Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Потомок польских дворян, ярко проявивших себя на русской службе, но с не меньшим рвением – и в революции. Его отец – Викентий Игнатьевич Смидович – был основателем Тульской городской больницы, мать там же открыла первый в городе детский сад, продуманный до мелочей. Отец – человек незаурядный, настоящий ученый – оставался на удивление равнодушным к высокой словесности. А младшего Смидовича литература увлекла с детства. Подростком он опубликовал в журнале «Модный свет и модный магазин» стихотворение «Раздумье», но быстро понял, что его путь – проза.
Историк и врач
В 1888 году Вересаев окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Об этом часто забывают, но известный хирург-писатель четыре года штудировал историю – и защитил диссертацию «Известия Татищева, относящиеся к XIV веку». Всё это ему потом очень даже пригодилось, но служить истории он до поры до времени не стал – и поступил на медицинский факультет Дерптского университета. Но пошел по пути отца «с задней мыслью», о чем честно написал потом в автобиографии: «Моей мечтою было стать писателем; а для этого представлялось необходимым знание биологической стороны человека, его физиологии и патологии». К тому же он понимал, что его проза будет в значительной степени автобиографичной. И пунктуально следовал этому правилу всю жизнь.
Едва получив диплом врача, он бросился на Донбасс, где развивалась эпидемия холеры. Там его, между прочим, чуть не поколотили шахтеры – за то, что связался с врачами. В холерные дни медикам всегда доставалось на орехи… Всё это он, конечно, перенес в прозу.
Псевдоним доктор Смидович-младший взял из рассказа популярного в то время писателя Петра Гнедича «Сны». «У Вересаева ужасная репутация. Вересаев — пугало всего округа; во-первых, он пьет коньяк бутылками; во-вторых, романы его до бесконечности разнообразны». Почему-то это понравилось строгому труженику, доктору Смидовичу. Видимо, сказался писательский сарказм – или просто созвучие понравилось. Так он и остался Вересаевым – не только в литературе, но и в жизни.
Шумную известность ему принесли «Записки врача», опубликованные в 1901 году. С тех пор эта книга переиздавалась многократно – и не раз вокруг нее разгорались настоящие битвы. Он выступал против опасных опытов в медицине, против экспериментов на людях. Книга полна фактов. Так, профессор Коломнин в 1886 году решил попробовать обезболивание, вводя кокаин в прямую кишку. Больная умерла от отравления. Коломнин «приехал домой, заперся у себя в кабинете и застрелился». Другие относились к результатам своей работы куда менее ответственно. Словом, получилась резкая, разоблачительная книга, у которой и среди врачей имелись как поклонники, так и ненавистники. Слишком смело он показал изнанку медицины. Даже сравнительно недавно вересаевские «Записки врача» попали под запрет в США – стараниями крупной фармацевтической компании. И в наше время, когда медицина и политика переплелись, Вересаева частенько цитируют – в разном контексте.
В своих нелицеприятных рассуждениях о врачевании он оставлял луч света разве что на далекую перспективу: «В будущем каждый сможет исполнять все предписания гигиены и каждый заболевший получит полную возможность пользоваться всеми достижениями науки».
Толстой – вечный защитник бунтарей и правдолюбов – предложил Вересаеву стать его лечащим врачом. Ценил его медицинскую честность и Чехов.
Во время Русско-японской войны Вересаев верой и правдой служил в Маньчжурии, заслужил ордена. А в записках «На японской войне» (1906–1907) и «Рассказах о японской войне» (1904–1906) в натуралистической, жестокой манере рассказал о жизни и смерти. Думаю, помог и исторический ракурс: до сих пор так никто лучше и не рассказал об этой трагической для России войне.
Любимый герой – Гектор
Начало ХХ века в русской литературе знаменательно не только расцветом «декадентства». У реалистов и читателей было больше, и своя иерархия существовала. Вересаев с его докторской основательностью пришелся ко двору.
Он стал завсегдатаем литературного салона «Среда», который основал писатель Николай Телешов. Там собирался весь цвет писательской Москвы – и реалисты, и символисты: Леонид Андреев, Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Иван Бунин, Владимир Гиляровский, Максим Горький, Александр Куприн. Вересаева там прозвали Каменным Мостом – за твердокаменный максимализм. Его любимым героем «Илиады» был Гектор. И это сразу видно – по вересаевскому переводу.
Иногда Вересаев надолго покидал письменный стол – и отправлялся путешествовать. В 1910 году он оказался в Греции – и на всю жизнь всерьез увлекся античной литературой. Усердно ее переводил – и лирику, и эпос. Не боясь конкуренции с Николаем Гнедичем и Василием Жуковским. Кстати, в 1919 году Вересаев стал последним лауреатом академической Пушкинской премии – за перевод поэмы Гесиода «О происхождении богов».
«Когда люди Вашего типа вымрут»
Самые кровавые месяцы Гражданской войны он провел в Крыму, в Коктебеле. Симпатизировал красным, но врачевал и белых. Как вспоминал писатель, уехал он на коктебельскую дачу на три месяца, а прожил там три года, за которые «шесть раз был обворован, арестовывался белыми, болел цингой». Из этой исторической драмы Вересаев, по обыкновению, создал роман – «В тупике». Он показался критикам недостаточно революционным – и даже понравился некоторым тузам эмиграции.
