Текст: Наталья Соколова
Это не вымысел и не научная фантастика. Смерть, объяснял он, наступает оттого, что один из органов резко выходит из строя. А если не допускать «аварий», а давать всему организму стареть постепенно, то человеческая жизнь может длиться более ста лет. Поддерживать здоровье должны лизаты (гистолизаты Тушнова) – особые вещества, которые образуются в организме в процессе распада внутриклеточных белков. Если вводить их в небольших дозах, то они будут творить чудеса. «…в некоторой доле жизненный процесс обратим», - писал Тушнов. Сначала эксперименты с лизатами проводились на животных, потом на простых людях, а позднее разработками неизбежно заинтересовались и люди непростые. Из Казани ученого перевели сначала в Ленинград, а затем в Москву, поближе к ответственным товарищам, во все времена, от вавилонских царей до генеральных секретарей, мечтавшим о бессмертии. Профессор стал консультантом Лечебно-санитарного управления Кремля.
Между прочим, дочь профессора Тушнова - Вероника Тушнова. Та самая, которая «Не отрекаются любя», «А, знаешь, все ещё будет!..». Она тоже окончила медицинский факультет Казанского университета и аспирантуру на кафедре гистологии Всесоюзного института экспериментальной медицины, где в 30-е трудился ее отец.
Но о ней – отдельно. А «Эликсир для избранных» - роман, основанный на жизни и трудах профессора Тушнова. Его написал правнук Тушнова, журналист и редактор Михаил Логинов, предпочитающий подписываться Майк Логинов. Несколько лет назад у него уже выходил сборник «Десять писем к подругам» - рассказы о любви, сексе и немного о Москве. Причём Майк, как продвинутый новичок, издал их сам, в Riderò. И не прогадал: первый большой роман вышел в самом крупном российском издательстве.
Главный герой «Эликсира…», московский журналист Алексей Кораблёв знакомится с неким Хабибуллиным из Казани, – родного города прадеда Кораблёва, Павла Заблудовского. Гость, появившийся в редакции, назвался представителем Фонда поддержки общественных инициатив, сообщил, что в Казани готовится научная конференция, посвящённая выпускникам Казанского ветеринарного института, и попросил в честь этого события написать статью об академике Заблудовском. На первый взгляд – рядовая просьба, не выходящая за рамки профессиональной компетенции героя. Но к странному представителю безликого фонда Кораблёв доверием особо не проникся. Да и о собственном прадеде Алексей до получения этого «задания» почти ничего не знал.
«О существовании прадеда я узнал благодаря медной табличке, долгие годы украшавшей дверь нашей квартиры на Новинском бульваре, – уверяет рассказчик. – “Профессор Павел Алексеевич Заблудовский” было выгравировано на ней. В детстве табличка эта причинила мне немалые неприятности. Мои дворовые кореша, среди которых попадались вполне законченные малолетние преступники, прочитав надпись на табличке, решили, что Заблудовский – это и моя фамилия. Вследствие этого я получил во дворе неблагозвучное и обидное прозвище Лёшка-Заблуда. Все мои попытки объяснить, что Заблудовский – это фамилия моего прадедушки, которого я и в глаза-то никогда не видел, и что моя фамилия – Кораблёв, ни к чему не привели».
Вот так иронично начинает свое расследование Алексей. И когда к нему начинают проявлять интерес всякие спецслужбисты, ирония его не оставляет. Но, достав с антресоли архив своего прадеда, искавшего способы омоложения организма, Кораблёв даже не подозревал о том, насколько опасным станет его расследование.
Сложно устроена и книга: тут тебе и семейная сага, и научный детектив, и драма. В повествование вовлекаются коллеги, жених дочери, которая давно живет в Канаде, любимая женщина и даже реальные исторические лица. А ещё ученик профессора Заблудовского, который испробовал действие лизатов на себе.
Со времён «Десяти писем к подругам» Майк не изменяет выбранному стилю, который можно было бы назвать «бытовой лиризм». Основательно выстроенный быт героев оставляет ощущение надёжности - и уже не важно, о чем идёт речь: о простых семейных посиделках за чаем или свиданиях с чужой женой.
Взяв за основу реальную историю, автор не утверждает, что его книга документальна от начала и до конца. Но, по его словам, все совпадения с реальностью не случайны. Ведь он, как и его герой, тоже основательно покопался в семейном архиве.
