Текст: Галина Рымбу
Фото: Александр Лаврентьев
Надежда Воинова — одна из самых активных на сегодняшний день переводчиц шведской поэзии XX—XXI века на русский язык. Недавно в её переводе вышло «Избранное» пионера шведского поэтического перформанса Бруно К. Ойера (СПб.: Алетейя, 2019), а незадолго до этого она принимала активное участие в издании, переводе и составлении «Избранного» классика шведского модернизма Гуннара Экелёфа (СПб.: Порядок слов, 2018). В 2017 году в её переводе в издательстве «АРГО-РИСК» вышла книжка шведской поэтессы Иды Линде «Завещание Девочки-Машины» — эпическая сюита о смерти и футболе, запутанная семейная сага, рассказанная Девочкой-Машиной, родившейся мотоциклом. И это не всё. Надежда Воинова ещё готовит для русскоязычных читателей много открытий. Для «Года Литературы» Галина Рымбу поговорила с ней о тонкостях перевода и восприятия современного шведского письма, об устройстве литературного поля в Швеции и о том, может ли Швеция считаться страной победившего феминизма (в том числе — и в поэзии).
Расскажи, как у тебя возник интерес к переводам шведской поэзии на русский? Насколько я понимаю, ты какое-то время жила в Стокгольме и была связана с местной литературной и арт-средой...
Надежда Воинова: Интерес к переводам шведской поэзии, как ни странно, возник не в Швеции, а в Казахстане. В Швеции я работала по специальности (искусствовед) в области изобразительного искусства — в аукционном доме Bukowskis, управлении по культуре Стокгольмской области, разрабатывала и водила экскурсии по столице, пригородным замкам и 11 городским музеям, была арт-директором Vostok gallery.
В Астане же, куда мы с семьей переехали в 2014-м, в области современного искусства работать было сложно. И, вспомнив ранние студенческие опыты, я снова стала понемногу писать и переводить, сблизилась с молодыми и харизматичными казахстанскими литераторами (Канатом и Ануаром Омарами, Ануаром Дуйсенбиновым, Дмитрием Двинских, Павлом и Натальей Банниковыми, Зоей Фальковой, Равилем Айткалиевым, Юрием Серебрянским, Ильёй Одеговым, Михаилом Земсковым, Дмитрием Шишкиным, Иваном Полторацким и др.), стала ездить на литфесты, участвовать переводческих семинарах и организовывать их... И однажды в интернете мне попалась передача Павла Банникова «Прогноз Погоды» («Погода» — псевдоним Павла), где он, рассказывая о книжных новинках и, в частности, о книге шведского поэта Томаса Транстрёмера, сетовал, что почти нет переводов Гуннара Экелёфа, основоположника шведского модернизма. Я этому удивилась и летом во время поездки в Швецию решила взять в библиотеке книгу Экелёфа, потом попробовала переводить его стихи для себя (в первую очередь, чтобы просто понять и осмыслить). «Мёльнская элегия» совершенно захватила меня необычной формой и обилием скрытых цитат. Текст приходилось разгадывать как кроссворд. Это затянуло меня с головой в «сладкий омут», несмотря на то, что тогда я ещё не слишком много знала о переводе и о современной поэзии, но я быстро училась, и меня очень поддержали друзья и коллеги (многие из которых участвовали потом в переводе большой книги «Избранного» Экелёфа), и особенно Павел Банников, который стал впоследствии редактором моей первой книги.
Дальше всё развивалось стремительно: через год «Мёльна» вышла в издательстве Ad Marginem. Параллельно я перевела подборку Бруно К. Ойера и послала Дмитрию Кузьмину в «Воздух», он на удивление быстро ответил и очень внимательно отредактировал текст (это была важная и многому меня научившая работа), а вскоре в Москве на презентации книги Жадана Дмитрий представил меня Игорю Сиду, который пригласил меня поучаствовать в конгрессе переводчиков, где я прочла доклад по Экелёфу. Потом я стала переводить молодых шведских поэтов. Часть этого материала пошла в «Воздух», и на основе этих текстов Дмитрий Кузьмин предложил сделать трёхъязычный латышско-шведско-русский фестиваль в Риге. Из шведов мы выбрали четырёх авторов: Анн Йедерлунд, Иду Бёрьел, Найму Шахбоун и Анну Аксфорс, которые ранее не переводились на русский, и пригласили двух шведских переводчиков: легендарного Ларса Клеберга и Микаэля Нюдаля.
В обратную сторону — с русского на шведский не пробовала переводить? Интересно было бы узнать, как много и часто сейчас в Швеции переводят современную русскую поэзию, и какую.