Зато Горький откликнулся на него таким письмом: «Хороший Вы человек, Викентий Викентьевич, уж разрешите мне сказать это. И когда люди Вашего типа вымрут в России, а они ведь должны вымереть и скоро уже, – лишится Русь значительной части духовной красоты, силы и оригинальности своей. Лишится. И не скоро наживёт подобных». Этот роман переиздавали недолго – а потом он выпал из устоявшегося канона литературы о Гражданской войне.
Он стал писателем-исследователем. С одной стороны – беллетрист, препарирующий разнообразные метания своих ровесников. С другой – античник, с третьей – литературовед. Его исследование «Живая жизнь», посвященное трем гигантам – Достоевскому, Толстому и Ницше – написано изысканно, во многом – с хирургической точностью, хотя каждый найдет там немало поводов, чтобы не согласиться с Вересаевым. В своем жанре это шедевр – спорный, неординарный, бунтарский.
В начале 1920-х его избрали председателем Всероссийского союза писателей. Нет, эта организация в то нэповское время не была литературным министерством, но всё же – Вересаев для советской литературы значил много. Старый социалист, он был связующим звеном между прошлым и будущим.
Его документальные книги о золотом веке русской литературы снова заставили говорить о Вересаеве всех, кто интересовался книгами. «Пушкин в жизни» (1925-1926), «Гоголь в жизни» (1933), «Спутники Пушкина» (1939) – эти исследования и в наше время переиздаются, а уж сколько эпигонов они породили... Авторское слово потонуло в документах (в «Спутниках Пушкина» - в меньшей степени) – и получился жанр, который до сих пор увлекает многих. Он благоговел перед Пушкиным. Но на «Пушкина в жизни» в конце двадцатых набросились, прежде всего, жрецы пушкинского храма. В документах он оказался слишком живым и грешным. В этой книге Вересаев не приспосабливал его ни к чьим вкусам. В «Спутниках Пушкина» уже гораздо больше духа 1930-х, больше желания осовременить поэта. Без этих книг Пушкину сложнее было бы стать поэтом для миллионов. Своих критиков Вересаев переборол легко: помогало трудолюбие, неубиваемый козырь.
Без плана
Он писал о литературном мастерстве – и действительно приоткрывал его тайны: «У Чехова вы читаете: "вечерняя звезда загорелась на зеленом небе". Зеленом? Что за декадентщина! Но если вы в ясный июньский вечер после захода солнца взглянете на светящийся запад, вы увидите небо определенно зеленого цвета. Или вот, например, у Гомера в "Илиаде" вы находите такой образ: греки бьются с троянцами за тело убитого Гектором Патрокла. Богиня Афина подходит к Менелаю, упрекает его за трусость и, вдохновляя его на новый бой, сердце его, - говорит Гомер, - "наполнила смелостью мухи". Мухи? Да, да, мухи! Как некрасиво! Вы, неправда ли, сказали бы: "смелостью льва"? Так куда красивее и величественнее. Хорошо. Ну, а позвольте вас спросить, имели вы когда-нибудь случай наблюдать проявления смелости у льва? Видели вы когда-нибудь льва? Да, вы его видели в зверинце, в клетке. Но какую же он там может проявить смелость? Он, конечно, рычит на служителя, сующего ему на рогатине под решетку кусок мяса, но ведь рычит тогда и трусливая гиена. А вот смелость мухи вы имели возможность наблюдать не раз. Вспомните, как упорно и назойливо в жаркий летний день садится вам муха на потную руку. Вы ее спугнули, - она опять садится; вот чуть-чуть не поймали, она проскользнула у вас меж пальцев, - и опять садится на прежнее место. Да при таких обстоятельствах, может быть, сам лев убежит, трусливо поджав хвост. И посмотрите, как точно этот образ рисует храбрость ахейцев: троянцы отгоняют их от трупа, а они опять и опять бросаются к нему, - именно, как мухи. У Гомера мы видим живой зрительный образ. Перед вами же, когда вы говорили о "смелости льва", был не зрительный образ, а просто словесная ассоциация, клише, которое от долгого употребления потеряло всякую отчетливость».
В последние годы он работал над книгой со странным рабочим названием «Без плана». Вересаев определил жанр этой задумки так: «Мысли, заметки, сценки, выписки, воспоминания, из дневника и т. п.». Это так по-вересаевски: объединить документ и выдуманные сюжеты, историю и размышления.
В 1943 году старейший писатель получил Сталинскую премию – за труды всей жизни. Но во время войны особенно важны были его выступления против нацистских опытов над людьми, против евгеники.
3 июня 1945 года, в последний день жизни, Вересаев редактировал свой перевод «Илиады». Это ли не счастье для литератора? И пускай его переложение гомеровской поэмы, на мой взгляд, не достигает гнедичевской мощи – Вересаев служил литературе и умер «при исполнении обязанностей».
На его могиле на Новодевичьем кладбище начертаны слова из рассказа «Легенда»: «Да, в жизнь нужно входить не весёлым гулякою, как в приятную рощу, а с благоговейным трепетом, как в священный лес, полный жизни и тайны».
А спорить о нем будут еще долго.