Текст: Борис Кутенков
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
- Вышел новый номер журнала «Воздух», главные материалы которого посвящены Кате Капович («не так часто героем номера журнала «Воздух» становится поэт, продолжающий классическую линию русской поэзии», — замечает Юрий Цветков). Как бы поясняя это «исключение», главный редактор журнала Дмитрий Кузьмин впервые на моей памяти выступает в рубрике «Объяснение в любви» от первого лица, — и слегка иронизирует над силлабо-тонической просодией, детально, впрочем, объясняя, в чём уникальность Капович на её фоне. С Капович беседует Линор Горалик о «персонажной лирике», эмиграции, традиции городского романса и «крошечных родинах». «Идеальным типом стихотворения для меня так и осталось стихотворение с внутренней историей, дающей возможность заземлить лирический сюжет. А персонаж номер два появляется иногда химическим образом». О Капович говорят коллеги по цеху, отмечая «искренность до беспощадности», «живую эмоциональность, автобиографичность», «результат удивительного эксперимента по хождению в народ». Мария Галина: «Стихи Кати Капович при всей их лапидарности - редко больше трёх-четырёх строф - тем не менее разворачиваются в серию ярких, фактурных, сменяющих друг друга картин с ударной кодой в последних строках; сказывается принадлежность к «южнорусской школе», каким бы расплывчатым и затёртым это понятие ни казалось». Татьяна Щербина: «Стихи Кати Капович нравятся самым разным людям: от литературных до случайных соглядатаев. Они простецкие, залихватские, небрежно-классические, с большим количеством жаргонизмов, и самое главное - это дневник, почти ежедневно пишущийся… <…> Я легко представляю себе Катю и с гитарой в цыганском таборе, и с гармонью в русской деревне, и звонким голосом в каком-нибудь жарком израильском споре, и бормотанием себе под нос на американской велосипедной дорожке, и в одиночестве обращающейся к звёздам». Огромная подборка Капович, главной особенностью которой я бы назвал щедрость, умение вбирать в себя весь мир в его шероховатой предметности - и отдавать его преображённым, - публикуется в том же номере:
Вор украл мой любимый велосипед,
мне оставил лишь голую цепь,
был он красным, звоночком звонил в белый свет,
я возила на нём соль и хлеб.
У него был багажник на ржавом боку,
я возила еду и питьё,
человечью свою мировую тоску,
пусть теперь он катает её.
Среди прочих материалов номера - любопытный опрос «Поэтическое vs человеческое», в котором четырнадцать современных поэтов рассуждают о том, влияют ли «внетекстовые факторы авторской биографии» на отношение к стихам; проект Александра Маниченко - «Вокруг «Некрасивой девочки» Заболоцкого» (кавер-версии этого стихотворения, сделанные современными поэтами, и статьи филологов с осмыслением этих кавер-версий). Не пропустите также подборки Дениса Крюкова и Григория Гелюты.
- Четвёртый номер «Знамени» публикует материалы круглого стола, посвящённого Белле Ахмадулиной. Наталья Иванова рассказывает о значении тарусского топоса в поэзии Ахмадулиной: «Литературная деятельность Б. А. в Тарусе не прерывалась - недаром,избегавшая самоопределения «поэт», она гордо называет себя в письме <…> «литератором». Акварельные пейзажи и портреты Б. А. работы Б. М. [Бориса Мессерера], напротив, как бы уводят его в сторону от основной деятельности театрального художника, расширяя жанровый спектр его возможностей». Екатерина Орлова - о перекличках между Ахмадулиной, Цветаевой и Заболоцким. Владимир Губайловский - о рифме у Ахмадулиной и связи поэта с XVII веком. «Чтобы поэтическая работа получила смысл (завершённость формы в отличие от бальмонтовской растёкшейся бесконечности), она должна столкнуться с неразрешимым противоречием.<…> Ахмадулина даёт пример такого плодотворного противоречия…» Ольга Балла - об адресации у Ахмадулиной: «…Поэзия Беллы Ахмадулиной с некоторых пор - собственно, можно точно датировать, с какого года: с 1974-го — видится мне как (может быть, вся; где более, где менее явно) обращенная к значимому собеседнику — Борису Мессереру. В 1974 году они встретились, и далее было 36 лет непрерывного словесно-несловесного диалога…»
- Отвлечёмся ненадолго от стихов - и обратимся к новому номеру «Вопросов литературы», где о вышедшем в Екатеринбурге сборнике «Борис Рыжий: поэтика и художественный мир». «Однако фигуры М. Лермонтова и В. Маяковского, И. Бродского и С. Гандлевского вовсе не выглядят в нём [контексте творчества Рыжего] случайными: с каждым из них у поэта выстраивается напряжённый диалог, а его результатом оказывается не столько постмодернистское присвоение «чужого», сколько возникновение особого типа сознания, для которого слово является первичной и самой что ни на есть настоящей реальностью…»
- В «Звезде» : «В стихотворении непонятно, почему «Жить бы стало очень смело / Укороченное тело», непонятно и в какую «омерзительную рожу» красоты хочет плюнуть лирический герой стихотворения…» Прекрасные мысли о природе поэтического текста, как всегда у этого литературоведа, сочетаются с едва ли не утилитаристским взглядом, когда дело доходит до разбора конкретных стихотворений. Тем не менее, есть ценные размышления о природе веры у Шаламова и о его взаимоотношениях с Пастернаком.