Надежда Воинова: В обратную сторону могут переводить те, у кого шведский — родной или оба языка родные, и здесь есть недопонимание, с которым приходится сталкиваться.
Некоторые авторы, кажется, втайне лелеют мечту о Нобелевской премии, в связи с чем желают быть переведёнными на шведский.
Им это кажется, наверное, самым коротким путём. Переводчиков русской поэзии с шведской стороны очень мало. Те немногие переводчики, что остались, переводили и переводят в основном Серебряный век, Бродского и Айги и буквально единицы — современную поэзию. Вот тебя, например, Микаэль Нюдаль переводил.
Ты переводишь разных поэтов и поэтесс: от упомянутых Гуннара Экелёфа и Бруно К. Ойера до Иды Линде и Афины Фаррукзад, которые работают сегодня с феминистской и деколониальной проблематикой в поэзии, что также влияет и на сложную формальную организацию их текстов. Это вызвано стремлением постепенно создать объективную историческую картину ландшафта шведского поэтического письма XX—XXI века или просто широкими личными предпочтениями?
Надежда Воинова: И первое, и второе... Да, разброс велик... Кроме Ойера, из ныне живущих авторов старшего поколения я переводила ещё Анн Йедерлунд, и с Андреем Сен-Сеньковым мы работаем над книгой Осе Берг. Я в некотором роде аутсайдер, как бы случайно обнаруживший клад, и от этого изобилия сначала разбегаются глаза: хочется всего и сразу. И все авторы на первый взгляд так не похожи на то, что у нас, и не похожи между собой. Такие разные поэтики, такие яркие галактики. Но, занимаясь разными по времени авторами, начинаешь находить влияния и цитаты, они постепенно, как бусины, нанизываются на одну нить, складываются в традицию.
Шведская поэзия, если хочешь, это такое зияние, в которое до последнего времени предпочитали не смотреть. Создаётся ощущение, что в это «минное поле» профессиональные переводчики боялись ступать уже почти полвека. И потому даже не интересовались им. Например, в отчётной книге петербургского семинара «Бутерброд с вареньем» двухлетней давности, кажется, менее 10 процентов от всех переводов — поэтические, половина из которых XIX век, а вторая половина — середина XX. Думаю, это потому, что для переводов поэзии, кроме переводческого, необходим ещё и поэтический опыт. А он как бы не обязательно предусмотрен в филологической среде, ведь при поступлении на филологический и в другие школы перевода поэтических навыков не требуют. Но сейчас лёд тронулся, и уже происходят позитивные изменения.
Расскажи немного про то, как устроено литературное поле в Швеции, какие существуют направления и способы письма, журналы и проекты.
Надежда Воинова: Способов письма и направлений много. Шведский поэтический ландшафт очень разнообразен: от экспериментально-языковой, эко-, астро-, кибер- и визуальной, социальной, наукообразной поэзии до вполне традиционных форм. Преобладает, конечно, верлибр. Но совершенно явная тенденция, которая хорошо просматривается — это стремление поэзии к нарративу, к крупным формам: от поэмы (Ида Линде и Афина Фаррукзад) до романа в стихах (Ида Бёрьел и Йоханнес Аниуру) и цикла из сонетов (Мальте Перссон). Может быть, в этом есть и коммерческий аспект: лирика трудно конвертируется и на ней не заработать.
По поводу организации поля: есть писательские курсы, в частности, при библиотеках, есть литературные лагеря и школы: как краткосрочные летние, так и полноценные постгимназиальные, такова, например, литературная школа в Biskops Arnö. Есть рубрики на радио и колонки в некоторых газетах (типа «Стихотворение недели»), есть литературные журналы. Например, многие ныне известные авторы начинали с молодёжного литературного журнала «Понтон». Есть и другие журналы для молодых (например, «10TAL» — «10-е»), книжная мини-серия Blå blixt («Синяя молния») у издательства Brombergs. И у многих известных издательств, например, Bonniers и Norstedts есть поэтические серии. Но это не значит, что поэзия каким-то образом популярна или в моде. Это дело сугубо «кастовое». Её «потребляет» очень небольшой процент. Но о ней регулярно пишут критики, в т. ч. и в неспециальные журналы и газеты.
В Швеции около двухсот литературных премий.
А ещё шведы любят рейтинги: например, пару лет назад в одной из двух крупнейших шведских газет DN появился заголовок «20 важнейших (!!!) молодых (!!!) шведских поэтов». Я вот не представляю себе такого заголовка в наших медиа, даже специализированных. А недавно журнал Focus опубликовал немного странный рейтинг из 100 современных шведских поэтов. Там, например, два совершенно равноценных молодых автора оказались один на 17-м месте, а другая (на мой взгляд, более интересная) на 86-м.