Майк Логинов. «Эликсир для избранных»
М.: «Эксмо», 2021 – 416 с.
…
Кроме таблички с фамилией о прадеде напоминали чашки и молочник из тончайшего полупрозрачного китайского фарфора. Они казались такими хрупкими, что было страшно даже прикоснуться к ним, не то что пить из них.
– Откуда у нас это? – спросил я однажды маму.
– Это прадедушка привез с Русско-японской войны, – ответила она.
Я был поражен. Подумать только, оказывается, прадедушка был участником исторических событий! Я, домашний книжный мальчик, уже одолел к тому времени «Цусиму» Новикова-Прибоя и знал кое-что о провальной политике царизма на Дальнем Востоке.
– А где прадедушка воевал? – поинтересовался я, в душе надеясь услышать про оборону Порт-Артура.
– Не знаю, – ответила мама.
– А в каких войсках он служил?
– В кавалерии, я полагаю.
Вот здорово! Я представил себе прадедушку скачущим в атаку с шашкой наголо, но следующее мамино сообщение меня сильно обескуражило.
– Он лечил казацких лошадей, – сказала она будничным голосом.
– Почему лошадей? – удивился я.
– Потому что он был ветеринар.
Героический образ предка померк. Я видел живого ветеринара. Когда жившая у нас в доме лайка Чарли заболела, лечить ее пришел несимпатичный дядька в мятых брюках и грязноватом халате. Звали дядьку, как сейчас помню, Игорь Евсеевич, и от него неприятно пахло. Видимо, мама почувствовала, что принизила прадеда.
– Он начинал как ветеринар, – поправилась она, – вообще-то он был физиологом.
Слово «физиолог» ничего мне не говорило.
– Он изобрел лизаты, – добавила мама что-то уж совсем непонятное.
Услышав это слово, я снова вспомнил Чарли, который любил лизать мне лицо.
– Лизаты? Что такое лизаты? – спросил я.
– Э-э-э… Ну, это такие вещества… специальные, с помощью которых можно лечить разные болезни.
Видимо, мама тоже не слишком хорошо разбиралась в научных теориях Павла Алексеевича Заблудовского.
– Это как лекарства? – продолжал допытываться я.
– Вроде того…
Итак, прадедушка Павел Алексеевич был физиологом и изобретал лекарства. Этого было вполне достаточно для восьмилетнего мальчика. Беда в том, что и сорок лет спустя мои представления о работах академика Заблудовского оставались примерно на том же уровне. В семье обсуждалась, да и то редко, только смерть прадеда. Официальная версия гласила, что Павел Алексеевич почувствовал себя на работе плохо, вернулся домой, где в это время никого не было, прилег отдохнуть, заснул и во сне умер от сердечного приступа. «Благословенная смерть!» – всякий раз повторяла мама. Несколько коротких фраз, которые никогда не менялись и со временем превратились в некий канонический текст. Так это предание и передавалось в нашей семье из поколения в поколение. Так оно дошло до меня, и я впитал его вместе с другими семейными преданиями и мифами. Да, так оно все и было… Но мне отчего-то всегда чудилось в кончине прадеда что-то загадочное, что-то странное.
Москва, наши дни
Взятые мною на себя обязательства делали неизбежным визит на Новинский и истребование у мамы прадедова архива. Я решил не откладывать дело в долгий ящик и в тот же вечер отправился повидать родственников.
…Я вошел в прохладный подъезд и огляделся. Есть места и предметы, которые остались такими же, какими они были давным-давно, такими, какими их видели люди, которых уже нет… На Новинском все или почти все было так же, как и восемьдесят лет назад. И Павел Алексеевич Заблудовский, который вошел сюда в тот роковой день 19 сентября, видел то же самое, что видел и я. Ну, разве что был еще стол, за которым сидела консьержка. И стены, возможно, были выкрашены в другой цвет. И вообще все было поновее, стекла в парадном – чистые и прозрачные, лак на деревянных перилах – свежий.
