Текст: Фёдор Косичкин
1. «Растратчики» (1926)
Повесть о пустившихся в бега с большой суммой казенных денег совслужащих оказалась для 29-летнего бойкого журналиста и не очень уверенного в себе поэта той диссертацией, защитив которую, он вошёл в литературу. Ее принято называть «сатирической» и «бичующий угар НЭПа» - но, пожалуй, сейчас можно сказать, что это повесть об авантюристах, ярких личностях, написанная столь же ярким и выпуклым языком, с которого и началось то, что мы сейчас знаем как «южнорусская» и даже «одесская» школа русской литературы. Что это такое – становится ясно с первой же фразы: «В тот самый миг, как стрелки круглых часов над ротондой московского телеграфа показали без десяти минут десять, из буквы "А" вылез боком в высшей степени приличный немолодой гражданин в калошах, в драповом пальто с каракулевым воротником и каракулевой же шляпе пирожком, с каракулевой лентой и полями уточкой». Неудивительно и то, что в XXI веке повесть легла в основу мюзикла, сочиненного Максимом Леонидовым. Впрочем, с мюзиклами в России всё непросто.
2. «Время, вперед!» (1932)
Весомый результат длительной творческой командировки Катаева: острая производственная драма, описывающая 24 часа из жизни бригады бетонщиков – строителей Магнитогорского металлургического комбината. Которые пытаются подхлестнуть время, чтобы побить рекорд харьковской (!) бригады по количество замесов бетона за смену – преодолевая объективные (дождь) и субъективные («перестраховщики», рожающие жены) факторы. Двести, триста, четыреста… Есть рекорд! Нам сейчас эта коллизия может показаться такой же обветшалой, как страдания героев трагедий XVII-XVIII века, разрывающихся между долгом и страстью. Но, как и в случае с пьесами Расина и Мольера, искренний задор (прекрасно запечатленный в знаменитой одноименной сюите Георгия Свиридова) преодолевает условные обстоятельства.
3. «Белеет парус одинокий» (1936)
Поэта помнят, если на его стихи поют песни. Прозаика – если его произведения изучают в школе. Первая из «черноморских повестей» Катаева, главный герой которой, восьмилетний Петя Бачей, откровенно списан с самого Вали (Бачей – фамилия его бабушки), быстро вошла в советский школьный канон и получила колоссальное распространение. Формально – потому что с большим сочувствием описывает восстание на броненосце «Потёмкин» и беспорядки в Одессе в 1905 году, известные в советское время как «первая русская революция». Фактически – потому что это одна из очень немногочисленных советских детских повестей, где герои – не идеальные пионеры, а обыкновенные живые мальчишки, причем из разных социальных слоёв: сын учителя и внук рыбака. Вместе вовлеченные при этом в необыкновенные события.
4. «Цветик-семицветик» (1940)
Откровенно детская сказка с благим месседжем: пройдя соблазны материального благополучия (связки баранок, вагоны игрушек) и экзотических путешествий (на Северный полюс), девочка Женя (тезка родной дочери Катаева) находит удовлетворение в помощи ближнему – и тратит последнее из оставшихся семи желаний на то, чтобы излечить от хромоты соседского мальчика Витю. Волшебства больше нет, но зато есть с кем побегать. Но импульсом к написанию сказки, по признанию автора, стала гибель на локальной советско-финской войне друга и коллеги Катаева, писателя, военкора Бориса Левина. Что заставляет несколько иначе воспринимать знаменитое заклинание, обращенное к волшебному лепестку:
Лети, лети, лепесток,
Через запад, на восток,
Через север, через юг,
Возвращайся, сделав круг.
Лишь коснёшься ты земли —
Быть по-моему вели.
Катаев едва бы смог сформулировать идею обратимости времени – но в сказочной форме выразил именно ее.
5. «Сын полка» (1945)
Повесть, написанная в 1944 году и опубликованная еще до окончания войны, имела колоссальный резонанс. Сын Катаева вспоминал, что почта мешками приносила письма от людей, убеждённых, что главный герой, мальчик Ваня Солнцев, найденный на линии фронта войсковой разведкой и убедивший командиров не отправлять его в детский дом, а оставить в части, списан именно с них. Что показывает лишь то, что Катаев своим острым чутьем действительно уловил массовое явление. И выразил со свойственной ему виртуозностью.
6. «Алмазный мой венец» (1978)
Порождение совсем иной эпохи и совсем иных обстоятельств. Поздний мемуарный шедевр подбирающегося к восьмидесятилетию мэтра, который мог себе позволить уже абсолютно все. От мимолетного упоминания только что умершего Набокова с его нимфетками до подробного рассказа – под прозрачными псевдонимами – о забронзовевших к тому времени классиках, которым Катаев в молодости подкидывал и делал с ними на пару халтуры, выпивал, а то и вышвыривал взашей. При этом все цитируемые стихи, многие из которых большинство читателей видели впервые, приводились автором исключительно по памяти, что вызвало еще большую ярость у благоверных филологов, чем упоминание кровавой юшки под носом у королевича (то есть Есенина). Что породило даже язвительную пародию Владимира Локшина «Мовизма осень золотая» («мовизмом», то ли от украинской «мовы», то ли от французского mauvais свою метòду окрестил сам Катаев): «Гусарик, глядя поверх собеседника презрительным взглядом, впервые прочитал свои звонкие, немного фельетонные, ставшие потом известными строфы: «дух изгнанья летел над грешною землёй, и лучших дней воспоминанья и снова бой. Полтавский бой!» Цитирую по памяти, не сверяя с книгой, – так эти стихи запомнились мне, так они, по правде говоря, лучше звучат и больше напоминают людей, которых я забываю». Уже в наши дни ученый-филолог Олег Лекманов выпустил добросовестный «путеводитель» по «Алмазному венцу» - «В лабиринтах романа-загадки»: нашелся и на мовиста свой аккуратист.
7. «Уже написан Вертер» (1979)
Мемуарный роман, вызвавший скандал в ином роде: в нем 83-летний Катаев завуалированно, но вполне определённо признаётся в своём участии в белом движении в 1920 году. Доскональное описание одесского ЧК, в которое попадает главный герой, интеллигентный мальчик Дима Фёдоров, примкнувший к «врангелевскому» заговору из деликатности (не смог оказать), не оставляет в этом сомнений. Как и отношение самого Катаева к этим железнобоким чекистам, способным сдавать мужей, друзей, единомышленников. При этом, как и в «Алмазном венце», все действующие лица прекрасно узнаваемы. Так, «эсер Серафим Лось», который вызволяет Диму, просто придя к начальнику одесского ЧК, своему старому другу, как библейский Сатана к Богу в книге Иова, – это реальный эсер и писатель Андрей Соболь. Причем Катаев не то цитирует в романе его тексты, не то просто воспроизводит его манеру. Немудрено, что роман резко не понравился председателю КГБ Юрию Андропову, который после публикации в «Новом мире» известил ЦК КПСС, что Катаев «в неверном свете представляет роль ВЧК как инструмента партии в борьбе против контрреволюции». Говоря по-современному, вписался за своих. Сорока годами раньше это было бы смертным приговором. Сорока годами позже могло привести к непредсказуемым последствиям. Но в тот момент всё ограничилось запретом на упоминание в печати, который не пережил самого Андропова. А вот Катаев пережил – дожив до Перестройки.
И продолжает жить дальше. Время, вперед!