- Текст: Александр Соловьев
- Фото: Михаил Визель
Бывает так, что за очень краткое время мир успевает измениться до неузнаваемости. И речь идет не о стремительных форс-мажорах вроде пандемии. Еще десять-пятнадцать лет назад невозможно было себе представить, что на фоне развития политической ситуации в России начнется новая волна феминизма, которую, казалось бы, никто не ждал. Причем феминизма в самом широком смысле: появление нового поколения фемактивисток – Дарьи Серенко с проектом «Тихий пикет», центра помощи жертвам насилия «Сестры» и так далее; возникновение нового поколения поэтесс, таких как Галина Рымбу, Оксана Васякина, Лолита Агамалова, а также проект Ф-письмо, для которых чрезвычайно важна их гендерная идентичность (надо отметить, что под их влиянием трансформируется и художественный язык старших современниц, взять хотя бы цикл «Девочки без одежды» Марии Степановой); проникновение феминистской повестки в политику и трансформация общественных отношений, за этим следующая, как, например, стоящие на разных полюсах декриминализация домашнего насилия в России и многочисленные акции солидарности, первой из которых был онлайн-флешмоб «Я не боюсь сказать».
Наконец, русская литература тоже была подвергнута ревизии, и, благодаря усилиям, к примеру, издательства Common Place и Марии Нестеренко, читателям были предъявлены «Авторицы и поэтки» (по названию одной из книг антологии женской критики 1830-1870-ых годов), невероятно интересные и оригинальные, к примеру, Лариса Рейснер, Эльза Триоле, Любовь Копылова или Наталья Венкстерн. Не вошедшие, увы, в литературный канон, плотно занятый (по крайней мере, по мнению фемактивисток) авторами-мужчинами.
Впрочем, Красная площадь – далеко не выжженная пустыня, а столь затянутое предисловие было необходимо, так как дальше разговор пойдет о том, как эти процессы отразились в художественной литературе. Именно это обсудили на фестивале три женщины, каждая из которых недавно выступила с яркой книгой, если и не связанной с фем-оптикой напрямую, то явно прямо к ней прилегающей – Евгения Некрасова, Вера Богданова и Оксана Васякина.
С самого начала разговор (который вела бренд менеджер «Редакции Елены Шубиной» Татьяна Стоянова, сама выступающая как поэтесса) зашел о центральной теме книг каждой из трех участниц («Калечина-Малечина» и «Сестромам» Некрасовой, «Рана» Васякиной и «Павел Чжан и прочие речные твари» Богдановой) – о травме. Оксана объяснила, что «травма» – понятие не новое, и в поэзии советского андерграунда было много работы с травматичным опытом, например, войны и репрессий, однако описывали этот опыт в первую очередь мужчины, тогда как, например, Мария Шкапская, описывающая опыт переживания специфически женской травмы, такой, как потеря ребенка, осталась не востребована. Однако сейчас все больше женщин начинают об этом писать, потому что пресловутая «новая этика» — это процесс переноса внимания с тотального на частное, с большой истории на то, как политика преломляется в личной судьбе и личном восприятии. Для всех трех авторок травма оказалась центральной темой, несмотря на то, что Богданова прямо пишет о детской травме и опыте изживания насилия, пережитого за закрытыми дверями квартир, государственных учреждений, детских домов, а Некрасова о травме специально не думает, но получается все равно о ней – просто потому, что до недавнего времени такой разговор был невозможен, а все писатели производят тексты, которых еще нет, но сами они хотели бы их видеть.
В связи с этим новым направлением в обиход критики вошло понятие «автофикшн», то есть художественное описание собственного опыта. Однако вопрос о взаимоотношении действительного и принадлежащего только тексту остается открытым. Так, Некрасова не готова говорить о своей прозе как об автофикшне, однако много и с удовольствием его читает, как на русском, так и на английском (она может читать только на этих двух языках), к примеру переведенный недавно на русский и вышедший в издательстве «Ad marginem» «Выгон» Эми Липтрот, сочетающий в себе автобиографию и экологический манифест. Этот жанр позволяет избавиться от навязанного литературным каноном большого, серьезного, дидактического, мужского взгляда, озирающего пространство текста с божественной дистанции, и перенестись на уровень частного, мелкого, казалось бы, неважного, но все-таки чрезвычайно значимого опыта. Богданова добавила, что не слишком понимает, для чего использовать автофикшн, если любой герой выдает своего автора, и в каждого персонажа можно спрятать свой голос и свою боль, будь это хоть фэнтези (с сочинения которых началась ее писательская карьера). Васякина подтвердила, что грань между фикцией и документом чрезвычайно тонка, один и тот же опыт может быть описан и передан самым разным способом – через мемуары, дневники, письма, романы, стихи или даже волшебную сказку.