Я поднялся к лифту и нажал кнопку вызова. Где-то в вышине мягко ухнул мотор, и механизм пришел в движение. Противовес поплыл вверх, а кабина начала спускаться, как-то по-особенному цокая на каждом этаже. Я помнил все эти звуки с детства. И еще я помнил, каким лифт был раньше – буржуазным, отделанным коричневым деревом, с дверями-половинками, которые надо было открывать и закрывать руками. А еще в кабине был маленький диванчик, чтобы пассажиры могли присесть, и зеркало. Потом этот лифт заменили на другой, более современный. Но мне было жалко, что больше нет того старого лифта. Я всегда любил старые вещи и с трудом привыкал к новым…
Дверь открыла сестра Катерина. Она была на восемь лет моложе меня и жила в нашей старой квартире вместе с мамой и сыном Виктором. Катин муж – наследник грузинских князей, веселый гуляка и редкостный бездельник Георгий Лордкипанидзе – безвестно отсутствовал уже пятый год. Время от времени я заводил с сестрой разговор о том, что надо бы как-то определиться.
– Кому надо определиться? – безмятежно спрашивала Катя, глядя на меня своими прозрачными голубыми глазами.
– Ну, с Георгием определиться…
– Это как же?
– Развестись с ним.
– А можно заочно?
– Не знаю… Наверное. Надо посоветоваться с юристом.
– Надо, – соглашалась Катя, но ничего не предпринимала, и все оставалось по-прежнему.
Я пытался ее вразумить, говорил, что такое положение дел ненормально. Указывал на то, что оно чревато разными осложнениями, в том числе имущественного характера.
– Что ты имеешь в виду? – щурилась Катя. – На квартиру он претендовать не может, она не совместно нажитая.
– Ну а наследство там… Придется делить его между Георгием и Витькой…
– Наследство? Какое наследство? – смеялась Катя. – У меня нет ничего, кроме долгов. К тому же я еще молода и умирать не собираюсь.
– Молода, – соглашался я и заходил с другой стороны: – И можешь встретить хорошего, порядочного человека, с которым…
– С которым что?
– С которым захочешь связать себя узами брака, но не сможешь, потому что двоемужество запрещено, – продолжал канючить я.
– Ах, оставь! К чему все эти формальности? – махала на меня рукой Катька. – Если я встречу, как ты говоришь, порядочного человека, с которым захочу, то не сомневайся, я смогу!
Это было правдой. После бегства князя у Катерины постоянно кто-то был. Иногда она знакомила меня со своими любовниками. И среди них даже попадались симпатичные мужики, но никто не удерживался на первой строчке хит-парада дольше шестнадцати недель. Все довольно скоро отчаливали, не оставляя в Катькиной жизни заметного следа. Я терялся в догадках. За ее нежеланием прервать формальную связь с непутевым мужем что-то скрывалось, но я не понимал что. В остальном жизнь Катина протекала без приключений. Она зарабатывала, строча статьи сразу для четырех журналов одновременно. Катькин сын Виктор к тому времени благополучно окончил школу и поступил на бюджет в Бауманку, чем глубоко поразил все наше гуманитарное семейство. Мама сидела на пенсии и, как сама говорила, «вела дом».
– Привет! – сказала Катерина, пропуская меня в прихожую. – Какими судьбами?
– Привет, – ответил я. – Мама дома?
– Дома. Случилось что?
– Да не случилось ничего. Почему сразу случилось? Зашел вас проведать.
– А-а-а… Ну, раздевайся.
Я повесил куртку на вешалку и поглядел на себя в зеркало. Зеркало было старинное, из какого-то ценного красного дерева, высоченное, уходившее во тьму под потолок.
– Слушай, Кать, а сколько этому зеркалу лет? – спросил я. – Оно при прадеде было?
– Не знаю, у мамы спроси.
– А где она?
– В кабинете.
– Что делает?
– Одно из двух – или переписывается с кем-то в «Одноклассниках», или режется в «тетрис».
– В «тетрис»?
– Да. Она пыталась еще освоить «сапера», но как-то у нее не пошло.
– Понятно. А чем еще она занимается?
– Слушает «Эхо Москвы» или вяжет.
– Вяжет? Что она вяжет?
– Решила связать Витьке шарф на зиму.
– Вас ждет что-то грандиозное. Помнишь, какой шарф она связала мне в десятом классе? Я обматывал его вокруг шеи раз шесть.
– Как не помнить? Но пусть лучше вяжет. Если она ничем не занята, начинает меня воспитывать. Так ты по что пришел?
– Было мне сегодня видение…
– Хм! И что же тебе привиделось?
