Текст: Булат Ханов
Йоран Терборн. От марксизма к постмарксизму? / пер. с англ. Н. Афанасова, науч. ред. и предисл. А. Павлова. - М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2021
Спор о том, актуален ли Маркс, уже не актуален. Пожалуй, в 2020-м сомнению этот тезис подвергается разве что махровыми националистами и правыми либералами, но их мнению не хватает теоретической основательности.
Спор может вестись о том, чем именно актуален Маркс сегодня. В какой роли он наиболее полезен? Как создатель экономической теории, которая описывает динамику производительных сил и производственных отношений, объясняет причины финансовых кризисов и обозначает пути выхода из них? Как исследователь-социолог, предложивший убедительную методологию, позволяющую вскрыть глубинные противоречия в любой общественной области, начиная от школьного образования и заканчивая полем литературы? Как плодотворный исторический методист, чью концепцию ранее, вследствие известных событий, поспешили списать в утиль? Или все вместе?
Эти вопросы ставит перед читателем шведский социолог Йоран Терборн в исследовании «От марксизма к постмарксизму?», вышедшем в 2008 году. Стоит сразу оговориться, что, несмотря на головокружительные десятые, книга Терборна – с рядом небольших уточнений, разумеется, – не устаревает, потому что нарывы неолиберализма и империализма (автор эти понятия отождествляет) все так же требуют вмешательства и все так же не могут быть вылечены в границах самого неолиберализма. Более того, спустя двенадцать лет труд Терборна кажется еще настоятельнее.
Социолог ставит перед собой задачу написать очерк истории марксизма и, исходя из актуальных политических вызовов, выявить из многообразия подходов и течений XIX-XX веков наиболее продуктивные марксистские идеи для их последующего развития. Задача непосильная, да к тому же и сверхрискованная с точки зрения репутационных потерь. Многие современные марксисты после серии чувствительных поражений болезненно воспринимают любые попытки пересмотреть ортодоксальные положения марксизма-ленинизма и чуть ли не по умолчанию оценивают это как ревизионизм, как уступки либералам. Терборн в этом смысле занимает шаткую и в то же время симпатичную позицию. Не веря в мирное существование социализма и капитализма и разоблачая либеральные посулы, он выступает против слепого следования ключевым марксистским тезисам в том виде, например, в каком они изложены в «Манифесте Коммунистической партии».
Еще неизвестно, кто настоящий примиренец: тот, кто отказывается читать Маркса буквально, или тот, кто, не обладая умением развить мысль бородатого классика, на попугайский манер твердит заезженные фразы о диктатуре пролетариата и о прибавочной стоимости. Находясь в поиске правильного способа читать Маркса, Терборн делает парадоксальное предположение: «Если говорить о Марксе в наше время, мне кажется, что он только вызревает, во многом как хороший сыр или старое вино, не подходящие для дионисийских вечеринок или быстрого перекуса на передовой. Скорее он является вдохновляющим помощником в глубоких размышлениях о смыслах современности и эмансипации человека».
Терборн повторяет ряд возражений, которые современные левые теоретики и активисты, марксистские и немарксистские, выдвигают против неолиберализма. Это и констатация усиления капиталистических противоречий (в первую очередь, конечно, противоречия между общественным характером производства и частным присвоением его продуктов) и растущего разрыва между богатыми и бедными. Это и осуждение социального дарвинизма, который едва ли не на правах культурной доктрины прописался в обыденном сознании. Это и тонкая, но все же предсказуемая критика постмодернистского дискурса, захватившего большие пространства интеллектуального поля и поразившего своими спорами философию и эстетику. Это, само собой, и дежурное обличение империалистической политики США, которые являются «последним кредитором всех реакционных режимов существующего мирового порядка». Перечислять эти претензии без улыбки тяжело – не потому, что они не соотносятся с действительностью (еще как соотносятся), а потому, что представляют набор общих мест, известных любому потенциальному читателю книги. Ирония в том, что без этих общих мест Терборн не сумел бы вырулить к чему-то действительно неоднозначному и стоящему внимания.
И неоднозначные соображения, как водится, самые важные.
