Текст: ГодЛитературы.РФ
Фото: commons.wikimedia.org; pixabay.com
9 ноября исполняется 30 лет со дня падения Берлинской стены. Даже если вынести за скобки политику, перед нами уникальный культурологический случай: крупная европейская страна - а вместе с ней и одна из центральных европейских культур - на наших глазах пережила трансформацию, в каком-то смысле сравнимую с отделением США от Великобритании. Но кто лучше расскажет об этой трансформации (и произошла ли она на самом деле), чем переводчики-германисты, работающие с тонкими материями цайтгайста ("духа времени") напрямую?
"Год Литературы" попросил трех переводчиц - Татьяну Набатникову, Татьяну Зборовскую и Марину Кореневу, - а также немецкого писателя и литературного агента Томаса Видлинга, в чьем романе «Лестница» тема Берлинской стены занимает важное место, ответить на вопрос: что, по их наблюдениям, случилось с этим самым цайтгайстом? Породило ли объединение значительные литературные (и вообще артистические) произведения? И если породило, то почему мы об этом ничего не знаем?
Татьяна Набатникова:
Сейчас молодежь отказывается от городских телефонов, им достаточно мобильных. А мое поколение держится за эту стабильную проводную сеть, хотя городской телефон служит в основном для поиска потерянного мобильника: наберешь его номер и слушаешь, где зажужжит.
Падение Берлинской стены было неким символом свободы для нашего поколения, хотя Ангела Краус, писательница из Лейпцига, уже тогда говорила, что это просто афера века по захвату собственности. Еще лет десять немцы разделяли свою жизнь на «до поворота» и «после поворота». А потом перестали упоминать этот «поворот», и для следующих поколений эта историческая трещина уже затянулась новым веществом.
Сейчас я читаю роман Анке Штеллинг «Овечки в тепле». Писательница родилась в южной части ФРГ в 1971 году. В 1989 году ей как раз 18 лет, и она рвется в Берлин - столицу интеллектуальной жизни Германии.
В романе много конкретных дат, но ни одного эпизода, связанного с падением Стены. Не заметили. Были заняты другим.
Как мы не замечали очередей за хлебом в 60-е и талонов на колбасу в 80-е.
Распад СССР был куда более крупным геополитическим событием, чем объединение Германии, но обыватели его пережили и забыли. Мне кажется, технологические прорывы играют в нашей жизни бóльшую роль, чем политические события.
Томас Видлинг:
Что касается влияния на литературу: самое важное мы прочитали в газетах и журналах в 90-е годы, когда стали доступными архивы STASI (Шта́зи, Министерство государственной безопасности ГДР, фактически - тайная полиция. - Прим. ред). Люди - и публичные, и обыкновенные граждане - узнали, кто за ними шпионил, кто из известных персон сотрудничал со STASI. Это привело к многочисленным публичным скандалам и личным драмам в семьях. В романе «Лестница» об этом, кстати, рассказано не так подробно, как в моем же романе «Ира, или рай», который отчасти переведен на русский Татьяной Набатниковой.
Мое личное мнение о политике:
воссоединения как такового не было, просто восточные земли стали аппендицитом Западной Германии.
По-моему, главная ошибка была не только в том, что деньги сразу решили менять по курсу один к одному (официально курс составлял 1:1, однако на черном рынке он достигал 10:1. Через какое-то время курс стабилизировался в районе от 3:1 до 5:1, официальный курс обмена также несколько раз корректировался. - Прим. ред.), но отказ канцлера Коля составить новую конституцию единой Германии с участвующими репрезентантами всех слоев запада и востока. А в Восточной Германии, по сути, были те же 90-е, что и в России: демократические структуры и судебная система формально появились, но не сразу стали работать. Потому в первое время западные «олигархи» и восточные «воры в законе» объединились, чтобы дешево покупать восточное имущество и подороже продавать его, - а затем бросили, когда оказалось, что это уже невыгодно. Как и в России, никто не пытался развивать инфраструктуру для населения, все хотели только разбогатеть. И наш канцлер Гельмут Коль все это поддерживал и снисходительно делал вид, как будто трансформация Восточной Германии "в цветущий край» - лишь вопрос "карманных денег».