- В «Новом мире» (в Сети выложено содержание четвёртого номера) остановимся на трёх материалах. Антон Чёрный продолжает переводы немецкоязычной поэзии: на этот раз в поле его внимания оказалась малоизвестная поэтесса Мария Луиза Вайсман (1899—1929), не замечаемая при жизни. Впервые публикуется на русском языке большая подборка её стихотворений: «Ты - серебристая ива ручья, / Тень, в облаках проплывающая, / Ты по лунной дорожке идёшь. / Улицы города обнюхивают тебя. / Звери обнюхивают твой след. / Ныне, странник, колена в молитве склони. / Где рдеют мои шаги - и твои дали горят - / Отрадно скитальцам друг друга узнать». Литературовед Виктор Сенча детально разбирается в обстоятельствах смерти Георгия Эфрона. Два биографических очерка Валерия Шубинского о «других» обэриутах - Дойвбере Левине и Юрии Владимирове - войдут в книгу «ОБЭРИУ. Биография», которая готовится к выходу в издательстве «Вита Нова». О Владимирове: «Неофициальная литературная жизнь Владимирова была ещё короче официальной. То ли поздней весной 1929 года, то ли осенью он стал членом ОБЭРИУ. Из обэриутских текстов Владимирова сохранился один-единственный рассказ - «Физкультурник». Сохранился он в архиве Хармса и был (совершенно обэриутская история) включён в одно из собраний сочинений Хармса как его произведение под названием «Юрий Владимиров. Физкультурник». Имя автора было принято за часть заглавия…»
- Новый «Октябрь» (в этот раз немногочисленный по количеству материалов) привлекает исследованием Зульфии Алькаевой о биографии «невеликого поэта с великой биографией», Ольги Берггольц, написанной Натальей Громовой (портал Textura анонсирует интервью Алькаевой с Громовой). Рецензия интересна детальным разбором на грани сочувственного пересказа и оценки книги. Любопытно также, что Алькаева находит тонкие моменты в биографии, построенной, казалось бы, как непритязательное документальное свидетельство: «Перекладывая дневники Ольги Берггольц и свидетельства современников в повесть, Наталья Громова сохраняет лирическое дыхание: не все поясняет, не давит в спорных местах однозначностью вывода, подвигая читателя к собственноручному заполнению пустых клеток…»
- И снова к стихам. «Волга» публикует яркого автора - Алису Орлову, поэта чрезвычайной уместности интонации, которую я бы назвал форсированием самоумаления. Автор словно стремится отградить себя от «большого» разговора, в то же время показывая читателю условность этого отграждения и говоря о вещах значимых и страшных. Поверхностная ирония в стихотворении «будешь кузькина мать» скрывает жутковатое содержание, прослеживание генезиса безвозвратного человеческого «ухода». В умении расставить «интонационные декорации» и сыграть вполне документальный спектакль на их фоне - обаяние и сила этой поэзии.
Я - московское дерево - клен или ясень.
Строен, прост и предельно ясен.
Зависаю на Яузе, возле мёртвой реки Синички.
У меня под ногами вьётся трава-мокричка.
На моей голове, то есть в кроне - корона ворон,
а другие - повывелись птички.
ёлочки палочки точки кавычки
В то же время открывающая номер подборка саратовского автора Владимира Морозова полна общепоэтических клише, облачённых в унылые пятистопные ямбы: «В преддверье наступающего года / Негромкий плач их слышен по ночам, / Поскольку вечно портится погода… / Но к этому пора привыкнуть нам», «Восходят души над телами / Погибшей осенью листвы…», «Но слабость и нежность полета / Сквозь белый мерцающий лес / Вселяет надежду на что-то, / Что, может быть, выше небес…», - вся подборка выдержана в таком духе, и культурный смысл публикации остался мне недоступным.
- В третьем «Урале» обратите внимание на большую подборку Андрея Торопова — поэта, работающего в зоне тонкого и незаметного риска: на уровне рифмы (вплоть до тавтологичности), иронии над романтическими клише («шальную молодость свободы, / стихов бессмысленную кладь»), воспринимаемой только в контексте подборки, и работы с культурными реалиями - от литературных до исторических самоидентификаций. Разговорная интонация и ритмическая раскованность в этой подборке отсылают к поэзии Андрея Пермякова, жизнь в океане мировой культуры напоминает об Александре Кушнере; «своё» в поэтике Торопова - непрерывная процессуальность, заставляющая его свободно перемещаться между временами, культурами, ими создаваемыми обобщениями. Это свойство располагает к вроде бы случайной - на первый взгляд - фрагментарности тороповских сюжетов, которые становятся убедительными в рамках цикла.
Тут еще падает снег, падает снег,
Я ли не человек? Ты ли не человек? Он ли не человек?
Лишняя кутерьма - мне не дочь, не жена,
Лишняя кутерьма - больше мне не нужна.
Поезд идет в Казань, маленькую казань,
Больше не буду я, ну, и ты перестань.