Текст: Александра Зайцева
Рита ни секунды не сомневалась, что её накажут, и наказание будет страшным. Но так же понимала, что должна это сделать.
Даже не так. У Риты не было выбора.
Она словно видела не свои руки, а чужие. Эти жадные тонкие руки с пятнами от фломастеров на пальцах и обкусанными ногтями хотели взять молоток. Они почти осязали его шершавую рукоять. Они мечтали о нём. Но ящик с инструментами в другой комнате, в кладовке, на самой нижней полке, где стопки старых газет и журналов. Рита знала об инструментах именно из-за журналов – иногда они с Лесей подолгу листали их в поисках неприличных картинок. А чтобы достать пожелтевшую душную стопку, приходилось каждый раз отодвигать ящик с инструментами. С молотком.
Нет, сейчас некогда идти в другую комнату, да и как объяснить, если поймают?
Они громко говорят в кухне, голоса словно выпрыгивают из журчания воды, позвякивания тарелок, мелодичного бормотания приёмника. Из тёплого сытного запаха жареной картошки. Обрывки голосов. Отрывки. Длинные полоски бумаги, когда рвёшь по краю журнальную страницу.
Вот сейчас звякнет последняя тарелка, тётя Оля прикрутит громкость радио, позовёт Риту и скажет, что уже поздно, пора домой. Рите пора, тётя Оля с Лесей и так дома. Они будут обедать, а Рите не предложат. В этом нет ничего грубого или неправильного, но всё равно обидно. Будто прогоняют. Маленькая обида, чуть заметный укол (вот видишь, не страшно, как комарик укусил, сейчас подую), но сегодня Рита не сможет вытерпеть. Она закричит, или расплачется, или что похуже… если не выпустит то, что больно давит, распирает её изнутри, хочет разорвать на две половины. Рите конец, если ничего не сделает.
И пусть Риту накажут, Леся возненавидит, а тётя Оля больше не улыбнётся у магазина или возле школы, когда увидит случайно. Всё равно её улыбки ненастоящие.
Тётя Оля не любит Риту. Даже когда хвалит перед Ритиной мамой или что-то дарит, вокруг словно пустота. Рита не знает, как такое объяснить, но тётя Оля для неё – большая чужая комната без мебели и отопления. И улыбки как гладкие белые стены. «Здравствуй, Риточка», - говорит тётя Оля на улице, проходя мимо. Голос у неё красивый, она чуть кивает и улыбается. «Здравствуйте!» - радуется Рита, расцветает, тянется навстречу. Но вот тётя Оля делает несколько шагов дальше, перестаёт видеть Риту, и улыбка тут же исчезает, будто не было. Выключается. Так могут выключаться только ненастоящие улыбки, которые вырастают из вежливости, а не из хорошего настроения. И от этого счастливое «здравствуйте!» Риты растоптано модными тётиолиными туфлями.
Но это тоже маленькая обида, раз, и забыла. Комариный укус, каких много. Не они заставляют Риту стискивать пальцы на рукоятке воображаемого молотка, а Самая Ужасная Несправедливость. Рита пережила такую сегодня, впервые за десять с половиной лет своей жизни, и теперь невыносимая боль грызла её изнутри.
Самую Ужасную Несправедливость сделал Самый Прекрасный Человек. Единственный из взрослых, в кого Рита верила всем сердцем не смотря ни на что, тот, кто существовал только для хорошего. Он пришёл к Лесе, почему-то к Лесе, а не к Рите, но это неважно, ведь Рита тоже была здесь. Просто позвонил, самым обыкновенным образом нажал на кнопку звонка возле двери, и тётя Оля открыла. Не сразу, наверное сначала вытерла руки вафельным кухонным полотенцем, поэтому Он звонил и звонил, а Леся с Ритой побросали раскраски и вышли в прихожую. Встретили Его. Огромного, красно-белого, самого правдивого в мире.
Дед Мороз! Как же так, ведь новый год наступит только завтра ночью. И Он не показывается людям, приходит когда все спят. Удивительно. Необъяснимо. Волшебно!
- Здравствуйте, - сказала Ему тётя Оля, будто почтальону или водопроводчику. Из её рта, как из пустой комнаты, потянуло холодным сквозняком. Недовольно нахмурилась, но отодвинулась в сторону, чтобы Он протиснулся в узкий коридор. Показала рукой на Лесю, которая стояла рядом с Ритой и ошалело таращила глаза. И Рита таращила. И дышать они обе, кажется, перестали.
- Добрый день, - голос у Деда Мороза был простой, дяденьковский, немного растерянный. Рите вдруг стало немного стыдно за тётиолину прихожую. За тусклую электрическую лампочку, за гроздь курток на вешалке, за кошачий лоток в углу и тапки в другом углу. Тут кому угодно станет не по себе. Но Он прихожую не рассматривал, сказал о другом: – Две девочки?.. Но… Подождите, у меня записано.
- А, это. Как неудобно, - тоже растерялась тётя Оля. – Мы вас вечером ждали. А сейчас к дочке подружка в гости зашла.