Сегодня нам выставляют счет за эти ошибки: те старики, которые остались на востоке, и та молодежь, которая не убежала на запад, сегодня голосуют за AfD (Альтернатива для Германии, правая и ультраправая политическая партия. - Прим. ред.), там популярны крайне правые взгляды - странная смесь ностальгии и протеста.
Могу также назвать некоторые книги по теме, но, как можно заметить, в художественной литературе последствия воссоединения отражены очень условно:
"Unterleuten: Roman", Juli Zeh
"Die neue Ordnung auf dem alten Kontinent: Eine Geschichte des neoliberalen Europa (suhrkamp taschenbuch)", Philipp Ther
"Peter Holtz: Sein glückliches Leben erzählt von ihm selbst", Ingo Schulze
"Oben das Feuer, unten der Berg: Roman", Reinhard Jirgl
"Was bleiben wird: Ein Gespräch über Herkunft und Zukunft", Hans-Dieter Schütt (составитель), Friedrich Schorlemmer, Gregor Gysi (авторы)
"89/90: Roman", Peter Richter
"Kruso: Roman", Lutz Seiler. По этому роману снято интересное кино.
Кроме того, Томас Видлинг посоветовал всем заинтересованным читателям обратиться к историческому обзору прессы, который дает непосредственное представление о том, как падение стены воспринималось 30 лет назад. Архив доступен на русском языке.
Марина Коренева:
Говорить о цайтгайсте в принципе очень сложно, потому что само понятие предполагает наличие некоего протяженного отрезка времени с единой духовной доминантой или, по крайней мере, с каким-то общим вектором, определяющим направление движения окружающей жизни и, соответственно, культуры. Тридцать лет, прошедшие с объединения Германии, как будто достаточно протяженный отрезок времени, но внутри него время дробится, распадается на сотни «кусочков», и единого «духа» нет, как, в сущности, нет и единой Германии, о чем с горечью пишут сами немцы.
Наверное, эта раздробленность, «многовременность» прошедшего тридцатилетия и есть «дух времени», но литературно она пока еще, как мне кажется, никак не осмыслена, хотя само падение Берлинской стены, время до и после, кардинальный слом всего и вся послужили поводом для написания сотен романов, повестей, рассказов.
Самые заметные из них, пожалуй, те, которые обращены к недавней истории - жизни в ГДР, иногда с «заходом» в начало 1990-х. И тут, вероятно, сказывается огромный литературный опыт осмысления своего прошлого: так, как немецкая литература разглядела под лупой историю нацистской Германии, перебрав все доступные регистры - от трагедии до сатиры, от пронзительной лирики до едкой иронии, без всяких умолчаний и табу, - так не разглядывала себя ни одна другая литература. Этот опыт свободного разглядывания пригодился тогда, когда возникла потребность описать человека из ГДР, о котором мало что было известно - ведь не по «социалистической» же литературе о нем судить. А знать все же хотелось, ведь он, этот человек из ГДР, - тут, рядом, свой чужой.
Он-то и становится главным героем самых известных романов последнего тридцатилетия: «Солнечная аллея» Томаса Бруссига, «Simple Storys» и «Адам и Эвелин» Инго Шульце, «Крузо» Лутца Зайлера, «Злая овца» Кати Ланге-Мюллер, «Башня. Истории с затонувшей земли» Уве Теллькампа. Все эти книги награждены множеством премий и входят в современный немецкий «канон», некоторые из них переведены на русский язык, но ни одна не стала у нас «событием», да и не могла, наверное, стать - при взгляде извне вся эта материя кажется слишком уж ярко окрашенной «местным колоритом». Нам и со своим-то прошлым не разобраться, а тут чужое тебе «дают», хотя и похожее на наше. Но эта «похожесть» и есть главное препятствие.
Пока ты у себя не разобрался, кто палач, кто стукач, то чужие палачи-стукачи тебя едва ли будут волновать, даже если они талантливо прорисованы и помещены в добротную историю.
