяна Соловьева: Существует мнение, что классику в школе вообще изучать не надо, потому что те, кому это нужно, придут к классике во взрослом возрасте, как приходят к театру и кино.
Александр Архангельский: О необходимости классики уже сказано, просто важно включать и условного «Гарри Поттера». Дети хотят читать про таких же, как они, тогда им становится понятнее, как писали про других людей, непохожих на них.
Галина Юзефович: На мой взгляд, травмирующее влияние классики на сегодняшний день уже несколько перевешивает ее позитивное влияние. Да, классика работает в качестве духовной скрепы, но если мы хотим растить людей, которые читают и хотят взаимодействовать с прочитанным, то здесь нужно взвешенно подходить к пропорции классики и не классики в программе.
«Капитанская дочка» работает, потому что Петруше Гриневу 16 лет и с ним происходит много увлекательных приключений.
А вот рассказ Чехова «Ионыч» нельзя понять в 15 лет. И если убрать из школьной программы всё то, что старшеклассник в силу возраста и опыта понять не может, и добавить туда условного «Гарри Поттера», это сделает жизнь учителей и учащихся гораздо более счастливой и гармоничной.
Александр Архангельский: Я против того, чтобы сторонники железобетонного канона говорили «должен!», и против того, чтобы противники канона говорили «нет, не должен!». Я предпочитаю другое слово: «может». Кто может? Прежде всего, учитель. И модель преподавания можно выстроить так, что в одном классе «Ионыча» стоит читать, а в другом нет. Так же и учебник учитель может выбирать на свое усмотрение или отказаться от него вообще. Обязательно должно быть пространство для маневра.
Татьяна Соловьева: Не кажется ли вам симптоматичным, что сейчас вдруг стали появляться книги о 80-х?
Галина Юзефович: Лично я не чувствую такой специальной большой тенденции. А вот то, что наша современная литература прочно развернулась спиной к настоящему и смотрит в прошлое — это правда.
Русская литература сегодня думает про вчера.
Меня эта устойчивая тенденция совершенно не радует, потому что очень хочу прочитать роман про сейчас, про мою жизнь.
Александр Архангельский: На самом деле, за исключением жанра исторического романа, никто не пишет о прошлом. Люди пишут на материале какого-то времени о «здесь и сейчас», а иногда даже о будущем. Когда я был литературоведом и еще не был писателем, мне всегда казалось, что литература растет из литературы и в литературу возвращается. Но не для всех совпадений в литературе надо искать литературный источник. А моя новая книга «Бюро проверки», конечно не о 80-х, а о том, как эпоха заканчивается. Мне удобно было разворачиваться на этом материале, потому что мины, которые закладывались тогда, взрываются сейчас.
Леонид Юзефович, писатель: В нашей стране принято давать историю вплоть до сегодняшнего дня. В других странах есть ограничительные рамки в 10 лет: история последнего десятилетия в школе не изучается, и я считаю, это правильно. Не разумно ли было бы при изучении литературы в школе ввести такие же рамки? Я глубокий противник изучения сиюминутной текущей литературы.
Александр Архангельский: Литература и история — очень разные предметы, в том числе и по своим задачам. Школа не изучает историю литературы, она должна говорить о чтении. И в этом смысле последние 10 лет, конечно, не могут быть базой. Но они могут входить в программу потому, что в литературу не подмешивается политика. Я бы не вводил такое ограничение.
Галина Юзефович: Может, в университетском филологическом курсе, который ориентирован на историю литературы, это имеет смысл, но в школе ставится другая задача. В школе надо читать те тексты, которые удобно читать с детьми. В этом смысле тот же «Гарри Поттер» ничуть не хуже «Капитанской дочки» — и то и другое с детьми удобно читать. У меня есть маленький детский книжный клуб, в котором мы с детьми читаем разные книги, в том числе и совсем новые. Понятно, что мы не знаем, кто останется в веках, а кто исчезнет через 50 лет.