Интервью: Наталия Курчатова
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Фото: ru.wikipedia.org; обложка взята с сайта издательства
В 2000 году в петербургском издательстве «Амфора» вышел роман Павла Крусанова «Укус ангела», поразивший всех тогда не только филигранной прозой, но и непривычной риторикой и поэтикой - во многом оказавшийся пророческим. А несколько обескураженные обозреватели глянцевых журналов, заточенные под совсем другую литературу, заговорили о «петербургском фундаментализме» и «новых имперцах». Особенно, конечно, впечатляла грозная и эффектная концовка романа:
«Тут над столом поднялся император. Он, как и остальные, не избежал дыхания смерти — на губах его виднелись следы зубов, а мозг был стянут обжигающим ледяным обручем, — но взгляд государя оставался горделивым и сияющим.— Я выслушал вас, господа, — медленно произнёс Некитаев. — Вы преданы отечеству и отважны, вы ясно высказались, и тем не менее вы заблуждаетесь. Победа никогда не ускользнёт из наших рук. — Иван Чума вытянул из-под воротничка гимнастёрки шнурок с крестиком и раскалённой золотой подвеской. — Мы не отведём войска со своих позиций и не уступим ни пяди взятой земли. И мы ещё не заслужили покоя. Властью, данной мне Богом, завтра в полночь я впущу Псов Гекаты в мир».
И вот мы оказались там, где оказались, - неужели романный император осуществил свое намерение? Об этом самого Павла Крусанова расспрашивает Наталия Курчатова.
У каждой книги своя судьба. Как и люди, одни книги приходят во времена роста и кипучей деятельности народа, другие — в периоды тишины и благополучия, третьи — когда миру, кажется, и вовсе не до книг. Рифмуясь или выпадая из своего времени, они отвечают на чаяния людей, находят своих читателей — будь их горстка или миллионы, иногда надолго забываются, ведут скромную библиотечную жизнь в кругу исследователей, но, если и впрямь были живы при создании — с большой вероятностью возвращаются к нам снова и снова.
В этом году двадцать лет со дня книжной публикации одного из самых чудесных романов новейшей русской литературы - «Укуса ангела» Павла Крусанова. Во второй половине девяностых, когда писалась эта книга, Россия исступленно накапливала первоначальный капитал, одновременно теряя людей и территории. По телевидению шли сериалы про бандитов и ментов, рок-клубы были немыслимы без рек плохого пива и использованных шприцев в туалете, на книжных развалах влет шли те же бандитские детективы и боевая фантастика. У интеллигенции был популярен фандоринский цикл Бориса Акунина, навевавший золотой сон русского викторианства, и эзотерический стеб Виктора Пелевина, который превращал жутковатую реальность во что-то хотя бы смешное. Роман Крусанова, написанный русским языком высочайшей пробы — решив освежить в памяти текст перед интервью, поняла, что после новостной ленты и ленты Фейсбука он действует словно распахнутое в душном помещении окно — вобрал в себя и свойственную эпохе мистику, и преломленные реалии вроде Табасаранской войны или споров о дискурсах, и русский ресентимент, тоску о Небесной Империи и истинном Государе наряду с прозрениями таящихся на этом пути опасных поворотов.
Нашу беседу с Павлом Васильевичем мы начали в очередную годовщину рождения Николая Степановича Гумилева, что показалось мне не случайным.
Наталия Курчатова: Павел Васильевич, сегодня день рождения Гумилева-старшего; мне кажется, отпечаток этой личности в вашем романе весьма заметен.
Павел Крусанов: На меня действительно повлияли Гумилевы, причем оба. В школьные годы я был очарован поэзией Николая Степановича, буквально проживал его стихи. Конечно, и его эстетика, и образ жизни, и образ мысли, его в чем-то мифологический характер повлияли, вероятно, на все мое мировоззрение, не только на этот роман. А позже и Лев Николаевич пришел серьезно в мою жизнь. В 70-е я слушал на геофаке его лекции и был чрезвычайно увлечен этой историей творения, бесконечным открытием тайн. Так что следы этих людей в «Укусе ангела» безусловно есть, и по дыханию, и по мысли.
Какие еще источники вдохновения в литературе и, шире, в искусстве вы могли бы назвать?
