Искусство говорить о науке
В день старта Года науки мы начинаем рассказывать о научно-популярных книгах проекта «Дигитека»
8 февраля, в День науки, в России стартует Год науки. Подобно Году литературы 6 лет назад, эта федеральная программа призвана «обнулить» привычное отношение к многочисленным накопившимся проблемам фундаментальной науки и развитию новых технологий в России и, главное, найти их решение. В числе этих проблем – недостаточная популяризация точного научного знания. Что не только позволяет наживаться на человеческом невежестве разнообразным шарлатанам, но и, в эпоху пандемии, прямо-таки смертельно опасно.
Одним из способов решения этой проблемы стала запущенная научно-просветительской программой «Всенаука» «Дигитека» – грандиозный проект по выкупу у издателей авторских прав на лучшие (по мнению экспертов «Всенауки») научно-популярные книги и выкладывание их в открытый доступ для всех желающих.
«Год Литературы» тоже решил не стоять в стороне от такого обширного и своевременного проекта. В течение всего Года науки мы будем просить экспертов в самых разных областях знания, в основном – работающих с единственной в России научной газетой «Троицкий вариант», – ответить на простые вопросы: чем интересна та или иная книга? Что может вынести из нее человек, не имеющий профессионального отношения к освещаемой в ней узкой области научного знания?
Академик Ландау говорил, что настоящая, не высосанная из пальца научная проблема всегда формулируется очень просто – а вот ответ на нее порою оказывается очень непрост. Но мы всё-таки будем стараться и ответы формулировать попроще. Это больше искусство. Смыкающееся с наукой.
Джаред Даймонд. Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ
Пер. с англ. М. Колопотина. М.: ACT, Neoclassic, 2017 (Библиотека фонда «Династия»)
Текст: Юрий Угольников (Популяризатор науки, редактор раздела «Нон-фикшн» журнала Лиterraтура)
Если может что-то обнадежить непрофессионала, решившего внезапно освоить новую для себя область, или освежить уже основательно подзабытое, так это пример Джареда Даймонда.
Даймонд – исследователь, поражающий разнообразием своих интересов: от птиц Новой Гвинеи до антропологии, географии и истории человеческой цивилизации. Последним двум темам его книга «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ» и посвящена. «Ружья…» – сочинение увлекательное, сразу же подкупающее кажущейся простотой предлагаемых решений и масштабом: объяснить всю историю человечества за последние несколько тысяч лет? – проще простого. Объяснить, как случилось так, что сегодня именно евразийские цивилизации оказались доминирующими? – да пожалуйста!
Концепция Даймонда завораживает уже своим масштабом, не говоря о лёгкости изложения (Пулитцеровские премии просто так не раздают). Однако, как и многие другие грандиозные обобщающие теории, в деталях она вызывает много вопросов. В цепи, выстраиваемой Даймондом, полно недостающих звеньев. Это нельзя назвать недостатком книги, напротив – она заставляет читателя думать, провоцирует искать объяснения, подтверждения фактам или не соглашаться с автором. Согласитесь вы с идеями Даймонда или не согласитесь, книга в любом случае вам запомнится. К тому же вы наверняка узнаете что-нибудь новое. Да, при том, что «Ружьям» уже больше 20-ти лет, данные Даймонда настолько разнообразны, что и сегодня при её чтении не покидает ощущение новизны.
И всё-таки, название книги нас несколько обманывает, правильнее было бы назвать её «доместикация, ружья, микробы и сталь». Одним из важнейших факторов, сыгравшим роль в преобладании именно евразийских культур в мире Даймонд считает одомашнивание крупных животных. Именно оно и дало нам тех микробов, которые так помогли европейцам в завоевании других континентов, именно оно дало нам пишу, одежду и много чего ещё. С этим, в целом, можно согласиться. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять, насколько разнообразны и многочисленны звери (особенно крупные), одомашненные на просторах Евразии и в её окрестностях. Быки, лошади, ослы, верблюды, козы, овцы, свиньи… – далее, думаю, можно не продолжать. А ведь есть ещё и птицы, и даже насекомые. Другим континентам этому разнообразию просто нечего противопоставить, но почему?