Но зарабатывать только поэзией мало у кого получается. Многие переходят на прозу или имеют дополнительные источники дохода. У начинающих авторов есть проблемы с тем, что их «никуда не берут». Но они научились реализовывать свои проекты через интернет и социальные сети.
Сложно быть поэтом в Швеции? Я слышала, что многие люди творческих профессий имеют там мощную грантовую и премиальную поддержку, плюс есть резиденции, куда можно поехать и комфортно работать.
Надежда Воинова: Насчёт «мощной» — сильное преувеличение. Союза писателей с элитными квартирами и дачами для творцов, как ты понимаешь, нет. Государственные пожизненные стипендии (konstnärslön) для известных людей искусства, существовавшие с 1964 года, были отменены в 2010-м. Но и они составляли около 18 500 шведских крон в месяц, что по шведским меркам очень мало.
Резиденции есть, но бесплатно в них только проживание; питание и дорога — нет. В общем, раскормленных, лощёных и холёных поэтов мне не попадалось. Даже самые известные и раскрученные поэты живут в лучшем случае на уровне среднего класса и чуть ниже.
Насколько в шведской поэзии сейчас сильна феминистская повестка? Швеция у нас считается страной победившего феминизма. Так ли это?
Надежда Воинова: Ф-повестка очень сильна, поскольку борьба продолжается. И если Швеция у нас считается «победившей», то на месте эта победа не кажется очевидной. Да, много социальных квот, в политике, например. Да, многие мужчины берут отцовский отпуск по уходу за ребёнком, гуляют по городу с колясками и занимаются хозяйством. Но зарплаты у мужчин традиционно больше, чем у женщин. Сохраняется много гендерно-маркированных профессий. Просто к «женским» стали относиться и новые малооплачиваемые профессии: например, священники и госслужащие. Но главное — менталитет. В СССР, например, после революции был невиданный феминистический подъём, когда женщины работали и сами решали, что им делать со своим телом, семьёй и жизнью, когда они «освобождались от кухонного рабства», для чего государство устраивало доступные столовые и даже строило дома без кухонь, но с лифтами для еды, которая поднималась наверх из столовой.
Когда Александра Коллонтай стала послом в Швеции, в мире не было ни одного шведского посла-женщины. Сейчас же в шведском МИДе 47 процентов женщин-послов, в то время как процент женщин-послов в России не слишком вырос со времён Коллонтай.
В Швеции до 70-х годов женщины, как правило, были домохозяйками. Шведским художницам и писательницам было очень трудно пробивать себе путь в искусстве. Их не принимали, от них отмахивались и отворачивались. Первая не только в Швеции, но и в мире, абстракционистка Хильма аф Клинт, которая начала писать абстрактные циклы за несколько лет до того, как Малевич создал «Чёрный квадрат», так и не решилась выставить свои работы при жизни. Их и после её смерти в 1944 году шведские музеи долго отказывались принимать на хранение. Только в последнее десятилетие после выставок в США и других странах её заново открыли в Швеции. Обобщая, можно сказать, что Швеция достигла больших высот в области феминизма, но учитывая довольно низкую стартовую точку.
Вопрос, конечно, очень широкий и требует отдельного разговора, но тут интересно узнать, как ты это видишь: что изменилось в шведской поэзии XXI века, какие новые проблемы стоят перед шведским письмом?
Надежда Воинова: Поэзия XXI векавека с больше чем наполовину женской по количеству авторов. И она стала местом внутренней эмиграции и жизненной реализации для неэтнических шведов. Можно сказать, что
у шведской поэзии наполовину нешведское лицо.
Что, конечно, прекрасно! Как мне видится, есть тенденция в сторону включения в поэтический дискурс многих прежде табуированных областей жизни.
Про проблемы лучше, наверное, спросить у шведских авторов — возможно, это поиски нового языка, адекватного стремительно меняющемуся времени.
Могла бы ты назвать 5—7 самых интересных молодых шведских поэтов и поэтесс, за которыми можно следить в англоязчном интернете?
Надежда Воинова: Я за ними слежу в шведскоязычной среде и не знаю точно, кто из них на какие иностранные языки переводится. Могу привести небольшие отрывки из переведённых мною авторов. Для меня сейчас, например, очень актуальны две Иды — Бёрьел и Линде.
Ида Бёрьел:
горные вершины были, тишина вершин
тихое эхо; флаг над Эверестом
над замёрзшими трупами, над тоннами
оставленного мусора на
туристических маршрутах по Берлину
22 тысячи плакатов ультраправых
и даже спустя недели после выборов
их было особенно много у Еврейского музея
с портретом партийного вождя
на мотоцикле и надписью «Газуй!»
