Текст: Михаил Визель
Линор Горалик. «Холодная вода Венисаны»
М.: Livebooks, 2018
Тревожная поэзия и виртуозная проза Линор Горалик, такие же смутно-экзотичные, как ее имя, вот уже лет двадцать смущают читателей и слушателей - сперва юных насельников немногочисленного тогда Рулинета (русского литературного интернета), а впоследствии - посетителей клубных литературных вечеров и прилагающихся к ним гуманитарных вузов. Новая книга про сквозного собирательного персонажа прозы Горалик - девочку Агату - не нарушает сложившейся конвенции между автором и читателями. Все здесь амбивалентное, двоящееся, можно даже сказать - биполярное. Название и картинка на обложке (авторства художника и поэта Даны Сидерос) недвусмысленно намекают на реальный итальянский город-музей, столь полюбившийся после Бродского российским гуманитариям, но всё смещено и «затушевано» - названия площадей, титулы правителей, даже эпоха (Имперское прошлое? Антиутопическое будущее?), даже виды птиц. В книге важную роль играет волшебный амулет - коготь габо, я могу догадаться, что это какая-то большая чайка (gabbiano по-итальянски), но не все ж изучали итальянский. Столь же двойственен и сюжет. С одной стороны - это фэнтези о 12-летней девочке, вырывавшейся из рутины повседневности в яркий «подводный» мир снов и фантазии. С другой - это история внутреннего ребёнка, который живёт в каждом (и каждой) из нас. История его страхов и их преодоления. Холодна вода Венисаны. Темна вода в облаках.
25 сентября в книжном магазине Pioner Bookstore состоится обсуждение книги. Куратор литературной программы Пионера Сергей Сдобнов обсудит с автором новый цикл повестей о девочке Агате и заодно выяснит мнение Линор Горалик о возможностях детской литературы, правах детей на информацию и о том, как влияет жизнь среди постоянного потока новостей на детей и взрослых.
Владимир Сорокин. «Триумф Времени и Бесчувствия: сборник либретто»
М.: АСТ, Corpus, 2018
«Владимир Сорокин, - написано в издательской аннотации к этой книге, - классик русского постмодернизма». Это определение кажется оксюмороном, насмешкой над здравым смыслом, таким же, как и сама эта идея - издать в виде отдельной книги четыре оперных либретто, то есть тексты заведомо служебные, вспомогательные. И, как правило, отдельного художественного значения не имеющие. Попробуйте себе представить напечатанными на бумаге «для обычного читателя» (а не для певцов с дирижером) опусы Модеста Чайковского «по мотивам» «Онегина» и «Пиковой дамы» - в отрыве от музыки его гениального брата! Но Владимир Сорокин - не Модест Чайковский. Условности либретто он рассматривает не как ограничения и необходимость упрощения, а как систему координат, в которой он разворачивает свое оригинальное творчество. И становится видно, что «Дети Розенталя», индуцировавшие в 2005 году целый скандал (в большой степени спровоцировавший появление прорывного «Дня опричника»), - это текст не просто истинно сорокинский, но и вполне уважительный по отношению к выведенным на сцену классикам, от Моцарта до Чайковского.
А с заказанным Сорокину Константином Богомоловым современным текстом к оратории (или барочной опере) Генделя, давшей название сборнику, дело обстоит ровно наоборот: современный автор решительно вливает новое вино в старые барочные меха. Условный персонаж, Время, так обращается к Красоте:
ВРЕМЯ
Ты должна перестать меня бояться,
Понять и полюбить мою мощь,
Принять необратимость, как высший дар,
Возлюбить мои челюсти, мой желудок.
Молись мне, Красота,
И молитвы твои будут услышаны!
Ты станешь моим любимым блюдом,
Мы сольемся в наслаждении!
Что это? Классика или постмодернизм? Классика постмодернизма, как и сулит аннотация.
Ляля Кандаурова. "Полчаса музыки. Как понять и полюбить классику"
М.: Альпина, 2018
После того, как пианино в доме перестало быть признаком престижа и, соответственно, детей, не принадлежащих к музыкальному сословию от рождения, перестали им мучить в массовом порядке, эти самые выросшие дети, точнее, самые умные из них, сами начали интересоваться: а что же это за такая «классика»? И как с ней правильно обращаться, чтобы получить удовольствие, раз уж билеты на нее стоят как на мировых поп-звезд? (А в случае с оперой Генделя с либретто Сорокина - и с легкостью превосходя их.)