Она повернулась к Рите, выключено улыбнулась, но Рита не улыбнулась в ответ. Так не должно быть! Что за глупый разговор? Почему тётя Оля будто недовольна, что Рита здесь? Рита ничего плохого не сделала, и она не какая-нибудь, чтобы так смотреть.
- Я что-нибудь придумаю, а вы… - тётя Оля помахала руками, вроде дирижёра в филармонии, и повела подбородком в сторону гостиной.
- Здравствуйте, девочки! Здравствуйте, мои дорогие! Я к вам долго ехал, очень устал, отдохнуть бы. А ну-ка в комнату меня проводите, кресло предложите! - наконец-то Дед Мороз освоился и стал собой. Рита чуть не заплакала от облегчения. Показалось, только показалось, что она Ему не нравится, что тётя Оля привычно скажет: «Уже поздно, тебе пора домой». И пусть Рита не подготовилась к удивительной встрече, пусть Леся сбегала в спальню и быстренько напялила платье с блестящей юбкой, а она осталась в некрасивых утеплённых джинсах и волосатом свитере, пусть никто не фотографирует на память, а от волнения немеет подбородок и мельтешит белое перед глазами. Снег - наверное, Дед Мороз принёс его с собой. И подарки принёс. Рита заслужила подарок, оттарабанила про Лукоморье без единой запинки, хоть и пошатывало, и снежило в голове. Даже изобразила всё в лицах – и кота, и русалку, и другое разное. «Посмотрите, как я стараюсь, я вас люблю, я вас каждый год очень жду!» - кричали Ритины глаза.
- Молодец! - похвалил Дед Мороз и достал из мешка что-то маленькое, в ладони не видно.
Рита протянула руку, взяла, посмотрела. «Алёнка». Шоколад. Молочный. Плитка. Крошечная. Глупая. И глаза у девочки с фантика глупые, круглые и насмешливые. И у Леськи. У Леськи, которая прижимает к груди здоровенную подарочную коробку с детской швейной машинкой. Рите машинка не нужна, дело в другом. Почему?
- Почему?.. – шепчет Рита, глядя на шоколадку.
Дед Мороз не слышит, собирается уходить.
- Почему? – Рита переводит удивлённый взгляд на тётю Олю. Та стоит в дверном проёме и не смотрит на Риту.
- Я же… Я же стих… - говорит Рита громче. – Я не хуже, чем она. Я хорошо себя вела. Честное слово. Я не плохая.
- Все детки хорошие, всех поздравляю, а теперь мне надо спешить! – грохочет Дед Мороз уже из прихожей.
- Но у меня открытки! – бежит следом Рита. Это последний аргумент, последняя надежда всё исправить. – Открытки с бабочками! Я не все собрала, но много. Их шестнадцать! Я заслужила!
Дед Мороз озадаченно моргает. Он не знает. А ведь должен знать, потому что открытки учительница вкладывает в тетради только тем, кто сделал классную и домашнюю работу без ошибок и помарок, а это очень трудно. Рита старалась, больше всех в мире старалась. А он не знает об этом. Как же так?
- Молодец, - повторяет Дед Мороз и уходит.
Рита стоит в прихожей, смотрит на коричневую железную дверь и мнёт в пальцах «Алёнку». В горле разбухает что-то горячее, опускается ниже, ворочается, растёт. Что-то чёрное и голодное. «Молоток, хочу молоток!» - требует оно. И руки Риты дрожат, потеют. Они вели себя спокойно, когда Леся хвасталась машинкой, даже просовывали какую-то тряпку под иглу, притворялись обычными. Но теперь Леся побежала к тёте Оле на кухню клянчить лоскуты для шитья, Рита осталась одна. Сидеть у Лесиного письменного стола, смотреть на свои руки и ждать, когда велят уйти.
- Нечестно, - говорит Рита рукам.
Рукам, которые столько раз переписывали глупые упражнения начисто, чтобы получить открытки, чтобы Риту похвалили, признали.
Рукам, которые тихонько открывают дверь кладовки, находят молоток, нежно гладят его, поднимают, несут.
Потом, Рита уходит домой не прощаясь. Никто не сказал ей, что пора, она сама так захотела. Молча натянула сапоги и куртку (шапка в рукаве, торчит теперь бугром пониже плеча, но это ерунда), тихонько открыла и закрыла железную дверь. Радио всё пело и пело в кухне, скрывало все другие звуки.
Подъезд, ступеньки, ещё дверь – тугая, на пружине, и ух – воздух! Рита дышит им, ест его, не идёт, а плывёт в нём. Холодный, морозный, оживляющий. Рите легко, она избавилась от злого внутри. Сделала гадость, настоящую подлость, но не чувствует вины. Вина придёт позже. И наказание. А сейчас Рита хрустит подмёрзшим снегом и мычит мелодию из радио, напевает дурацкое «ла-ла-ля» от всей своей маленькой души.
Интересно, Леся уже вернулась в комнату, увидела молоток и разбитую вдребезги швейную машинку? С новым годом, с новым счастьем! Получите справедливость, запомните её хорошенько. «Справедливость, справедливость, справедливость», - твердит себе Рита всю дорогу. Пока слово не теряет смысл. «Спрсть, спрсть, спрсть». Какое странное слово.