где коричневое помыкает синим
(в тени венгерского насилия) над
большинством германских обывателей которых
союзники заставили смотреть «Die Todesmühlen»
отрывки киноплёнок из Дахау, Берген-Бельзена,
Нордхаузена, Освенцима, а после просмотра
все отрицали свою вину, не знали де
концентрационных лагерей; и так было: эхо
было эхо, эхо до затихшего Национального театра
в Будапеште к Театру Свободы Дженин
У Иды Линде недавно на белорусском вышел роман «На север едут умирать» в переводе Натальи Паваляевой. И это здорово, что на белорусском он появился раньше, чем на русском. Мне кажется, это может стимулировать тех, кто работает с шведской прозой на русском. Из Иды Линде я переводила «Завещание Девочки-Машины»:
«Годы ложатся вокруг радужки новыми кольцами,
горе меняет резкость в зрачке.
Камни застыли почётным караулом
в честь тех, кто жил лицом вверх.
Пусть красное из глубины
распустится цветком во весь глаз.
Деревья кладут новые кольца
вокруг ствола — разъедается почва,
ещё один фермер продаст свою землю.»
Очень интересна Афина Фаррукзад, автор иранского происхождения, работающая с темой войны, языка, вхождения в чужую культуру, которую журнал «Фокус» признал первой среди ста современных поэтов Швеции. Её книга VitSvit («Болезнь белизны») уже давно готова и ищет издателя:
«Мой брат сказал: Мы лишь сумма боли причинённой нам языком
Сумма боли которую мы причинили
Мой отец сказал: Пусть будет твоим тот язык что тебе раздобудет хлеб
Моя бабушка сказала: Пусть будет твоим тот язык что тебя в обиду не даст словам
Мой брат сказал: Пусть будет твоим тот язык что заставит ожить машину
Моя мать сказала: Пусть будет твоим тот язык за который стоит меня предать»
Анна Аксфорс
даёт представление о том, чем живёт стокгольмская литературная богема:
«...дай мне слайсер для сыра — побрить мою киску, monsieur
а я дам бритву — резать пармезан, monsieur
дай мне залогиниться на сайте этого курса, monsieur
дай мне первую любовь, monsieur
прости, если я произношу „monsieur“ не так, monsieur, так дай же мне, monsieur, епитимью, и пусть она, monsieur, будет немного противной
дай мне квартал святой клары, monsieur
дай мне любовь озера меларен к морю, monsieur, смесь пресного и соленого
дай дощатую развалюху на сёдере, monsieur, стокгольм стал таким холодным
дай мне экскурсию в сити по следам лисбет саландер, monsieur
дай мне устойчивую карьеру, monsieur
как написала алисия в чате: дай мне суперлайк в тиндере, monsieur
дай мне томный элитизм экокритики, monsieur»
Йенни Тюнедаль:
Дитя и мать похожи так что страшно
и их непринуждённые касания
распространяются сквозь время и пространство
как дерево сквозь ветки
свет сквозь глаз
их сеть вокруг
как кровь
И белый каток
вмещает океан чтоб защитить
слегка серохолодный день январский
и волны памяти спешат накрыв друг друга
одно из наших чувств — надежда
продолжение волос
периоды покоя
и постоянная эгоистичная любовь
Одетый в снег тек легкий снегопад покрыв
неистощимый свет и точное
для тех царапин слово
один из способов смиренья боли
и армия придет и сменит нас
и чтоб нам не разбиться хлынет море
Кхашаяр Надерехванди:
старший брат сказал «печально»
с ним всегда было так
Он говорил печально но думал не печально
Он думал печально но печали не знал
Он просто сказал без деталей
даже для того кто обнажает свои чувства ночь может казаться тихой
утренний туман сменился звуком гудящего автомобиля
И в других домах
Распускается смерть
Белыми лепестками
дерево протягивает тяжелые смоквы
забирается своими ветками в комнату сквозь открытое окно
кто-то ко рту прижимает лист
кто-то лист бумаги кладёт под ручку
Найма Шахбоун:
радиожурналистка вскоре после теракта
с места события
ведёт репортаж с пожарища: битое стекло
изогнутые металлические рельсы
отрубленные части тела
и ядовитый дым
но она молчит
о постоянно звонящих
телефонах
на номера без абонентов
но с автоответчиком
«Оставьте своё имя и номер телефона
я перезвоню вам сразу
как освобожусь»
из нагрудного кармана безголового торса
беспрерывно звучит мелодия
don’t worry, be happy***
это ни на что не похоже
это похоже на Гернику
Мальте Перссон:
Для тех, кто мешает белое в белом
Для тех, кто пишет по серому серым
Как цветок бутону не внемлет
Что «распускаться, конечно, больно»
Так и ты не похожа на розу
а на что же
На азору, на эрос
Йоханнес Аниуру, который в 2017 стал «писателем года» в Швеции:
Трава к руке, в
ушедшем ушедший
мир, как
райские рептилии,
Жесть и бетон
и тяжесть солнца Он теперь
балкон, он ветер меж
перил Он щурится
зубами Кто-то ведёт
машину чью-то
разрешенья позабыв
спросить у Флодоха
и гороскопы
взорвутся глухо,
раскрываясь в лето словно
киты вздымаются
вздохнуть Он рас-
пахнётся Он инструмент
использованный чтобы поднять
штифты в замке и все
поочерёдно, его зовут
a feeler, или знаток
Но это не значит, что обязательно цитируемые мной выше авторы самые интересные. По возможности надо следить за всеми.