Павел Крусанов: В то время был увлечён традиционалистами - Генон, Эвола, Дугин - и поздними славянофилами - Леонтьев, Данилевский, Достоевский. Читал Николая Трубецкого и Петра Савицкого - евразийство казалось мне на тот момент единственным неосуществлённым, а стало быть, и ничем не дискредитированным политическим проектом.
Давайте пофантазируем - если представить, что идея романа пришла бы к вам сейчас, как бы отличалась эта книга от текста двадцатилетней давности?
Павел Крусанов: Сейчас мне бы и в голову не пришло писать подобную книгу. В своё время «Укус ангела» выглядел дерзким художественным жестом - автор шёл наперекор мейнстриму, стремясь сделать имперское самоощущение если и не интеллектуально модным, то хотя бы достойным непредвзятого внимания. Сегодня только ленивый не высказывается на эту тему - за этот счёт она снижена и выведена из символического поля.
Выделяете ли вы сами этот роман из ряда своих книг? Довольны ли его судьбой?
Павел Крусанов: Как складывается судьба книги - этот вопрос оставался и остаётся для меня загадкой. Непредсказуемость читательского успеха особенно очевидна людям, имеющим отношение к издательскому делу. Я отношение к нему имею [Павел Крусанов - главный редактор издательства «Лимбус Пресс». - Ред.], поэтому знаю: реальность посрамит любые фантазии на её счёт. Так что не стоит и пыжиться. Думаю, «Укус ангела» выделился сам благодаря сопутствующим обстоятельствам, хотя для меня это немало удивительно. Дело в том, что сам я в тексте решал для себя задачу создания романа, в котором нет ни одного однозначно положительного героя и даже ни одного героя, с которым бы читателю, в моем представлении, захотелось бы себя отождествить. То есть там существует некий вакуум в смысле сопереживания. Тем не менее, вот, десятое переиздание уже.
«Укус ангела» - отчетливо визионерский роман, а такие тексты имеют свойство взаимодействовать с реальностью самым причудливым образом. Вы упомянули, что в романе нет ни одного героя, которому хотелось бы сопереживать в полной мере, в то же время его эстетика такова, что не может не вдохновлять людей определенного склада. Хотели бы вы сами, чтобы какие-то черты романного мира отразились в мире реальном? А какие, напротив, - категорически нет? А может, что-то уже и сбылось, так или иначе?
Павел Крусанов: Необходимо учитывать время, когда был написан и опубликован роман. Недавно позорно закончилась Первая чеченская война, уже назрела следующая. Все либеральные СМИ - а других, помимо прохановской газеты «Завтра», и не было - пропитаны пораженческими, антигосударственными, антиимперскими, антиисторическими настроениями и материалами - только отжимай. А между тем тоска о былом величии, твёрдой державной воле и экзистенциальной осмысленности государственного бытия исподволь всё шире и шире охватывает уставшую от упоительного революционного самоуничтожения страну. Ведь вытравить в человеке ген имперского самоощущения не так просто, как представляется.
А «Укус ангела» как раз и был своеобразным гимном имперскому самоощущению.
Случившийся резонанс объясняется, на мой взгляд, именно этим - попаданием во встречное читательское ожидание, на тот момент подспудное и смутное. Существуют непреложные законы зарождения, развития и угасания различных систем. Государство - система. Бывает, его развитие насильственно тормозят или даже прерывают извне, и тогда народы ищут иные пути для воплощения своего социального тела либо просто откладывают до срока свой государственный проект. Сегодня Россия опять обретает черты присущего ей имперского социального тела. Хотелось бы, чтобы механика этого процесса была густо смазана одухотворяющей идеей и в общей конструкции оставалось место для вальсов и шампанского.
«Укус ангела» заканчивается эффектным и грозным пассажем: о «Псах Гекаты». Региональные конфликты, пандемия... Это произошло?
Павел Крусанов: Существует концепция, утверждающая, что конец света уже случился. Просто человек, как обычно, этого не заметил. Мир уже рухнул, и его осколки осыпаются в бездну, но медленно, неторопливо, а мы продолжаем жить посреди этих падающих осколков как ни в чём не бывало. В этом смысле Псы Гекаты уже здесь. Однако, поскольку финал неотвратим, то что толку скорбеть или обрастать добром. Надо спасать то, что в нас самих неистребимо.