Даймонд полагает – исключительно потому, что евразийцам так уникально повезло: именно здесь – у них (нас) под боком сконцентрировалось такое неимоверное количество пригодной для одомашнивания живности. Давая это объяснение, Даймонд попадает в порочный круг. Почему животное одомашнено? – потому что пригодно для одомашнивания. Почему не одомашнено? – потому что не пригодно. На самом деле этот тезис легко можно проверить: одомашнивание не закончилось несколько тысячелетий назад, но продолжается и сегодня.
Пример, который я приведу, не имеет прямого отношения к теории Даймонда, но всё же показателен. Сегодня в некоторых региона Африки содержат домашних пятнистых гиен, они отлично приручаются и хорошо уживаются с человеком. Надо полагать, гиены жили рядом с человеком с момента его появления (в той же Африке), тем не менее, древнейший спутник человек – собака, произошла от волка, а не от гиены и одомашнен этот волк был явно не в Африке. Почему это так, почему одному животному «повезло», а другому «не повезло»? Возможно, потому, что в жарких африканских условиях человеку-охотнику спутник просто не нужен: человек лучше кого бы то ни было приспособлен к преследованию добычи, когда вокруг жарко и солнечно, поэтому, быть может, и симбиоз человека и собаки в Австралии фактически распался – это континент слишком жаркий, чтобы собака была здесь действительно полезной, облегчающей человеку охоту. Выдающиеся обонятельные способности псовых в Австралии тоже не нужны: это континент, в основном, равнинный, а на равнине лучше ориентироваться на зрение, с этим же у человека, опять же, всё значительно лучше, чем у псовых. Совсем иное дело суровая Евразия времен ледникового периода: тут люди и волки были на равных и союз состоялся.
Это не полные ответ, скорее всего, влияли и другие факторы, но всё же. Пример, который я привел, повторю, не имеет прямого отношения к Даймонду: союз человека и собаки возник задолго до перехода к производящему хозяйству, на котором он концентрирует своё внимание. Тем не менее, этот пример важен: он показывает, что значимо для приручения не только то, насколько природа животного предрасполагает к одомашниванию, но и то, где это одомашнивание происходит и зачем это животное человеку нужно. На доместикацию влияет множество привходящих обстоятельств, многих из которых мы не знаем.
Да, например, мезоамериканцам не так повезло с крупными копытными, которых можно было приручить, зато в той же Мезоамерике в изобилии встречались кролики (несколько видов, правда, состоящих в неблизком родстве с кроликами Евразии и Африки). Кролики есть, а прямых сведений об их одомашнивании нет. У нас есть только косвенные данные, которые позволяют предполагать, что такие попытки всё-таки велись и, в любом случае, конкистадоры не застали богатых кроличьих ферм (а ведь в мифологии майя кролик – популярный персонаж). Да, и в Старом Свете кроликов одомашнили довольно поздно, но тут было из кого выбирать, как утверждает Даймонд. На североамериканском же континенте, по его же словам, одомашнивать было особо некого, и вот его жители почти не замечают прекрасных кандидатов в питомцы.