Для таких неискушенных, но небезнадежных слушателей и предназначена эта книга. Она состоит из четырёх частей с обескураживающими названиями: «Реквиемы», «Симметрия», «Рыбы» и «1888». В каждой части ведется непринуждённый, но вполне углубленный рассказ о музыкальных шедеврах, с заявленной темой связанных: от реквиемов разных эпох до четырех пьес, написанных в один год XIX века. Что существенно - каждая из описываемых пьес действительно длится не более получаса. В чем читатель может убедиться, скачав ее по напечатанным в книге QR-кодам. Такая классика XXI века.
Vikram Seth. “The Golden Gate”/Викрам Сет. «Золотые ворота»
— Пер. с английского Андрея Олеара, иллюстрации Екатерины Марголис
М.: Центр книги Рудомино, 2018
Толстый том, претендующий на звание «самой необычной книги 2018 года». История ее появления сама заслуживает рассказа. В начале 1980-х толковый индийский паренек, перебравшийся, как тысячи ему подобных, в Калифорнию, чтобы учиться в аспирантуре, связанной с обработкой статистических данных, зашел в книжную лавку и обнаружил английское издание «Евгения Онегина» в переводе Чарльза Джонстона. Которое произвело на него такое впечатление, что он бросил социологию и аспирантуру и посвятил себя сочинению романа в стихах, написанного онегинской строфой!
И это была не просто шутка, версификационный эксперимент, а полноценный роман в 13 главах, то есть почти вдвое больше «Онегина», - с любовью, лирическими пейзажами, авторскими отступлениями и даже почти настоящим Онегиным - преуспевающим калифорнийским яппи, утратившим, подобно своему петербургскому «предшественнику», вкус к жизни. Роман в стихах вызвал в целом сочувственную реакцию критики, собрал около ста рецензий (одна из них - в стихах) и оказался переведен на несколько языков. Кроме русского. Хотя сам автор ничуть не затушевывал, а наоборот, всячески подчеркивал свое благоговение перед Пушкиным (которого он за незнанием русского языка даже не в состоянии прочитать в оригинале) и свое горячее желание «вернуть ему должок».
Помочь ему в этом смог томский преподаватель и переводчик, страстный поклонник Бродского и Шекспира Андрей Олеар, потративший на этот огромный труд добрые пять лет жизни. А когда работа была уже готова и выпущена крохотным тиражом в виде двух книжечек-малюток в Томске, Сет попал в писательскую резиденцию в Венецию - и буквально за стеной там жила (и живет) русская художница Екатерина Марголис, оформившая детскую книгу со стихами Бродского и благодаря этому знакомая с Олеаром.
Таким образом Томск и Сан-Франциско замкнулись в Венеции, что и привело к появлению этого изумительного 670-страничного двуязычного тома, с суперобложкой, офортами, буквицами, виньетками и перекрестными посвящениями-послесловиями. Словом, искусство книги в лучшем своем воплощении. И сам Викрам Сет, приехавший лично представлять книгу в Москву, а также в Пушкинские Горы, прямо светился от радости: свершилось!
Но если обратиться к изучению непосредственно содержания, особенно сравнивая левую и правую части разворота, то есть английский оригинал и его русское «отражение», то картина откроется не столь благостная.
В своем предисловии Андрей Олеар клянется в любви к Пушкину, напоминает (с чем невозможно спорить), что летучие онегинские ямбы «инсталлированы» в любого русского читателя. Но на практике получается не совсем так.
Достаточно прочитать первую строфу, которая должна дать «звон путеводной ноты», по выражению Набокова (тоже онегинской теме не чуждого):
О, как роман начать приятно
так: «Здравствуй, Муза! Некто Джон
жил-был себе в восьмидесятых.
Героем нашим станет он».
Джон — в двадцать шесть — в ряду немногих
успешных; ныне одинокий,
о чем-то думая, идёт
аллеей «Золотых Ворот».
Вдруг мимо свистнул мяч. Однако,
чуть-чуть левей - прощай мозги!
