Текст: Виктория Пешкова
Имя Алисы Коонен окутано ореолом тайны, присущей всякому большому таланту, трагически выламывающемуся из жестких рамок своего времени. Для большинства театралов оно в первую очередь связано с легендой о проклятии, которое актриса якобы наложила на Камерный театр, из которого ее изгнали вместе с мужем, режиссером Александром Таировым, в свое время и создавшим этот театр. Но подлинная жизнь актрисы, день за днем фиксируемая ею самою, захватывает внимательного читателя сильнее любого вымысла.
Вести дневник Алиса начала лет в одиннадцать. Услышав однажды от няни фразу «Жизнь — юдоль страданий», впечатлительная девочка сделала ее эпиграфом к своей первой записи, которая начиналась словами «Я очень хочу страдать». Если бы она знала, что тем самым напророчила свою судьбу. А ведь она верила в силу Судьбы, в то, что она может и отвести беду, и наслать ее. Аля грезила театром с детства, унаследовав артистизм от матери, замечательной пианистки, в честь которой и была названа. И имя, и фамилия так подходили к ее непредсказуемой натуре, что, избрав артистическую карьеру, девушке не пришлось придумывать себе звучный псевдоним, как тогда было принято.
Вчерашняя гимназистка стала одной из любимейших учениц Станиславского, сыграв крошку Митиль в его гениальной «Синей птице». Художественный театр сформировал ее как актрису, в его стенах она пережила и самое сильное увлечение юности – роман с Василием Ивановичем Качаловым: «Какое вечное огромное спасибо Вас. и театру! От какой ямы они меня спасли…» – пишет Коонен в дневнике. Все ее великие роли еще впереди, но она их уже предчувствует, занося в заветную тетрадь: «Или вся жизнь разобьется, или я буду великой». Ее исповедь перед самой собой предельно искренна:
Чувство к Качалову на страницах дневников разворачивается по всем законам любовного романа, изобилующего ответвлениями от главной линии: писатель Леонид Андреев хотел жениться на Алисе, поэт и дипломат Юргис Балтрушайтис готов был из-за нее свести счеты с жизнью, а композитор Александр Скрябин мечтал, что она сыграет в его «Мистерии», которая должна была объединить все виды искусства. Ради театра Алиса не собиралась отказываться ни от личного счастья, ни от иных радостей жизни: «Окончательно понимаю, что искусство требует отреченья. И окончательно понимаю, что я не способна отворачиваться от жизни с гульбой и «земными» радостями. И поэтому вечно буду за все платить. И страдать много. Я — не Ермолова, не Рашель. Я, пожалуй, — современная Адриенна Лекуврёр. Я слишком женщина для жизни. Искусство этого не терпит».
А Станиславскому – и он не скрывал этого – талантливая актриса нужна была «для опытов». Однако становиться подопытным кроликом любимого наставника в планы Коонен не входило. 26 декабря 1912 года в дневнике появляется запись: «Я – не актриса Художественного театра». Но дело было не только в неистребимой витальности этой невероятной женщины. Актрисе было тесно в строгих границах системы своего учителя. В театре ее увлекал не психологический анализ характеров и выстраивание роли в четком соответствии с требованиями унылой реальности, а игра страстей, возможность окунуться в карнавальную стихию бытия. «Я убегаю от своего счастья. Я убегаю от своего учителя, – сокрушается Алиса. – Система оказалась злой разлучницей».
И из увенчанного лаврами МХТ она уходит в Свободный театр, только что созданный Константином Марджановым и просуществовавший всего один сезон 1913/14 годов. Станиславский воспринял это как предательство, а Алиса сделала шаг навстречу своей судьбе – Александру Таирову. В одной из анкет, которую Коонен заполняла в начале 20-х годов, на вопрос о том, мешает или помогает ей режиссер, она ответит: «До А.Я. Таирова все режиссеры мешали. Казалось, что могу сделать лучше. Режиссер помогает, когда дает индивидуальности развиваться». Ее индивидуальность расцвела на подмостках Камерного театра, который они фактически создали вместе с Таировым. «Дышу нашим театром, – заносит Коонен в дневник, – верю в его будущее и несу туда свою душу, свою любовь и здоровье».
Три с половиной десятилетия непрестанных поисков и фанатичного труда, невероятных спектаклей и фантастического успеха. На свою беду, Камерный никак не вписывался в стройные ряды деятелей социалистического реализма. Участь его была решена задолго до 27 мая 1949 года, когда вышло постановление Комитета по делам искусств об отстранении Таирова от руководства театром. Его и Коонен перевели в Театр им. Вахтангова, обладавшего совсем иной «группой крови». Гибели своего детища режиссер не вынес – через год его не стало. Муза и верная спутница пережила его почти на четверть века.
Дневник Алиса Георгиевна вела почти до последних дней жизни – последняя из сохранившихся записей датирована 6 марта 1974 года (за полгода до смерти в 84-летнем возрасте), и делала это с завидной педантичностью, записывая и важное, и сиюминутное: «Иногда мне кажется, что пора прекратить дневник, что все, что я пишу здесь, совсем не нужно и не важно, а важно что-то другое, что сидит во мне, чего я боюсь и о чем не смею писать». Но сомнения всегда были недолгими, и она снова бралась за перо. В Российском государственном архиве литературы и искусства хранятся 42 дневниковые тетради и еще пять – в научной библиотеке Союза театральных деятелей России. Но в действительности их было намного больше.
Для путешествия по столь отдаленным от нас временам нужен опытный проводник. Без его помощи не разобраться, куда ты попал, кто и что тебя окружает. Театровед Мария Хализева, старший научный сотрудник отдела театра Государственного института искусствознания, известна как публикатор многих документов, проливающих свет на малоизученные периоды истории отечественного театра. Работа над расшифровкой и комментированием дневников Алисы Коонен заняла у нее более пяти лет. «Я не верила, что с этим можно справиться, – признается Мария Валентиновна, – что это можно прочесть, откомментировать и тем самым превратить в нечто удобочитаемое для других людей. Отношения с моей героиней у меня сложились несколько странные. Все эти годы я практически разговаривала с Алисой Георгиевной – изумлялась, негодовала, задавала риторические вопросы. Если до этого от героев моих работ мне хоть как-то удавалось отстраняться, то с Алисой Георгиевной это оказалось категорически невозможно. Своим напором, страстностью, своими страданиями она с легкостью берет тебя в плен спустя сто лет. И мне кажется, что тот, кто будет читать эту книгу, тоже в этот полон непременно попадет…»