Текст: Андрей Цунский
Ах, как он был популярен!
Он говорил: «В свое время я имел неистребимое право молодости на всевозможные ошибки. Никто не посмеет сказать, что я не воспользовался этим правом».
Ошибки, ошибки... Да почему ошибки? «Сатирикон» и «Новый Сатирикон», «Пятак», «Лукоморье», «Бич», «Столица и усадьба», и «Синий журнал». «Двадцатый век», «Стрекоза» - все эти и другие журналы и газеты счастливы были публиковать стихи любимца публики, яркого идола петербургской богемы, артиста и поэта – Николая Агнивцева!
Когда они вместе со звездой русского «великого немого» Федором Курихиным и режиссером Константином Марджановым организовали театр-кабаре «Би-Ба-Бо», в газетах появились даже такие рецензии: «В заключение присутствующий среди публики футурист Маяковский читал свои нелепые стихи, чем сильно испортил впечатление от интересной программы». Кстати, автором почти всех программ и номеров кабаре был именно Агнивцев, и последним блюдом, десертом для публики обычно был именно он, сам читающий собственные произведения с неизменным обаянием и блеском.
«А вот неизвестно, - скажет скептик, - какой там был блеск и обаяние, вы предъявите мне видеозапись! Аудиозапись! Кинопленку хотя бы! Отзывы! Справку! Экспертизу с указанием экспертов! Лицензированных!»
А брюзга скажет с умным видом: «Хороший поэт в кабаре выступать не будет...»
Милые мои, вы считаете, что вы оригинальны?
«…среди массы повторений, тривиальностей и просто безграмотностей – нет-нет, да и выглянет настоящее лицо настоящего поэта, губящего себя, свое дарование по подмосткам театриков кабаре» - ой, только не нужно судорожно воспоминать, где вы это уже написали. Это не вы. Это такие же, как вы. Сто лет назад. В журнале «Новая русская книга». В Берлине. В эмиграции...
На его стихи писали песни, причем исполняли их везде и все – например, Александр Вертинский. Танго «Дымок от папиросы» до сих пор кое-где поют... А вообразить себе «Бродячую собаку» без Агнивцева – как?
«Очень высокий, с длинными «поповскими» волосами, в черной бархатной блузе и клетчатых брюках, в руке дорогая трость с массивным набалдашником. На запястье браслет в виде толстенной цепи из огромных стальных звеньев. На полтуловища буквально выше всех окружающих он проходил по улицам Киева, как инородное существо, как пришелец из другого мира. Человекожираф. С огромным бантом на шее. При этом своем богемном виде Агнивцев был безотказным работягой, что как-то не вязалось ни с его внешностью, ни с поразительно ленивой походкой». Таким остался Николай Агнивцев в памяти Алексея Каплера, сценариста, в очень давние времена – ведущего «Кинопанорамы» (я уже не застал).
Есть люди, которые вершат историю в стихах, есть поэты-философы (без этого тоже нельзя), поэты-пророки (вроде бы есть и такие), поэты-воспитатели (о, этих точно больше, чем надо). А есть поэты, которые создают веселое настроение, которые не позволяют относиться к себе и к окружающему миру слишком серьезно. Таким был Агнивцев. Это прекрасный представитель того удивительного племени петербургских талантов, которые представляют сами собой, всей внешностью своей неординарное эстетическое явление.
Они часто знамениты – но не всегда. Некоторые из них дурашливы, а некоторые – нарочито серьезны. Кто-то прихорашивается, а кто-то нарочно запускает себя. Причем они ни в коем случае не подражатели, не копировщики, не жалкие косплейщики – они художники! Они всегда немного чудаки. И почти всегда они - поэты. Притвориться таким персонажем ни у кого и ни разу не получилось, какую шляпу и с каким шарфом ни надевай, на какой шпагат ни садись...
Перенесемся на сто лет назад. В этот же день, но в 1921 году... Как ему грустно. Как ему одиноко. Вокруг ненужные красивые города, красоты которых он не замечает. Ему кажется, что нужно бросить все – и вернуться. Туда, где была «Бродячая собака», где веселилась ехидная и изысканная петербургская публика, где его любят, где сборники его стихов – своеобразные пропуска в комнаты самых недоступных красавиц, где его цитируют... Но он уже знает, что нет «Собаки», публика частью в Париже, частью – в Стамбуле. Кто где, а многие уже и вовсе мертвы. Но он надеется, что все еще может вернуться – и он совершит страшную ошибку, вернется, думая, что едет на родину.
Но ни его компании, ни его публики, ни его кабаре - его родины уже нет. В стране, куда он приедет, уже по-другому смеются. Другим восхищаются. Тем, над чем раньше плакали и чего ужасались. Там скоро будет не «Дымок от папиросы», а «Окурочек» в пятнах помады. Он будет писать там стихи... то есть будет рифмовать что-то... Нет, не надо. Не станем печалить его дух горькими воспоминаниями. Дадим машине времени еще чуть-чуть топлива. Назад. Лет на десять. Там он счастлив.
«Да какой он поэт?!» И с этими словами суровый серьезный человек разорвет в пух и прах само слово «поэт» над головой Агнивцева вместе с его стихами, и начнет вещать: «Веселость их! Железный стих! Кто тут живет без печали и гнева?! Левой, левой, левой!»
Вот мое сугубо субъективное мнение, которое может не совпадать даже с мнением редакции: один Агнивцев лучше десяти Демьянов Бедных. Что, глупость я сказал, по-вашему?
Берусь доказать.
Представьте себе два зала. В одном - читает свои стихи один Агнивцев. А в другом - десять Демьянов Бедных. Даже не сразу, пусть по очереди! И что бы вы выбрали? ;0)
P.S.
В Санкт-Петербурге жил удивительный актер, режиссер и человек – Юрий Валентинович Томошевский. Основатель «Приюта комедианта». Настоящий мастер художественного воплощения стихов, превращавший в спектакль любое четверостишие... Пятого мая будет три года, как его нет – трагическая случайность, нелепость унесла от нас прекрасного Артиста и тончайшего ценителя, знатока и исполнителя поэзии.
Он был даже внешне чем-то похож на Агнивцева! И как он его читал... Лучше просто невозможно.
Я не боюсь читать Агнивцева после него только по одной причине: так, как у него, все равно никогда не получится, причем ни у кого, включая прекрасных актеров и тех не-актеров, кто делает это куда как лучше меня.
Юрий Валентинович очень хотел, чтобы в России не забывали русскую поэзию. И чтобы мы знали не только как она выглядит, но и как звучит. Так не станем бояться. Давайте любить свою культуру вслух! И не все хорошо, что делается молчком.