Что только повод для тоски —
узнаешь всех, кто б не заплакал.
Джон вздрогнул и, вздохнув: «Увы...»,
всё выбросил из головы.
Первое, что бросается в глаза - немыслимая во времена Пушкина ассонансная «вознесенская» рифма: «приятно - восьмидесятых», «немногих - одинокий», «однако - заплакал». Переводчик объяснял, что в наше время, когда уши у всех привыкли к тому же Вознесенскому, цепляться за точную рифму начала XIX века - это пустое школярство; что ж, пусть так! Не писать же ему, в самом деле, «музыка», хотя Пушкин произносил это слово именно так. Не хочет играть в игру «а как бы это сказал сам Пушкин?» - его право. Сложнее объяснить откровенные натяжки и вычурности: «прощай мозги!» вместо “if I died” оригинала. Дальше выясняется, что герой «бегал трусцой как бог» (как это?) и что лира автора «охрипла» (лира струнный инструмент, она может дребезжать или расстроиться, но чему в ней охрипнуть?). Может быть, это всё для достижения предельной, эквилинеарной точности, соответствия каждого значимого слова? И тут нет. Сравнение с оригиналом показывает, что «свистнул» мимо головы не мяч, а тарелочка фрисби. Получив которой на полном лету по виску, действительно можно распрощаться с жизнью, в отличие от удара мячом…
«Смягчив удар» в первой строфе, уже в шестой переводчик идет на еще большую вольность. Описывая одиночество своего героя, автор по-английски сообщает просто:
His mother’s dead, his English father,
Retired in his native Kent,
Rarely responds to letters sent
(If rarely) by his transatlantic
Offspring.
Перед русским же читателем другая картинка:
Есть дом, где никого нет дома,
Ни строчки нет из Оклахомы
От матери, и от отца
Из Англии - ни письмеца.
То есть мать жива. И воистину - ради красного словца. Потому что это действительно эффектная строка «дом, где никого нет дома», видимо, потянула за собой «Оклахому». Что ж, уехать в Оклахому - это для яппи из Кремниевой долины хуже смерти…
Но колоссальный труд Андрея Олеара и его мужество - не побоялся выставить свой перевод на сравнение с оригиналом! - не заслуживает одной только иронии. Это уже не первая, а третья попытка перенести онегинскую строфу «Золотых ворот» обратно на русскую почву: несколько вполне удачных строф романа вышли из-под пера двух разных переводчиков в 1993 году и в 2006-м. Но только Олеар сумел довести это предприятие до конца. И когда вчитываешься в его русский текст, перестаешь замечать шероховатости и с замиранием сердца следишь за сюжетом, отдавая должное авторскому остроумию и точным картинам нравов времен зарождения Кремниевой долины.
Как мы знаем, "Божественная комедия" Лозинского, признанная всеми эталонной, была не первой полной русской, а чуть ли не четвертой. И появилась она шестьсот лет спустя после появления оригинала. Так что не теряем надежду. Если, конечно, признать, что «Золотые ворота» равновелики вечному шедевру Данте.
Мария Бирмингем. «Пособие по бессмертию для начинающих. От алхимии до аватаров»
— Пер. с английского Ирины Филипповой
М.: «Белая ворона», 2018
Заканчиваем сегодняшний обзор мы такой же книгой «двойного назначения», как и начинали. Но совсем в другом роде - не засасывающим фэнтези, а научно-популярной и даже культурологической книгой, в которой в предельно сжатой и графичной форме анализируется отношение к такой болезненной проблеме, как смерть и бессмертие в разные времена и в разных культурах, от Гильгамеша и алхимиков до виртуальных двойников и нанороботов-насосов, которые, если верить наиболее смелым прогнозам, в один прекрасный день смогут взять на себя функции человеческого сердца. Пройдемся мы здесь и по лабораториям алхимиков, познакомимся с Индианой Джонсом и Гарри Поттером. И мимоходом узнаем главный секрет долголетия, практически граничащего с бессмертием: «Известно, что, когда Ли Цинъюня попросили поделиться секретом долголетия, он сказал:
«Храни покой в сердце, будь медлителен, как черепаха, и легок, как голубь, а спи крепко, как собака».
Чего мы и желаем нашим читателям.