– Явился ко мне человек и заказал статью о прадеде Павле Алексеевиче.
– Ого! А зачем?
– Юбилей Казанского ветеринарного института. Сборник статей о выдающихся выпускниках. Не хочешь ли!
– Ну, что же, очень приятно. Хотя я, честно говоря, очень мало знаю о прадеде и о том, чем он занимался.
– Я знаю не намного больше твоего.
– Хочешь поговорить об этом с мамой?
– Да. И попросить выдать мне архив.
– Ну, архив – это громко сказано. Там не так уж много бумаг.
– А ты откуда знаешь?
– Да перекладывала недавно. Комод старый совсем рассохся. Мы его выкинули.
– Так говоришь, мало бумаг от прадеда осталось?
– Мало.
– Странно.
– Что странно?
– Ну, все-таки известный был ученый, один из первых академиков ВАСХНИЛ, а бумаг не осталось.
– Ну, не знаю, – пожала плечами Катька. – Я об этом как-то не задумывалась.
– Я вот раньше тоже не задумывался. А теперь задумался. Я сегодня пошарил в Яндексе. И вот что интересно: ссылок вроде бы много, но везде одно и то же – коротенькая статья из Большой советской энциклопедии. Имя, годы жизни, советский микробиолог, патофизиолог, академик, окончил, преподавал. «Теоретически обосновал действие лизатов при некоторых болезнях сельскохозяйственных животных». Все. Точка.
– Ну, знаешь, мы с тобой и этого не удостоимся, – философски заметила сестра. – Много надо работать, милый друг, чтобы потомки помянули тебя хотя бы короткой статьей в энциклопедии. А, кстати, слово «лизаты» я знаю! Когда я его слышала от мамы, то всегда вспоминала Чарли. Помнишь, как он подходил и лизал нас в лицо шершавым синим языком?
– Конечно, помню. А что такое лизаты на самом деле, знаешь?
– Не, не знаю.
– Вот и я не знаю. А как я буду статью-то писать?
– Да, парень, влип ты.
– Тебе смешно.
– Сочувствую.
– Ладно, пойду с матерью потолкую.
– Пойди-пойди, она будет рада.
И Катька вернулась на кухню, а я двинулся по направлению к кабинету. Когда я был маленьким, коридор в нашей квартире казался мне огромным и напоминал центральные нефы готических соборов, которые я видел в книгах из родительской библиотеки. До того, как родилась сестра, мама работала, и я часто оставался дома один. Тогда я выбирался из детской в коридор и закрывал двери всех выходивших в него комнат. Даже в солнечный день здесь становилось сумрачно. Я садился на пол, и мне казалось, что я в безопасности… Сейчас в коридоре тоже было темновато, горевшая в прихожей лампочка не добивала до дальнего конца, но я знал каждую половицу и уверенно шел вперед. Из-за двери кабинета доносилась тихая приятная музыка. Я постучал.
– Да-да, – послышался мамин голос.
Я открыл дверь и вошел. Компьютер был выключен, мама сидела в кресле и вязала. У нее за спиной, на тумбочке, стоял старый радиоприемник, какая-то станция передавала джаз.
– Привет, ма!
– Здравствуй, сыночек, – сказала мама, откладывая вязание. – Как ты?
– Спасибо, хорошо, – ответил я, усаживаясь в другое кресло, стоявшее ближе к двери. – Как ты себя чувствуешь?
– Тьфу-тьфу, нормально.
– Я вообще-то к тебе по делу.
– Слушаю тебя.
– Ко мне сегодня приходил человек по имени Адель Гарипович.
– Кто это?
– Довольно странный молодой мальчик.
– И что же ему было от тебя нужно?
– Он предложил мне написать статью о прадеде.
– Вот как? – Мама снова взялась за вязание. – Он говорил с тобой о Павле Алексеевиче?
– Да.
– А откуда он, этот… Адель Гарипович?
– Понятия не имею. Он просто пришел. Гонец судьбы.
– Ты напишешь? Твой прадедушка был крупным ученым…
Я посмотрел в окно и увидел, как ветер раскачивает ветви огромного дуба, росшего на заднем дворе. Раньше его верхушка едва доходила до нашего подоконника, а теперь он вымахал выше шестого этажа…
– Ты меня слушаешь? – спросила мама.