Примечательно, что и другие заметные произведения современной немецкой литературы, не связанные темами прошлого, чаще всего остаются у нас незамеченными, даже при наличии русских переводов. Пример тому Петер Хандке, награжденный в этом году Нобелевской премией по литературе, писатель, который как никто умеет наделять «время» - «духом». Его награждение вызывало среди отечественных литературных критиков недоумение, а то и смятение: "Кто это? Почему? Он еще жив?". Найти издателя для Хандке в сегодняшней России практически невозможно. «Скучная она, ваша немецкая литература», - сказал мне как-то один издатель. Вот такая сложилась репутация.
Татьяна Зборовская:
Чтобы ответить на вопрос о цайтгайсте, надо писать многотомник, ибо никогда еще культура и образ жизни людей не эволюционировали столь стремительно, как в последние десятилетия. Но если вкратце - экономически Германия до сих пор не смогла окончательно преодолеть разрыв между "старыми" и "новыми" (образовавшимися в результате присоединения ГДР к ФРГ) федеральными землями. Даже современные статистические сводки - и те во многом делят страну пополам. С позиций культуры еще не выросло, не проявило себя во всей полноте то поколение, которое родилось уже в объединенной стране (т.е. поколение 30+ - аналогично тем, кто в нашей стране родился уже после развала СССР, а лучше даже по прошествии пары лет после развала, чтобы их родители успели прийти в себя и наладить быт). Те, кто активен в культурной среде сейчас, до сих пор в качестве отправной точки своей биографии используют фразу "Я родился в..." (ГДР или ФРГ: сразу становится понятно, в какой идеологической обстановке рос ребенок, какие у него были образовательные возможности, какой кругозор). Так что
к реальным изменениям в цайтгайсте, к новому годичному кругу, уже полностью отсеченному от быта разделенной страны, мы еще только подходим. Ближайшие 10—15 лет обещают быть в этом плане самыми интересными.
Что касается литературы: конечно, объединение породило значительные произведения. И мы о них хоть немного, но знаем. Однако сразу оговорюсь: это может показаться странным российскому читателю, но само великое историческое событие для немецкой литературы и немецкого кинематографа является куда менее сюжетообразующим, чем то, что было непосредственно до и сразу после. В отличие от нашей культуры, где любят представлять свободу на баррикадах, немцев значительно больше интересовали - и интересуют до сих пор - жизни обычных людей, являющихся свидетелями перемен, но совершенно необязательно принимающих в них активное участие. И наиболее яркий культурный феномен, рожденный объединением и перешедший в литературу и кино, - это остальгия (т.е. ностальгия по жизни в Восточной Германии - Ostdeutschland). Опять же, простому отечественному человеку она будет более чем понятна - это явление того же порядка, что и наша "ностальгия по СССР" и "при Сталине было лучше". Самый, пожалуй, известный у нас пример остальгии - немецкий фильм "Гуд бай, Ленин!" (реж. Вольфганг Беккер, 2003) с Чулпан Хаматовой. Подробнее об этом феномене можно прочесть в книге Томаса Абэ "Остальгия. Опыт восточных немцев после объединения Германии" (М.: Мысль, 2017), представлявшейся и даже распространявшейся бесплатно пару лет назад на ярмарке non/fictio№ (кстати, она есть в Сети).
Дальше уже сложнее. Произведений немало, но они, строго говоря, не рассказывают о самом процессе объединения, о днях переворота. Они - о людях, о судьбах. Яркий пример - книги недавно приезжавшего в Россию Инго Шульце: роман "Адам и Эвелин" (М.: Текст, 2011) в переводе Екатерины Ивановой и переведенный Татьяной Баскаковой сборник "Simple Storys" (М.: Ад Маргинем, 2003). Действие "Адама и Эвелин" происходит буквально накануне падения Стены, в августе 1989-го, когда уже была открыта венгерская граница и через нее хлынул поток беженцев из ГДР в ФРГ; история любви свободолюбивой Эвелин и гоняющегося за ней Адама, который в Восточной Германии был выдающимся профессионалом и яркой личностью, а на Западе со всей очевидностью будет никем - явное отражение того трудного выбора и той мучительной неизвестности, которые терзали восточных немцев в преддверии перемен (это ведь только кажется, что для всех пересекших границу между двумя Германиями в направлении с востока на запад жизнь немедленно наладится). Рассказы из "Simple Storys" - 29 историй из жизни простых людей, бывших восточных немцев, в годы после объединения - так и вовсе убеждают в том, что для многих перемены явно оказались не к лучшему. Кстати, совсем недавно, 25 октября, на 16-м Фестивале немецкого кино в Санкт-Петербурге можно было посмотреть экранизацию романа "Адам и Эвелин" и убедиться во всем своими глазами.
