Текст: Фёдор Косичкин
Жак Бенинь Боссюэ (1627–1704)
Французское духовное лицо, которого можно считать последним «отцом церкви», потому что он поднял на невиданную интеллектуальную и эмоциональную высоту традиционный жанр проповеди. Или же одним из первых «светских аббатов» - монаха, больше проводящего времени в светских гостиных, чем в келье. Как видно из голов жизни, он дожил до почтенных по меркам XVII века 76 лет – и список вундеркиндов открывает благодаря bon mot другого галантного остряка, поэта Вуатюра, переданного Булгаковым в «Жизни господина де Мольера».
«Появился Боссюэ, прославивший себя впоследствии тем, что не было во Франции почти ни одного знаменитого покойника, над гробом которого Боссюэ не произнес бы прочувствованной проповеди. Первую же из своих проповедей, правда не над покойником, Боссюэ сказал именно в салоне Рамбуйе, будучи шестнадцатилетним мальчишкой. Боссюэ говорил речь до поздней ночи, что дало повод Вуатюру сказать, когда оратор закончил, изложив все, что у него накопилось в голове:
– Сударь! Мне никогда еще не приходилось слышать, чтобы проповедовали в столь раннем возрасте и в столь позднее время».
Томас Чаттертон (1752—1770)
Фигура столь же грустная, сколь неизбежная в разговоре про вундеркиндов в литературе. Сын умершего до его рождения бристольского пономаря, чья вдова открыла пансион для девочек, жадно тянулся к знаниям и явно обладал колоссальными способностями именно в гуманитарной области. Потому что начиная с 12 лет рассылал в столичные журналы стихи средневекового монаха Томаса Роули, якобы найденные им. Стихи принимались с восторгом, который, однако, не распространялся на самого Чаттертона – мальчишку, который случайно наткнулся на заветный сундук, а теперь юлит, не желая расставаться с сокровищем, как считали почтенные литераторы. Непонимание, лютая нищета и начавшие накапливаться по мере роста корпуса текстов «Роули» подозрения привели Томаса к трагической развязке – он отравился, не дожив трех месяцев до 18-летия.
Александр Пушкин (1799–1837)
Пушкин – наше все, в том числе и наш собственный вундеркинд. «Вот уже 16 лет, как я печатаю», - мимоходом заметил Пушкин в Болдинскую осень. Получается – с 15 лет. И действительно: способность слагать благозвучные стихи с неожиданными образами проявилась у него очень рано, приводя в восторг и смущение его старших друзей. Вяземский писал о пушкинском послании Жуковскому:
«"В дыму столетий"! Это выражение — город: я все отдал бы за него, движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших. Знаешь ли, что Державин испугался бы «дыма столетий»? О прочих и говорить нечего».
Артюр Рембо (1854–1891)
«Ужасного ребенка» французской литературы нельзя назвать вундеркиндом в полном смысле слова; несмотря на ангельскую внешность, ставил он себя с самого начала отнюдь не по-детски. Но все-таки вся его литературная деятельность продолжалась около четырёх лет – и закончилась, когда ему не было двадцати. После чего началась жизнь обыкновенного бродяги, выбившегося в торговцы колониальными товарами. И закончившаяся очень рано от преждевременного, но вполне обычного онкологического заболевания.
Самуил Маршак (1887–1964)
Маршак прочно ассоциируется с детской поэзией, но уж никак не с поэтом-ребенком. Между тем он-то как раз и был настоящим вундеркиндом. Причем вовремя распознанным и правильно поддержанным. Познакомившись с 15-летним еврейским пареньком и почитав его русские стихи, знаменитый культуртрегер того времени Владимир Стасов добился его перевода в 3-ю петербургскую гимназию, славящуюся своим изучением древних языков, а заметив, что петербургский климат губителен для воронежского уроженца, на два года выписал его в Ялту, в тамошнюю гимназию, причем жил он на даче Максима Горького. Надо сказать, что, выросши, Самуил Маршак с лихвою «отработал» поддержку старших товарищей: его вклад в русскую литературу уникален.
Ника Турбина (1974–2002)
Еще одна неизбежная и грустная эмблема вундеркиндства – и опасностей, подстерегающих людей, чьи таланты оказались проявлены еще в детском возрасте. Вероника стала надиктовывать что-то маме и бабушке с четырёх лет, в восемь, после знакомства с генералами советского литературного истеблишмента (к которому, впрочем, ее семья имела отношение изначально) вышла ее первая книга, «чудо-девочку», сочиняющую и обаятельно декламирующую вполне зрелые стихи, в которых нет ни тучек, ни собачек, а есть расставания и одиночества, стали буквально носить на руках, видеть в ней «новую Надю Рушеву от поэзии». В 12 юная поэтесса получила одну из самых престижных наград в мире искусства — "Золотого льва" Венецианской биеннале, которую до нее из русских поэтов получала только Ахматова.
…а к 20 годам чудесный дар иссяк – что и породило небезосновательные подозрения в соавторстве мамы, далеко не чуждой литературе. Осталась лишь преждевременно повзрослевшая богемная девица с расшатанной психикой и разрушительными вредными привычками. Может быть, Ника сумела бы преодолеть затяжной кризис – но неслучайный несчастный случай (выпала из окна пятого этажа) не оставил на это шансов.