Текст: Александр Чанцев
Коллаж на основе фотографий из фейсбука UlyaNovaInka
Улья Нова. «Чувство моря»
М.: Эксмо, 2018
Перебравшуюся в Ригу москвичку Улью Нову корректно следует называть «современным российско-латвийским прозаиком», но хочется - сказочницей из средневековой уютной Риги. Тонкое лицо заставляет задуматься о современных феях (в «Чувстве моря» о них, кстати, есть; точнее - есть о том, что их, увы, все же нет), а книга - заподозрить, что феи иногда всё-таки берутся за перо. Или за планшет.
Да и книга эта - не совсем обычная проза. Такой, пожалуй, саундтрек к «Русалке» Анны Меликян (как ее будущий фильм называется? Да, «Фея»!) или к одинокому кофе в старом доме, осенью, не в сезон, где-нибудь на балтийском берегу. Каждый может подобрать свою музыку или свое воспоминание. Но не каждый напишет о них, из них книгу.
Книгу - о людях. Конечно, есть замечательные книги, как мы знаем, и не о людях, но самые внимательные пишущие все же вглядываются в людей. Вслушиваются в чужие разговоры, ловят их кусочки на концах ветра, додумывают сказки и трагедии, нанизывая их на кем-то потерянную в трамвае на выходе фразу. Вот и в конце «Чувства моря» в виде этакого bonus track одна из новелл/зарисовок/эссе о том, как рассказчица путешествует, переживает путешествия, чужие жизни, нанизывая их на свою, просто присаживаясь за стол к незнакомым людям в одном американском общепите. А кто знает, где бы сейчас писал Экзюпери в паузе между полетами, между небом?
Люди эти чаще всего несчастны. Это, мы тоже знаем, случается, и довольно часто, и с нами, и с очень многими вокруг. Они умирают сами, умерла их любовь или покоятся в мире, заевшем быту их мечты. «Теперь почтовый ящик в порту до отказа забит рекламой пиццы, предложениями кредитов, визитками адвокатских кантор, буклетами бань и могильных памятников — на любые случаи жизни и ее возможных последствий». Это все банально же, болезни и разбитые сердца! Но - это как написать, как написать…
Написано не очень по-русски и не очень про Россию - и оба утверждения в данном случае комплимент. Ибо локация книги - иной, смутно прибалтийский пейзаж. Или путешествия и мечта, которая может увести каждого. «Как если бы ему разом подарили всесильную и щедрую индульгенцию, стирающую воспоминания, притупляющую предчувствия. Над верхушками молодых сосен в придорожном леске неторопливо и плавно кружит трехлопастный серебряный ветряк, знак близости моря и своры его порывистых многоликих шквалов». «Из своего вечного прошлого в Ваше непременное будущее. В Ваше цыганское лето, овеянное золотистыми и терракотовыми ветрами. В индейское лето, окрашенное орнаментами, куда мы с Вами обязательно доживем: скоро, когда-нибудь, однажды».
Так пишет и Лена Элтанг - место не определить, не одолжив у автора навигатора, но явно же какой-то очень древний португальский, испанский или итальянский городок. Или Андрей Иванов, хотя он по-мужски более брутален иногда, особенно когда про города скандинавские.
Вот и язык у Ульи Новы - он не только очень свежий. И это даже не просто, по Шкловскому, остраннение привычных, утомивших, как быт давно супругов, вещей, но - некоторое смещение, излом, выпадение в ту область, где задумался, замедлил взгляд и увидел в привычном пейзаже за окном новую черточку. Или на телефоне вдруг позвонило в дверь то прошлое, что ушло - да не ушло. Этот язык сдувает «кряжистый дух перегара» и «мшистый выдох подвалов», распахивает настежь все двери и окна в «музее одиночества», снимает «целлофан глаз» и отравляет немного другой дорогой «сквозь ароматы корицы и тины, горького шоколада, копченостей и псины, пыли и гиацинтов, гнили и луж».
Путь этот - вослед тем письмам, которые пишут те, кому плохо, тем, кому еще хуже, из города в город. Такие товарищи по несчастью и переписке. Те, кого манило, радовало и разрушило чувство моря.
«А потом, после падения, если оно не окажется точкой, если не сольется с последним вскриком — эту трещину заполнит море. Оно хлынет туда неукротимо, руша все на своем пути, лавиной, волами. Оно разляжется внутри горьковатым шумом, покоем и трепетом. Поэтому падавших можно без труда отличить от остальных канатоходцев. Сквозь их лица проступают холодноватые и насупленные лики морских божеств. Их поджарые тела утрачивают признаки возраста, пола, принадлежности к народам, сластолюбивые черточки, томность и лень. Все они немного похожи друг на друга невозмутимой глубиной взора, тайной запинкой испуга, горьковатыми морщинками в уголках губ, растревоженным бесстрашием».
Почти ницшеанская притча о канатоходце над базарной площадью, правда? Улья Нова и пишет такие притчи большого города и большого одиночества, любви и болезни, смерти и исцеления. Ведь «не надо умирать. Там нечего делать, на том свете. Давайте все-таки жить и радоваться каждому дню».