Текст: Александра Кислухина
В статье для журнала The New Yorker литературный критик Парул Сехгал (Parul Sehgal) рассматривает историю возникновения одной из главных особенностей современных литературы и кинематографа, когда жизнь персонажей на момент повествования отходит на второй план, а раскрытие характеров происходит за счет погружения в причины их посттравматического расстройства.
В поисках ответа на поставленный вопрос журналистка обращается к случаю из жизни британской писательницы Вирджинии Вулф. Однажды во время путешествия на поезде из Ричмонда в Ватерлоо Вулф столкнулась с рыдающей женщиной. И эта картина натолкнула ее на мысли о судьбе беллетристики. В 1924 году в своем эссе «Мистер Беннет и миссис Браун» писательница пришла к выводу, что все истории начинаются с персонажа, способного пробудить воображение. И классический английский роман не получил бы дальнейшего развития как форма, если бы этот факт не был принят во внимание. В наше же время Парул Сехгал доказывает, что пробуждающими воображение персонажами как в литературе, так и в кинематографе становятся те, чей пережитый в прошлом травматический опыт становится предметом нашего интереса. И это вовсе не вызывает удивления в современном мире, отмечает Сехгал, где сама идея травмы стала всепоглощающей. Она объясняет это тем, что клиническое воплощение травмы – посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) – в двадцать первом веке является четвертым по частоте диагностирования психическим расстройством в США. Ведь если еще в 1980 году согласно принятой в Соединенных Штатах номенклатуре психических расстройств «травма» определялась как «событие, выходящее за пределы обычного человеческого опыта», сейчас она
Как же воспринимать новое модифицированное понятие травмы? По мнению Сехгал, не стоит верить в то, что современная жизнь травматична по своей природе. Автор отмечает, что мы всего лишь стали чаще замечать нанесенный травматическим опытом ущерб, когда начали быть более внимательными к человеческим страданиям во всех их проявлениях. В то же время она предлагает еще одно объяснение, но уже неутешительное: вся проблема в том, что люди теперь более склонны воспринимать любое событие как травму. «В мире, в котором произошло помешательство на «синдроме жертвы», – задается вопросом Сехгал, - стало ли травматическое расстройство показателем статуса, нашим так называемым отличительным символом мужества?»
Исторически, согласно Сехгал, впервые о психической травме как о явлении говорить начал доктор Джон Эрик Эриксен в 1860-е годы. Тогда ему удалось выявить группу схожих симптомов у некоторых пострадавших в железнодорожных авариях – даже несмотря на то, что физических повреждений у них не было, впоследствии все они жаловались на спутанность сознания и появление голосов в голове. То, что разум человека может быть травмирован, утверждал и Зигмунд Фрейд. Однако окончательно убедились в этом только тогда, когда от посттравматического расстройства начали страдать ветераны войны во Вьетнаме. Так ПТСР получил свое распространение в обычной жизни.
Чтобы показать, как травма стала неотъемлемой частью современной литературы, Сехгал приводит цитату писателя и лауреата Нобелевской премии мира Эли Визеля. Он писал, что «если греки создали трагедию, римляне – эпистолу, а в эпоху Возрождения возник сонет, то наше поколение изобрело новую литературу – литературу свидетельств». Свидетельство о травме, продолжает Сехгал, закреплено во всех возможных видах – в мемуарах, в рассказах выживших, в исповедальной поэзии, даже в ток-шоу. «Это возвело травму из признака морального дефекта в источник нравственного авторитета, даже в своего рода доказательство компетентности». Далее журналистка перечисляет опубликованные за последние несколько десятилетий произведения, центральная роль в которых отведена персонажам, обладающим травматическим опытом.
Парул Сехгал делит их на несколько категорий: язвительные, как серия повестей Эдварда Сент-Обина «Патрик Мелроуз»; сентиментальные вроде романа «Жутко громко и запредельно близко» Джонатана Сафрана Фоера; восхищающие, как сборник эссе про эмпатию американской писательницы Лесли Джеймисон; ошеломляюще откровенные по типу опубликованного анонимно «Дневника инцеста»; и, конечно, шесть томов «Моей борьбы» Карла Уве Кнаусгора. Упоминается также и абсолютный бестселлер по мнению Times, книга Бессел ван дер Колк «Тело помнит все. Какую роль психологическая травма играет в жизни человека и какие техники помогают ее преодолеть», которой удалось продержаться в списке самых продаваемых целых три года.
Сехгал ещё раз повторяет: «Травма стала синонимом предыстории». Но при этом отмечает, что само явление предыстории персонажа – как обязательной части сюжета произведения – явление относительно недавнее. Здесь она приводит в пример Джейн Остин, в чьих романах не найти героев, которые внезапно предавались бы мыслям о прошлом с целью самоанализа и заполнения пробелов в воспоминаниях. И, конечно же, режиссеры классического голливудского кино раньше спокойно могли создавать живые образы, не нагружая их воспоминаниями о муках становления. Сехгал в свою очередь делает акцент на том, что в настоящее время изначально персонажи создаются для того, чтобы главный фокус сделать на их прошлом, чтобы разобраться в причинах травмы.
Отвечая на вопрос, который Сехгал задает самой себе в начале статьи, она пишет: «Сюжетная линия, связанная с травмой, сглаживает, искажает и сводит характер героя к симптомам расстройства и, в свою очередь, предписывает ему нравственный авторитет». Но это то, как устроена современная литература, то, что мы видим в сюжете многих фильмов. Упрощение персонажей при помощи приема травмы приводит к тому, пишет Сехгал, что нас вынуждают забыть об удовольствии от незнания, о существовании тех неописанных объемов страданий, которые, несомненно, были в жизни персонажей, но случились задолго до момента повествования и прямо не относятся к настоящему времени.