Текст: Сергей Дмитриев
Картина: Адриан Волков. Дуэль Александра Пушкина с Жоржем Дантесом. 1869 г.
Фото: pokrov.pro
Издатель, поэт и историк Сергей Дмитриев выпустил уже около двадцати книг, в том числе десять стихотворных, а также книги «Последний год Грибоедова», «Владимир Короленко и революционная смута в России». Он — вдохновитель и создатель интернет-антологии «Поэтические места России», которая связывает имена русских поэтов с историей различных мест нашей страны.
Сергей Дмитриев и сам много путешествует, он уже много лет следует путями русских поэтов. В том числе — Александра Сергеевича Пушкина. «Год Литературы» публикует его дорожные записки — своего рода «блог русского путешественника», в котором описывается его путешествие по следам Пушкина в Арзрум — современный турецкий Эрзурум.
Пост № 10
25 июня (7 июля), в день рождения императора Николая I, в пять часов вечера русские войска выступили к Арзруму и на следующий день после ночевки у селения Наби-чай стали в горах Ак-Даг в пяти верстах от города. Как писал Пушкин, эти горы меловые, и «белая, язвительная пыль ела нам глаза; грустный вид их наводил тоску. Близость Арзрума и уверенность в окончании похода утешала нас». А в это время в городе происходило большое смятение. Вот как описал эти события поэт:
«Сераскир, прибежавший в город после своего поражения, распустил слух о совершенном разбитии русских. Вслед за ним отпущенные пленники доставили жителям воззвание графа Паскевича. Беглецы уличили сераскира во лжи. Вскоре узнали о быстром приближении русских. Народ стал говорить о сдаче. Сераскир и войско думали защищаться. Произошел мятеж. Несколько франков были убиты озлобленной чернию. В лагерь наш (26-го утром) явились депутаты от народа и сераскира; день прошел в переговорах; в пять часов вечера депутаты отправились в Арзрум, и с ними генерал князь Бекович, хорошо знающий азиатские языки и обычаи».
27 июня (9 июля) с утра войска двинулись вперед к городу, в том числе к высоте Топ-Даг, где находилась турецкая батарея. Турки оставили высоту, ставшую наблюдательным пунктом для генерала Паскевича. И, конечно, Пушкин не мог остаться в стороне от происходившего, он прибыл на высоту вместе с поэтом Михаилом Владимировичем Юзефовичем (1802-1889), поручиком, служившим при Паскевиче и награжденным за свою храбрость несколькими наградами. И вот что последовало далее:
«На оставленной батарее нашли мы графа Паскевича со всею его свитою. С высоты горы в лощине открывался взору Арзрум со своею цитаделью, с минаретами, с зелеными кровлями, наклеенными одна на другую. Граф был верхом. Перед ним на земле сидели турецкие депутаты, приехавшие с ключами города. Но в Арзруме заметно было волнение. Вдруг на городском валу мелькнул огонь, закурился дым, и ядра полетели к Топ-дагу. Несколько их пронеслись над головою графа Паскевича; «Voyez les Turcs,— сказал он мне,— on ne peut jamais se fier à eux». (Смотрите, каковы турки... никогда нельзя им доверяться. - фр.).
В сию минуту прискакал на Топ-Даг князь Бекович, со вчерашнего дня находившийся в Арзруме на переговорах. Он объявил, что сараскир и народ давно согласны на сдачу, но что несколько непослушных арнаутов под предводительством Топчи-паши овладели городскими батареями и бунтуют… Тотчас подвезли пушки, стали стрелять, и неприятельская пальба мало-помалу утихла. Полки наши пошли в Арзрум, и 27 июня, в годовщину полтавского сражения, в шесть часов вечера русское знамя развилось над арзрумской цитаделию».