Истории о преодолении Стены - как в прямом, так и в переносном смысле - проникли и в другие жанры литературы. К 20-летию события под эгидой итальянского Гете-Института был издан сборник "MAUERN" ("Стены"), на русском языке вышедший под названием "1989. Десять историй, которые прошли сквозь стены" (М.: КомпасГид, 2009). На тот момент это была вторая (а программно - первая) книга молодого детско-юношеского издательства. Увы, как и многие книги о свободе, притеснении и неотъемлемых правах человека, она прошла в нашей стране практически незамеченной. Но поскольку в сборнике, помимо рассказов Инго Шульце, Генриха Бёлля, Макса Фриша, Людмилы Петрушевской, есть еще и рассказ недавнего нобелевского лауреата Ольги Токарчук, это может побудить молодых и не очень (книга, на самом деле, подходит для любого возраста) читателей наведаться за ней в ближайшую библиотеку.
Нельзя не упомянуть и редкую у нас переводную драму: в год гастрольного показа одноименного спектакля в Москве отдельным изданием вышла пьеса "а потом" (М.: libra, 2016) молодого и крайне успешного немецко-швейцарского драматурга Вольфрама Хёлля. Поскольку написана она от лица двух совсем еще маленьких детей, в ней нет прямого описания событий 9 ноября, но есть сопоставление того, как выглядела унылая окружающая (восточная) действительность год назад и как она выглядит теперь: исчезли синие пионерские галстуки, появились другие автомобили, трамвайные линии ведут в районы, в которых дома не панельные, появляются первые репатрианты.
Наконец, к 25-летней годовщине сформировалась и достигла своего апогея новая волна "остальгической" литературы - на этот раз в формате необыкновенно популярной сейчас в Германии семейной саги. Те представители молодого поколения, кто уже совсем не помнит или практически не помнит "восточного" детства, начинают исследовать историю собственной семьи - бабушек и дедушек, дядюшек и тетушек, которым довелось жить в ГДР и которые оставили воспоминания или материальные свидетельства, от которых можно отталкиваться. Вот этот пласт как раз совсем неизвестен российскому читателю: в нашей стране и так достаточно литературы, телепередач и просто разговоров о том, как было хорошо во времена СССР. Еще один голос в этом стройном хоре уже выглядит избыточным.
Тем не менее и здесь есть интересные, непохожие на общую массу мемуарных историй произведения - к примеру, плутовской роман Якоба Хайна "В омут головой" (Jakob Hein, Kaltes Wasser. Galiani Berlin, 2016) о предприимчивом товарище по фамилии Бендер, который в довольно юном возрасте переживает падение Стены и становится свидетелем того, как мир его родителей (мамы - кадровика и папы - преподавателя марксизма-ленинизма) в буквальном смысле рушится. Вынужденный обеспечивать себя и их, Фридрих Бендер без стеснения применяет выработанное школьным политпросветом умение врать и не краснеть - и в своих спекуляциях заходит удивительно далеко. Или замечательный роман взросления "Набросок лета" Андре Кубичека (André Kubiczek, Skizze eines Sommers. Rowohlt Berlin, 2016), рассказывающий о декадентствующих подростках безликого ГДРовского Потсдама и их охотой за западными изданиями Бодлера. Или совсем уж странная документальная история мусорщика Билли Хуттера о Карлхайнце Н. (Billy Hutter, Karlheinz. Metrolit, 2015), чью квартиру он разбирает после гибели героя при неуточненных обстоятельствах (то ли утонул, то ли утопился).
Было бы здорово, если бы все это тоже перевели.
Фотографии спикеров:1. Татьяна Набатникова - фото взято из фейсбука автора, фотограф: Владимир Куницын.
2. Томас Видлинг - фото предоставлено автором.
3. Марина Коренева - © Goethe-Institut. Фотограф: Asja Kopitschnikova
4. Татьяна Зборовская - фото предоставлено автором. Фотограф: Наталья Харитонова