Так, обращаясь к вопросу классов и борьбы между ними, шведский социолог не желает мыслить класс в духе теоретиков XIX века и отказывается от марксистского тезиса, согласно которому развитие капитализма делает рабочий класс более сплоченным и решительным в борьбе за собственные интересы. Эта гипотеза опровергается 70-80-ми годами прошлого столетия, когда новый виток империалистических реформ по всему свету не только не усилил пролетариат, но и ощутимо ослабил и демотивировал его. Постиндустриальный поворот, изменив состав рабочего класса, переформатировал и его структуру. Несмотря на то, что «рассредоточенные служащие, “неформальные” трудящиеся потогонок и лоточники третьего мира эксплуатируются даже больше, чем промышленные рабочие», их способность к организованному сопротивлению заметно ниже, нежели у фабрично-заводского пролетариата в памятном 1917-м. Соответственно, если следовать книге, и для мобилизации условных курьеров и парикмахеров следует искать иные приемы, чем те, что практиковали большевики и революционеры в других странах. Как мы видим, Терборн от понятия классовой борьбы не отказывается (в отличие, например, от Энди Мерифилда), а лишь отмечает, что борьба эта сегодня устроена иначе, и это надо понимать в первую очередь левым активистам – для эффективности своей политики, по меньшей мере.
Не секрет, что эта животрепещущая тема обычно с удивительной однобокостью толкуется разными политическими лагерями. Либералы, которые с подозрительным воодушевлением раз за разом рассказывают о кровавом 1937-м и зверстве чекистов, избегают упоминаний о разжигании цветных революций по всему миру, о Шоссе смерти и пытках в Гуантанамо. Сталинисты же делают упор на Хиросиму и Нагасаки, на Югославию и Ирак, а Большой террор склонны объяснять исключительно борьбой молодого пролетарского государства против классовых врагов и иностранных шпионов. Терборн находит одинаково отталкивающими обе позиции: «Путь Сталина от бедности на Кавказе, царистского гнета и Гражданской войны на выживание (подстрекаемой изнутри) к ГУЛАГу не менее непостижим, чем карьера Джорджа Буша-младшего от унаследованного им политического благополучия, студенческих братств Йеля и выгодных сделок в Техасе, через маломасштабную, но крайне символическую атаку 11 сентября, к Баграму, Абу-Грейб, Гуантанамо и опустошению целых стран росчерком пера».
Даже больше, Большой террор по масштабу бедствий приравнивается социологом к ельцинскому законотворчеству, носившему, в сущности, геноцидальный характер: «Коммунисты по всему миру не замечали террор и голод в СССР, но почему подобная слепота воспроизводится в ныне существующем, насыщенном медиа либеральном мире, когда речь заходит о 4 млн смертей в России в 1990-х годах, причиной которым послужило восстановление капитализма? <…> Деятельность наивных защитников ежовщины 1930-х годов была продолжена столь же наивными попутчиками ельцинизма 1990-х». Следует заметить, что Терборн не стоит на идеалистических позициях и не призывает раз и навсегда отказаться от насилия в пользу отвлеченных гуманистических принципов, или регги, или сахарной ваты. Напротив, идеализм при такой оценке присущ именно либералам и сталинистам, которые в своих половинчатых выводах отказываются и от диалектического мышления, и даже от формальной логики.
Восприятие ее как возобновляемого источника сырья, хотя и дало преимущества для развития индустрии в СССР, Китае и Восточной Европе (а ранее и на Западе), в конечном итоге вызвало к жизни серию низовых экозащитных инициатив: «Первые оппозиционные движения в позднекоммунистической Восточной Европе часто были именно экологическими». Терборн прямо это не проговаривает, но из его текста следует, что до тех пор, пока экологическая повестка не выйдет в марксизме на передний план, марксизм не станет центром притяжения для оппозиционных сил.
Книга содержит еще ряд любопытных наблюдений: о взаимосвязи этнических вопросов и классовой теории, об угасании левого модернизма и расцвете правого, о соотношении между марксизмом и постмарксизмом. А выводы, к которым Терборн приходит в конце, способны обнадежить и огорчить – причем как адептов коммунистической идеи, так и его ненавистников. Автор не тешит себя надеждами, что марксизм в его прежнем виде и в прежних красных цветах будет питать революционеров будущего, ведь в миросистеме слишком многое поменялось. Вместе с тем «капитализм продолжает порождать негодование», а потому Маркс будет вдохновлять новые когорты организованных бунтарей и критических теоретиков. Вместо неуемного энтузиазма или, наоборот, меланхолического бездействия Терборн предлагает читателям вооружиться дерзким смирением: «В современной ситуации дерзкое смирение выглядит наиболее адекватной интеллектуальной позицией. Это дерзость перед могущественными силами капитала и империи. И смирение перед лицом грядущего мира, исследованиями нового и необходимостью забывать уже выученное».