Пушкин очень кратко описал решающие события. Между тем они были более драматическими, ведь поэт довольно долгое время находился рядом с Паскевичем на чистом месте, когда по ним палили турецкие батареи. Так же, как Грибоедов сделал это во время русско-персидской войны, Пушкин проверил свою храбрость под обстрелами орудий. Как вспоминал М. Ф. Юзефович, «Пушкину очень хотелось побывать под ядрами неприятельских пушек и, особенно, слышать их свист. Желание его исполнилось, ядра, однако, не испугали его, несмотря на то, что одно из них упало очень близко». Поэт, оказывавшийся каждый раз в центре грозных батальных событий, в итоге имел полное право сказать:
Был и я среди донцов,
Гнал и я османов шайку;
В память битвы и шатров
Я домой привез нагайку.
Пушкину, не участвовавшему по молодости в баталиях 1812 г., посчастливилось принять живое участие в новых победах русского оружия, определивших будущее целого края:
Опять увенчаны мы славой,
Опять кичливый враг сражен,
Решен в Арзруме спор кровавый,
В Эдырне мир провозглашен.
Когда мне в 2015 г. удалось посетить Арзрум, я первым делом постарался найти ту самую высоту Топ-Даг, где разворачивались главные события. И мне помог в этом тот самый рисунок Арзрума, сделанный Пушкиным по памяти осенью 1829 г. в альбоме сестер Ушаковых. С места, где сейчас на горе расположено что-то вроде мемориального места с пушками и памятником, я сделал фотографии города, и потом, рассмотрев их, был поражен, как точно изобразил поэт город на рисунке, где он иронически написал: «Арзрум, взятый с помощию божией и молитвами Екатерины Николаевны 27 июня 1829». Представленные здесь рисунок и фотография подтвердят мои слова.
Вечером того же дня Пушкин вошел в город вместе с войсками, рядом с Раевским, командиром Нижегородского драгунского полка. И он не мог не описать яркими красками увиденное в Арзруме:
«…Мы въехали в город, представлявший удивительную картину. Турки с плоских кровель своих угрюмо смотрели на нас. Армяне шумно толпились в тесных улицах. Их мальчишки бежали перед нашими лошадьми, крестясь и повторяя: «Християн! Християн!..» Мы подъехали к крепости, куда входила наша артиллерия; с крайним изумлением встретил я тут моего Артемия, уже разъезжающего по городу, несмотря на строгое предписание никому из лагеря не отлучаться без особенного позволения. Улицы города тесны и кривы. Дома довольно высоки. Народу множество,— лавки были заперты».
Как мы уже упоминали ранее, Пушкин хорошо знал историю Востока, и его описание Арзрума, напоминающее современные путеводители, изобилует и историческими деталями, и точными зарисовками, и неожиданными оценками:
«Арзрум (неправильно называемый Арзерум, Эрзрум, Эрзрон) основан около 415 году, во время Феодосия Второго, и назван Феодосиополем. Никакого исторического воспоминания не соединяется с его именем… Арзрум почитается главным городом в Азиатской Турции. В нем считалось до 100 000 жителей, но, кажется, число сие слишком увеличено. Дома в нем каменные, кровли покрыты дерном, что дает городу чрезвычайно странный вид, если смотришь на него с высоты.
Главная сухопутная торговля между Европою и Востоком производится через Арзрум. Но товаров в нем продается мало; их здесь не выкладывают… Не знаю выражения, которое было бы бессмысленнее слов: азиатская роскошь. Эта поговорка, вероятно, родилась во время крестовых походов, когда бедные рыцари, оставя голые стены и дубовые стулья своих замков, увидели в первый раз красные диваны, пестрые ковры и кинжалы с цветными камушками на рукояти. Ныне можно сказать: азиатская бедность, азиатское свинство и проч., но роскошь есть, конечно, принадлежность Европы. В Арзруме ни за какие деньги нельзя купить того, что вы найдете в мелочной лавке первого уездного городка Псковской губернии.
Климат арзрумский суров. Город выстроен в лощине, возвышающейся над морем на 7000 футов. Горы, окружающие его, покрыты снегом большую часть года. Земля безлесна, но плодоносна. Она орошена множеством источников и отовсюду пересечена водопроводами. Арзрум славится своею водою. Евфрат течет в трех верстах от города. Но фонтанов везде множество. У каждого висит жестяной ковшик на цепи, и добрые мусульмане пьют и не нахвалятся».