– Да-да… Крупный ученый…
– Так ты напишешь? В конце концов, нас не так часто просят написать о нем…
– Если я откажусь, то ты на меня обидишься?
– Вот еще! – фыркнула мама. – Чего мне обижаться? Я все понимаю, ты занят…
– Дело не во времени. Главная проблема в другом – я толком не знаю, чем занимался прадед.
– Вот и узнаешь, – назидательно сказала мама. – Я всегда мечтала, что ты пойдешь по его стопам, станешь ученым, продолжишь дело.
– Я знаю, мама. Ты мне это уже много раз говорила… Хорошо, я попробую… Не в смысле пойти по стопам, это уже поздновато делать, а сочинить что-то связное. Но чувствую, мне придется очень постараться, чтобы не вызвать хохота научного сообщества. Нужно хотя бы в общих чертах понять, чего же такого прадед натворил. Ты говорила, что после него остались какие-то бумаги…
– Архив, – важно произнесла мама.
– Хотелось бы взглянуть.
– Он на антресолях.
– Над кухней?
– Нет, над ванной.
– Давай я достану.
– Что ты! Куда ты полезешь в костюме?
– Ну, пиджак-то я сниму…
– Не надо! Там пыльно. А главное – я не помню точно, где все лежит… В каком-то из чемоданов, но надо искать. Витька вернется, достанет, а потом тебе привезет.
– Ладно. Просто я сейчас на машине…
– Ничего. Один-два дня ничего не решают. Завтра у Вити лекций в институте нет, вот он и займется.
– Ма, а ты сама прадедовы труды не пыталась читать? – поинтересовался я.
– Пыталась как-то, только не поняла ничего, – рассмеялась мама.
– Ладно, ты не расстраивайся, разберемся, – улыбнулся я в ответ. – Я пойду, пожалуй.
Я встал и чмокнул маму в щеку. От ее кожи исходил слабый запах духов и лекарств.
– Ну, вот, ты уже уходишь, – огорчилась мама, – а я что-то хотела тебя спросить…
– Что?
– Вылетело из головы.
– Ну, вспомнишь – позвони.
Я направился было к двери, но остановился и обернулся:
– Слушай, ма, а ты помнишь, как рассказывала про яды?
– Какие еще яды? – удивленно вскинула брови мама.
– Ну, про то, что у нас на антресолях хранились какие-то вещества, какие-то сильнодействующие яды. Якобы остались от прадеда.
– Нет, не помню, – помотала головой мама.
– Не может быть! Ты об этом сто раз говорила. Это – одно из семейных преданий. И мне от этих твоих рассказов было немного не по себе. Ведь у нас в доме никогда не хранили оружия или еще чего-то… смертельно опасного. Кроме этого яда.
– Нет, не помню…
– Очень странно. Неужели не помнишь?
– Лешенька, память… она такая… сложная вещь, что-то забываешь, что-то помнишь не совсем так, как это было, – примирительно сказала мама. – Может быть, ты что-то читал… и это у тебя как-то связалось…
– Ладно, следствие зашло в тупик, – усмехнулся я. – Здесь я, как в кино, должен оставить тебе визитную карточку и попросить позвонить мне, если что-нибудь вспомнишь.
– Непременно, детектив.
Я вернулся в прихожую и стал одеваться. Катька вышла меня проводить.
– Ну, как поговорили?
– Поговорили.
– Будешь писать?
– Куда ж я денусь? С архивом, правда, заминка. Он, оказывается, на чердаке…
– Да, мы его туда закинули.
– Мама предлагает задействовать Витьку для его извлечения. Если ты не против…
– Почему я должна быть против?
– Ну, ты его всегда так опекаешь. Вдруг бедный мальчик упадет…
– Не изображай меня сумасшедшей мамашей! – строго сказала Катерина.
– Хорошо, не буду! Просто я помню, как однажды Витя вешал шторы у себя в комнате…
– Так, ты что, издеваться надо мной пришел, да?
– Я над тобой не издеваюсь, разве что подтруниваю слегка.
– Подтрунивает он! На вот, возьми лучше котлеты, я тут жарила. И проваливай!
И она сунула мне в руки пластиковый контейнер, от которого аппетитно пахло свежезажаренными котлетами.
– Проваливаю! – я поцеловал Катю в щеку. – Витьке привет! Жду его с архивом.
– Хорошо, я ему передам.