Елена Льюис, г. Плезантон, США
Победившая
Она запомнила каждую мелочь, каждую деталь того дня. Помнила, как плакал ребенок на улице за окном, как светило заходящее солнце сквозь жалюзи на окне, как в кабинете врача пахло стерильной пустотой, той, что начала появляться у нее где-то в груди, когда она только нащупала первый твердый катышек в подмышке.
— Рак. Третья стадия.
Слова падали, как булыжники, куда-то вглубь Дженни, и с каждым неподъемным камнем она уходила все глубже и глубже под мутные воды страха и ужаса.
— Начнем с химиотерапии. Потом операция.
Сердце стучало молотом у нее в ушах, и все тело заливало липким ужасом, как в кошмарном сне, когда никак не можешь проснуться, а можешь только беззвучно кричать. Перед глазами стояли ее девочки: Мэген в косичках и бантиках, Эми с вечной соской во рту.
Где-то на поверхности сознания остался стерильный кабинет врача, его голос, ровный и спокойный. Сочувствующий. Слова-булыжники опрокинули ее на самое дно, и темная вода страха сомкнулась над головой плотной стеной. В таком оцепенении она добралась до дома, машинально вытащила мокрое белье из машинки, разложила сухое по шкафам. Помыла посуду, вытерла несуществующую пыль со шкафа.
Ей казалось, что если она перестанет двигаться, что-то делать, то тут же умрет. Умрет, не успев увидеть своих девочек, сказать Марку, что нет у нее ничего дороже, кроме них троих.
— Лечение начинать немедленно. Завтра жду вас на прием, — всплыли в голове слова врача. Она достала из сумочки бумажку, на которой тот написал, куда ей следовало прийти, и переложила ее в карман джинсов. Она вдруг испугалась, что бумажку может найти Марк или девчонки случайно вытащат; вечно они роются в ее вещах. Она должна сказать им сама. Сказать так, чтобы не испугать, чтобы не увидеть того же ужаса, что застыл у нее в глазах.
Когда потом, спустя годы, она вспоминала тот день, то первым в голову приходило вот это: она под водой и нет у нее сил выплыть на поверхность. Где-то там, на берегу остались Марк, девочки, работа, друзья. А она на дне, придавленная грудой булыжников под названием «рак».
С тех пор она начала бояться воды, особенно мутной, темной, где не видно дна. Ей казалось, что стоит ей только ступить туда, как ее снова утащит вниз. На дно отчаяния, когда тебя выворачивает наизнанку после очередной химии и нет сил поднять скорчившееся тело с пола ванной. На дно беспомощности, когда не можешь сделать простейшие дела, раньше дававшиеся с легкостью. На дно бессилия, когда твое тело предательски оборачивается против тебя, разрушая все изнутри. На дно, где она наедине с болезнью.
Она уже давно вышла в ремиссию, и к доктору Дейли ходила теперь лишь раз в год. О том страшном времени ей напоминал лишь тонкий шрам там, где раньше была грудь, да вот этот необъяснимый, иррациональный страх открытой воды.
А ведь раньше она так любила плавать!
Она помнила то ощущение силы, когда делаешь первый взмах рукой, отталкиваясь от берега. Помнила, как прохладная вода обнимает все тело, наполняя его жизнью и энергией.
Помнила, как безмятежно она всегда себя чувствовала в воде: плыла ли она на спине, отдыхая, скользила ли кролем по синей глади, взрывая ее точными движениями рук.
Она скучала по воде, хотела снова почувствовать это единение с собственным телом. Но страх не отпускал, не давал войти в воду.
Друзья звали ее с собой в Сиэтл, на озеро Вашингтон, принять участие в благотворительном заплыве против рака, но она отнекивалась, ссылаясь то на работу, то на детей. Но мысль о заплыве нет-нет да и приходила в голову.
— Всего-то одна миля! — уговаривала подруга. — Поплывем вместе, вода там спокойная, да и если плохо станет, всегда помогут. — Соглашайся, Дженни!
Нэнси могла уговорить кого угодно и на что угодно, и в конце концов Дженни сдалась. Сначала просто, чтобы та отстала от нее, а потом ей понравилось начинать каждое утро с тренировки в бассейне. Оказалось, что она страшно соскучилась по воде, по той легкости, которая наполняла все ее тело, как только прыгаешь в воду.
До заплыва оставалось три месяца, и Дженни тренировалась каждый день. Сначала проплывала от силы пару дорожек в бассейне. Отдыхала, стоя у бортика, смотрела на небо, жмурилась от солнца, наслаждаясь приятной усталостью во всем теле. Потом снова ныряла.
Потихоньку ее тело к ней возвращалось. Однажды им обманутая, она снова начала ему доверять.
Тренировки придали ей уверенности, но она не знала как среагирует, попав в открытую воду.
В сентябре настала пора лететь в Сиэтл. Она бодрилась, обещала дочкам привезти золотую медаль, а про себя думала: «Лишь бы доплыть».
В день заплыва встала рано и на регистрации была чуть ли не первая. Получив электронный браслет на ногу, выдохнула: если что, в воде одна не останется, вытащат.
Позавтракала, переоделась и стала ждать начала. Небо потихоньку светлело, и вода из темно-синей превратилась в серую. Она окунула кончик ноги в озеро и удивилась, какое оно теплое. Решила, что поплывет просто в купальнике, а не в гидрокостюме, как собиралась раньше.
Ровно в семь начался заплыв. Вместе с остальными участниками Дженни зашла в воду, крепко держа за руку подругу.
– Поплыли! — крикнула та и нырнула.
— Да, да! — ответила Дженни.
Тут и там вокруг нее прыгали в воду мужчины и женщины, быстро отдаляясь от берега, а она стояла, парализованная страхом, не в состоянии сделать ни шага.
— Дженни, рак — это не приговор, — вспомнила она слова доктора Дейли, — у тебя есть все шансы, только не сдавайся!
Она вспомнила тот день, когда только узнала диагноз, вспомнила Марка, крепко обнимающего ее, пока она бессильно плакала в его руках. С того дня она прошла все круги ада химии, операций, лучевой терапии.
Прошла, чтобы жить. Жить, а не бороться с вечным страхом, что рак снова вернется. Она сделала глубокий вдох и нырнула.
Вода, как старый друг, обняла ее со всех сторон, наполняя силой и легкостью.
Дженни пришла последней, завершив дистанцию за один час и десять минут. На берегу ее ждали все триста сорок участников заплыва. Аплодируя, встречали они ее, вышедшую из воды возрожденной, уверенной, бесстрашной.
Победившей.