Но чрезвычайно важно, чтобы этот опыт высказывали его носители: когда его начинают описывать извне, всегда есть риск превратить его в странную экзотику, оторвать от живой жизни: «Когда мы пишем, мы должны сойти со своего пьедестала и посмотреть людям в глаза». Васякина вспомнила историю своей семьи (которой во многом и посвящена «Рана»): ее бабушка всю жизнь работала в пекарне, мама – на заводе. И школьная литературная программа никак не соотносилась с этой реальностью: где «Война и Мир», а где завод? И тогда встал вопрос – кто, если не я? Кто еще сможет описать мир этих женщин, заводчанок и работниц, которые молчали всю свою жизнь, и потому ушли, оставаясь незамеченными?
Из этого, разумеется, вырос разговор о том, чем сегодня становится семья. Богданова указала на странную позицию женщины в современном мире. С одной стороны, она должна быть независимой, образованной, строить карьеру. С другой – ухаживать за мужем, следить за домом, растить детей, быть идеальной женой и любовницей. Женщина всем вокруг оказывается должна, от мужчины не ждут ничего того, чего требуют от женщины. И, естественно, интересно становится описать, чем в этих отношениях становится семья, как этот двоякий, распадающийся статус женщины влияет на семью. Васякина поддержала разговор, вспомнив о том, что XX век был веком катастроф, в котором женщинам часто приходилось не менее тяжело, чем мужчинам, однако опыт этот остался невыговоренным и табуированным. Наталья Малаховская, одна из основательниц первого в СССР феминистского самиздат-журнала «Женщины и Россия» (недавно о нем в том же Common place вышла книга «Феминистский самиздат. 40 лет спустя»), писала о «материнской семье», держащейся исключительно на женщине, потому что мужчина не хочет, да и не способен, пошевелить хоть пальцем для ее сохранения. Васякина рассказала и о том, что ее семьи для российского государства, не признающего однополые браки, не существует, и огромная часть жизни находится в странном зазоре, слепой зоне: ее супруга не может включить ее в свою рабочую страховку и т.д.
Наконец, Некрасова, чей сборник рассказов «Сестромам» как раз и посвящен анализу самых разных, часто тяжелых и травматичных семейных отношений и поиску их разрешения, объяснила, что семья менялась множество раз, и в последний раз кардинально поменялась она с развалом СССР. У женщины появилась возможность зарабатывать большие деньги, но появилась возможность и не работать совсем, выполняя работу по дому – своеобразный капиталистический взгляд на женщину. Отношения внутри семьи стали быстро и необратимо меняться, потому что все традиционные модели оказались сметены.
В чем-то это похоже на ситуацию Южной Кореи или Китая, где тоже долгое время сохранялись традиционные семейные роли, которые так же стремительно, как и в России, модернизировались. Люди в семье могут быть партнерами, семьей человека могут быть его друзья, могут быть родители – кровные или нет. В конце концов, человек сам может быть себе семьей. И остановить этот процесс эмансипации – причем всех поколений, и старших, и младших – невозможно, несмотря на усилия власти по восстановлению и навязыванию традиционных семейных отношений (которые, вообще говоря, в исторической перспективе не так уж и традиционны).
Несмотря на то, что многим этот разговор все еще кажется неважным, вторичным и маргинальным, никто из писательниц не чувствует себя одиноко – в конце концов, тот факт, что участниц было три, и присоединиться к ним могли бы еще многие и многие, говорит сам за себя. И Некрасова, и Богданова окружены авторками своего личного канона, которые могли писать и десять, и двадцать, и семьдесят, и сто пятьдесят лет назад, и даже не на русском языке, благо информация сегодня вполне доступна каждому, выходящему в сеть.
Вообще, опыт женщин, выросших в 90-00-ые годы – это прежде всего опыт разнообразного насилия, и чем дальше, тем больше людей начинают об этом разговор на языке художественной литературы. Васякина вспомнила, что во время учебы в Литинституте список женщин русской литературы сводился к Ахматовой, Цветаевой и Ахмадулиной, она чувствовала себя абсолютно одинокой. Однако, чем дальше, тем больше имен она узнавала – начиная с Анны Буниной и заканчивая поэтессами 90-ых годов.
Разговор этот не только о женщинах – подобное сейчас происходит и с литературами малых языков, и с описанием опыта людей, живущих за пределами европейского мира, и с описанием опыта людей иных сексуальных ориентаций и гендеров. В конечном итоге тяжелая работа, которую производят писатели, необходима для того, чтобы никто не чувствовал себя одиноким в своей жизни. И самая большая награда, вероятно – когда тебе пишет твой читатель и благодарит тебя, что ты написал книгу и о нем тоже.