Пробыв в городе сначала всего лишь два часа, Пушкин вернулся в лагерь, где находились плененные сераскир и четверо пашей. Один из них, увидев штатского среди военных, спросил, кто это такой. Узнав, что перед ним поэт, как вспоминал Пушкин, «паша сложил руки на грудь и поклонился мне, сказав через переводчика: “Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет отечества, ни благ земных, и между тем, как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли, и все ему поклоняются”. Выходя из палатки, я увидел молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиной в руке и мехом за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это был мой брат, дервиш, пришедший поприветствовать победителя».
Пушкин-странник действительно уподобился в те дни восточному дервишу, бродящему по свету, познающему мир и новые просторы. И его больше всего занимали приметы этих новых мест, таких, как Арзрум. Ему повезло быть свидетелем и красочного вступления русской армии в город, и последующего молебна, и торжественного парада войск-победителей, и обеда, данного Паскевичем для руководителей штурма и чиновников. Рядом с поэтом в эти дни был его лицейский друг В. Д. Вольховский, поручик, историк Василий Дмитриевич Сухоруков, написавший впоследствии труды по истории войска Донского, и Раевский-младший, над которым, правда, тогда начали сгущаться тучи: за донос о том, что его окружили «государственные преступники», которым он содействует, его сначала отослали в Тифлис, а осенью 1829 г. отстранили от службы.
Оказавшись в Арзруме почти через 190 лет после Пушкина, я, конечно, увидел современный, бурлящий, как и другие турецкие крупные поселения, город. Но в нем сохранились и та же крепость, и тот же базар, и те же мечети, и те же оригинальные гробницы, которые видел Пушкин. А главное, в Арзруме сохранился как будто бы тот самый дух «праведного», мусульманского города, который точно уловил поэт. Вот как он передал в своих записках эти впечатления и чувства:
«Мечети низки и темны. За городом находится кладбище. Памятники состоят обыкновенно в столбах, убранных каменною чалмою. Гробницы двух или трех пашей отличаются большей затейливостью, но в них нет ничего изящного: никакого вкусу, никакой мысли... Один путешественник пишет, что изо всех азиатских городов в одном Арзруме нашел он башенные часы, и те были испорчены.
Нововведения, затеваемые султаном, не проникли еще в Арзрум. Войско носит еще свой живописный восточный наряд. Между Арзрумом и Константинополем существует соперничество, как между Казанью и Москвою. Вот начало сатирической поэмы, сочиненной янычаром Амином-Оглу».
И далее Пушкин воспроизводит свои собственные стихи, которые он «спрятал» под именем янычара:
Стамбул гяуры нынче славят,
А завтра кованой пятой,
Как змия спящего, раздавят,
И прочь пойдут — и так оставят.
Стамбул заснул перед бедой.
Стамбул отрекся от пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил.
Стамбул для сладостей порока
Мольбе и сабле изменил.
Стамбул отвык от поту битвы
И пьет вино в часы молитвы.
В нем веры чистый жар потух,
В нем жены по кладбищам ходят,
На перекрестки шлют старух,
А те мужчин в харемы вводят,
И спит подкупленный евнух.
Но не таков Арзрум нагорный,
Многодорожный наш Арзрум;
Не спим мы в роскоши позорной,
Не черплем чашей непокорной
В вине разврат, огонь и шум'.
Постимся мы: струею трезвой
Святые воды нас поят;
Толпой бестрепетной и резвой
Джигиты наши в бой летят;
Харемы наши недоступны,
Евнухи строги, неподкупны,
И смирно жены там сидят.