Вместе с Алёшей Прокопьевым вы переводили трехсотстраничный роман с в стихах «Ма» шведской поэтессы Иды Берьёл. На мой взгляд, это одна из самых сильных современных шведских поэтесс. У Иды очень сложное письмо (это видно и по английским переводам), с множеством исторических, политических, литературных и культурных аллюзий...
Мы как раз переводили отрывки из этого романа в стихах для трёхъязычного литфестиваля в Риге. Это такая энциклопедия катастроф от сотворения мира до наших дней. Отправной точкой 300-страничной книги Иды стали три эпиграфа, первый из которых из Ингер Кристенсен, классика датской литературы, построившей свой «Алфавит» по принципу чисел Фибаначчи, перебирая ткань жизни и отмечая её феномены словом «finns» — «есть, имеется». У Иды Бёрьел «finns» меняется на «fanns» — «было», что придаёт её произведению постапокалиптический смысл. Ещё одна параллель с Ингер Кристенсен — это бабочки (у Ингер бабочкам посвящён необычайно сложный цикл сонетов). Бабочки — огненные, ночные, по ту сторону окна, мёртвые и т. д. — становятся символом улетевшей на небо души (переживание, связанное с личной трагедией автора).
Само название «Ма» — многозначно. Это и японский иероглиф, означающий негативную пустоту (то, что могло бы быть, и чего нет). И имя древней каппадокийской богини, требующей кровавых человеческих жертв, её культ распространился в Риме с I века до н. э., слившись с культом богинь-воительниц Энио и Беллоны, когда из Каппадокии в столицу перевезли статую Ма. Это и половина первого слова, которое произносит ребёнок. «Ма» — это гендерно акцентированная поэзия, где каждое стихотворение называется одним из слов женского рода. Обычно оно стоит в конце и выделено курсивом, это может быть реальное женское имя, топоним или понятие (Фредерика, Анима, Болгария, Волга), которое становится для автора женским образом.
«Ма» — это одновременно и космогония, начинающаяся с движения земных пластов, и политическая история недалёкого прошлого и современности, вобравшая в себя многочисленные болевые точки и катастрофы — от замолчавшего палестинского театра в лагере для беженцев в Дженине и аварии на АЭС в Фукусиме до современной работорговли и сирийских детей, поставленных живым щитом вокруг танков.
Первая половина книги выровнена по правому краю, но дойдя до буквы М, Ма, материнского, текст переходит на левую сторону страницы, на половину сердца, приближаясь к букве X, где в тексте появляется неизвестная могила.
«Ма», как и «Мёльнская элегия» Гуннара Экелёфа, это разговор не столько с живыми, сколько с умершими.
Расскажи немного ещё про свои переводческие планы: каких книг и публикаций в твоем переводе можно ждать в ближайшем времени?
Надежда Воинова: Следующая на очереди — небольшая книжка Мальте Персона, одного из самых погружённых в литературную традицию шведских поэтов.
Очень хотелось бы в ближайшее время издать «Тёмную материю» Осы Берг (очень густой и сложный текст с гендерной проблематикой, уже переведённый и наполовину отредактированный совместно с Андреем Сен-Сеньковым), «Ма» Иды Бёрьел (наполовину переведена), «Болезнь белизны» Афины Фаррукзад (практически готова), книгу «Избранного» Анн Йедерлунд. И есть планы постепенно готовить новую антологию шведской поэзии, ведь со времён выхода последней прошло уже почти полвека. Но книгоиздание зависит не только от переводчиков, но и от поддержки культурных институций и заинтересованности издателей!