Ладно кролики, но вот северные олени: они распространены как в Евразии, так и в Северной Америке, однако приручили их только жители Старого Света. Благородный олень так же может быть приручен – сегодня оленьи фермы существуют, в частности, в России, но и на пасущихся рядом вапити древние американцы не обратили внимания. Я не говорю, что они не были изобретательны в одомашнивании. Мезоамериканцы даже освоили пчеловодство… Я говорю лишь о том, что мы не понимаем всех факторов, подталкивающих человека к одомашниванию того или иного животного. Мы не вполне понимаем, как оно может быть взаимосвязано с технологиями, имеющимися в том или ином регионе и с теми природными ресурсами, которые кажутся совершенно не влияющими на одомашнивание. В конце концов, чтобы запрягать животное или, как минимум, его стреножить, нужна какая-никакая упряжь, а из чего, например в Мезоамерике или в Австралии делались веревки? Насколько они были прочны? Для хранения мяса может использоваться засолка или копчение, но какова ситуация с добычей соли или с её доставкой из отдаленных регионов и какова ситуация с подходящими для копчения дровами?
Я не говорю, что это обязательно сказалось, но это могло сказаться на ходе одомашнивания на разных континентах и в разных географических зонах. Применяя бритву Оккама, надо помнить, что история человеческой цивилизации невероятно сложна и не прямолинейна. Почему майя не соединили изобретенное ими колесо с имеющимися у них собаками? Почему хотя бы собачьих колесных повозок они не изобрели? В Европе именно на тележках, запряженные собаками, развозили молоко ещё в начале прошлого века. Древним майя что-то мешает, но что? Мы не знаем, мы этого не понимаем. Может быть, будь в Мезоамерике более развита керамика, то кролиководство бы там все-таки состоялось, а кроликов бы откармливали в глиняных сосудах, как сонь в древнем Риме. Кстати, интересный вопрос: не были ли древнеримские сони вытеснены позднее с европейских столов как раз одомашненными кроликами? Или же древние домашние сони, как и древние кошки, пали жертвой юстиниановой чумы (о ней чуть позже), а кролики заняли освободившуюся на столах европейцев нишу? Во всяком случае, сейчас домашняя соня – несомненная редкость.
Возвращаясь в Мезоамерику: почему, однако, керамика развивается здесь так медленно? Возможно, потому, что в качестве сосудов мезоамериканцев устраивают деревянные или сделанные из тыкв и успешное одомашнивание тыквы отрицательно сказалось на гончарном деле и одомашнивании кроликов? Конечно, я фантазирую, и не претендую на истинность, но я пытаюсь показать, что связи могут быть гораздо сложнее, чем это показывает Даймонд.
Да, производящее хозяйство могло провоцировать и провоцировало эпидемии и, возможно, именно частые пандемии начинили евразийцев изрядными запасами бактериологического оружия, пригодившегося при покорении других континентов и народов, но влияло на частоту эпидемий всё-таки не производящее хозяйство с его изобилием само по себе. Города Мезоамерики тоже были густонаселены, но их жители питались, по большей части, тем, что вокруг этих городов и выращивалось. Для развития эпидемии (как и для научного и культурного прогресса) важно не то, что в данном месте можно получить очень много продовольствия и на этом же месте поддерживать большую численность населения. Важен обмен. Те типы хозяйства, которые появились в Евразии, позволяли, видимо, вести гораздо более активную торговлю и гораздо активней обмениваться товарами.
Юстинианова чума, охватившая Европу в VI веке, не была бы возможна, если бы в Константинополь и далее по всей Восточной Римской (византийской) империи и даже за её пределы зерно не транспортировалось из Египта (вместе с этим зерном в Европу попали и черные крысы, а вместе с ними зараженные чумой блохи). Транспортировалось зерно, кстати, большую часть пути на морских судах, вдоль по средиземноморскому побережью – для наиболее крупных поставок тягловый скот не был нужен: так что Даймонд мог бы дополнить свои ключевые инновации, например, парусом.
И всё-таки, при всей неполноте, при всех недостатках, книга Даймонда как миниму учит обобщать, учит соединять данные из самых разных наук - и видеть в истории нечто большее, чем череду воин, переворотов и правителей. Даймонд обращает внимание на то, что лежит в основе этих переворотов, что является движущей силой истории, и это кажется бесконечно важнее тех недостатков, которые можно обнаружить в книге.