Поэт прекрасно видел, насколько неоднороден и разнообразен Восток. Об этом он лучше всего сказал именно в стихотворении «Стамбул гяуры нынче славят…», показав разницу между «порочным» Стамбулом и «праведным» Арзрумом. Позднее, 5 (17) июля, в военном лагере при Евфрате, Пушкин написал еще одно знаковое стихотворение, «Из Гафиза», обращенное к Фаргат-беку, татарскому юноше, входившему в мусульманскую воинскую часть русской армии:
Не пленяйся бранной славой
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
В черновике этого стихотворения сохранилась важная запись Пушкина: «Шеер I. Фаргад-Беку», которая может свидетельствовать о том, что поэт задумывал тогда написать целый цикл стихов (по-азербайджански «шеер» или «шеир» означает “стихотворение”) из Хафиза и других персидских лириков, но не смог впоследствии этого сделать. К тому же, по мнению исследователя Д. И. Белкина, указанный стих являлся своеобразным ответом на поэтическое творение «В Персию» поэта А. Н. Муравьева, который вскоре совершит знаковое и отмеченное Пушкиным паломничество в Иерусалим.
Стихотворение «Не пленяйся бранной славой…», скроенное из элементов русской и персидской лирики, отличает гуманное отношение поэта к жестокостям войны и его уверенность, что смерть не встретит «молодого красавца». Такое же настроение гуманизма и желания избежать лишних смертей звучит и в пушкинском описании последних минут жизни воевавшего в русских рядах и раненого Умбай-бека из Ширвана: «Под деревом лежал один из наших татарских беков, раненный смертельно. Подле него рыдал его любимец. Мулла, стоя на коленях, читал молитвы. Умирающий бек был чрезвычайно спокоен и неподвижно глядел на молодого своего друга».
В Арзруме Пушкин черпал и черпал свои восточные впечатления как нигде раньше. Послушаем, какая музыка звучит в его записях о дальнейших арзрумских приключениях:
«Я жил в сераскировом дворце в комнатах, где находился харем. Целый день бродил я по бесчисленным переходам, из комнаты в комнату, с кровли на кровлю, с лестницы на лестницу. Дворец казался разграбленным; сераскир, предполагая бежать, вывез из него что только мог. Диваны были ободраны, ковры сняты. Когда гулял я по городу, турки подзывали меня и показывали мне язык. (Они принимают всякого франка за лекаря.) Это мне надоело, я готов был отвечать им тем же. Вечера проводил я с умным и любезным Сухоруковым; сходство наших занятий сближало нас. Он говорил мне о своих литературных предположениях, о своих исторических изысканиях…Дворец сераскира представлял картину вечно оживленную: там, где угрюмый паша молчаливо курил посреди своих жен и бесчестных отроков, там его победитель получал донесения о победах своих генералов, раздавал пашалыки, разговаривал о новых романах. Мушский паша приезжал к графу Паскевичу просить у него места своего племянника. Ходя по дворцу, важный турок остановился в одной из комнат, с живостию проговорил несколько слов и впал потом в задумчивость: в этой самой комнате обезглавлен был его отец по повелению сераскира. Вот впечатления настоящие восточные!»
Попав в Арзрум, я тоже не удержался от поэтического взгляда на увиденное, сравнивая свои открытия с пушкинскими:
Как и при Пушкине, молитвы муэдзина
Над Эрзурумом звучат и звучат,
Будто времени всё засосала тина,
Или время вернулось назад.
Так же солнце над крепостью всходит,
Так же холод спускается с гор,
И вражда никуда не уходит,
И религий не кончился спор.
Двести лет... Но ведь только внешне
Изменился старый Эрзурум,
И блаженный, и бурный, и грешный,
Переживший рождений бум.
И узнал бы поэт воскресший
Город, где царил сераскир,
Где гарем был с трущобами смешан,
Где османский буйствовал пир?
Ныне город как будто спокоен,
Но какие в нем страсти спят?
Пушкин понял, как город скроен,
Возвратившись в Россию назад.
И его следы ныне не скрыты
Там, где города длится шум.
Ничего из того не забыто,
Что прославило старый Эрзурум!
Да, ничего еще не забыто. История продолжается, и «вражда никуда не уходит, и религий не кончился спор». А Пушкина всё еще ждет завершение его потрясающего путешествия в Арзрум, отстоящего от нас ровно на 190 лет.