Текст: Андрей Цунский
Когда мы учились в школе, нам заложили в головы немало аксиом – чтобы мы принимали их на веру без всяких исключений. «Богатым быть плохо», «богач непременно эксплуатирует бедных». Это было понятно, вот только общество, в котором мы жили, в конце концов пришло к тому, что плохо стали жить все, а выиграл тот, кто не верил аксиомам вовсе.
Были аксиомы и для ориентировки в проблемах, с которыми мы не сталкивались. Например: «В Америке угнетают н…» «Америка богатеет за счет труда н…ских рабов». Заметим, что это было правдой, и в чем-то, к сожалению, остается правдой. Были и такие «максимы»: «В Америке н… – необразованный, угнетаемый народ», «н… нужно помогать», «Н… – прогрессивная часть американского общества». Лучшими книгами в американской литературе считались «Приключения Тома Сойера», «Приключения Гека Финна» и, разумеется, – «Хижина Дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу.
Однако никакая догма не выдерживает столкновения с жизнью. И постепенно советские дети с удивлением выясняли, что гражданская война в Америке шла за освобождение от рабства – но чернокожим почему-то не стало жить легче. Потом оказалось, что надписей «только для белых» в Америке больше нет (а в Европе вообще никогда не было). А для студентов, приехавших учиться в большие города из маленьких, стало откровением, что африканцы считают слово на букву «н» - оскорбительным.
О русский человек… Как легко ты умеешь душить в объятиях насмерть! Помню, как один такой студиозус начал развязно и в общем нахально доказывать чернокожему однокурснику, что в слове «н» ничего плохого нет, что оно просто означает «черный», а это объективная реальность, что он вообще-то всех «н..в» любит… Цепочка доказательств минут через пятнадцать была прервана африканским кулаком. Так выяснилось два обстоятельства: первое – наш чернокожий однокурсник обладал воистину ангельским терпением, но даже оно не было безгранично. А второе обстоятельство было уж точно неприятным: в советском вузе за драку советскому студенту полагается отчисление, а африканскому – устный выговор. Тот русский студент до сих пор считает себя пострадавшим от расовой дискриминации. И в чем-то он прав!
Мне повезло. Я получил первую прививку от расизма при рождении. Так уж вышло – мне помог появиться на свет чернокожий доктор из Африки, учившийся у нас в городе на медицинском факультете и проходивший в роддоме практику. Второй прививкой стали портрет Майлза Дэвиса и Дюка Эллингтона в нашем доме, мой папа и сам большой любитель джаза, и меня приобщил.
Но стоило чуть-чуть подрасти - и оказалось, что отчего-то не у всех советских людей имеется любовь к джазу. А у чиновников от культуры к нему и вовсе подозрительное отношение. Начали копиться вопросы.
Почему прогрессивный пролетарский писатель – и действительно великий писатель Алексей Максимович Горький нацарапал на бумаге откровенную глупость: «Джаз – музыка толстых»? Почему инструктора-комсомольцы считают, что борьба чернокожих американцев за равноправие «не всегда прогрессивная»? А в редких книжках и статьях о джазе непременно писалось, что это «музыка протеста», что «блюз такой грустный, потому что у н… тяжелая жизнь». И ведь не думал я даже, что однажды прочту о том же самом такие строки:
Из автобиографии Майлза Дэвиса:
- «Помню, был у нас урок истории музыки, вела его белая преподавательница. Она стояла перед классом и говорила, что черные потому так любят блюзы, что они бедные и им приходилось собирать хлопок. Поэтому они грустили, и вот отсюда и взялись блюзы – от грусти чернокожих.
- Я немедленно поднял руку, поднялся и сказал: «Я из Ист-Сент-Луиса, мой отец – богатый, он дантист, а я играю блюзы. Мой отец никогда не собирал хлопок, я сегодня утром проснулся вовсе не грустный и не начал играть блюз. Все не так просто». Ну, эта сучка вся позеленела, но промолчала. Она ведь повторяла всю эту чушь из книжки, которую написал ничего в этом деле не смыслящий болван. Вот такие вещи нам и «преподавали» в Джульярдской школе, и через некоторое время мне все это вконец осточертело».
Гораздо позже, читая о становлении гитлеровского нацизма в Германии, наткнулся я на один из эпизодов берлинской Олимпиады 1936 года. Был на этих играх спортсмен, который вызывал абсолютную ненависть у самого фюрера. Звали его Джеймс Кливленд Оуэнс. Для краткости звали его J.C. – «Джей Си». Так и появилось прозвище Джесси, и был он чернокожим атлетом из Огайо. Он победил на берлинской Олимпиаде в беге на 100 и 200 метров, в эстафете 4х100 метров, где его участие обеспечило еще и мировой рекорд. А главная драма развернулась на прыжках в длину. В день этих соревнований все у него пошло не так. Квалификационные прыжки – где нужно просто выполнить обязательный норматив участника – пошли плохо. Он дважды заступил черту и третий раз грозил снятием с соревнований. Однако нашелся один человек. Подошел и посоветовал:
– Джесси, ты слишком нервничаешь! Да оттолкнись ты за полметра до чертовой линии, и все будет нормально!
Это был главный претендент на золото, любимец фюрера, «истинный ариец» – немец Лутц Лонг.
Оуэнс так и сделал, прошел квалификацию – а потом победил и самого Лонга. И Лонг первым прибежал к нему с поздравлением, они пробежали круг вместе под овации публики, что еще и показали в первом в мире олимпийском репортаже по немецкому телевидению. Гитлер в ярости ушел со стадиона. Потом Лонга убили на фронте развязанной Гитлером войны, но на свадьбе его сына посаженным отцом стал Джесси Оуэнс. Великие люди – великая дружба. Джесси Оуэнс при этом жил в стране без нацизма, без Гитлера и концлагерей – но где существовали отдельные клубы, кафе, школы, места в автобусах, туалеты, скамейки – для белых и черных. На банкет в его честь олимпийский чемпион поднимался в служебном лифте – в лифт для гостей его не пускали. И это – не в Джорджии и не в Алабаме. А улица Джесси Оуэнса появилась… в Берлине.
Из интервью Джесси Оуэнса:
- «Когда я вернулся в свою родную страну, после всех историй о Гитлере, я не мог ездить в передней части автобуса. Я должен был пойти к задней двери. Я не мог жить там, где хотел. Меня не пригласили пожать руку Гитлеру, но и в Белый дом меня не пригласили пожать руку президенту. Гитлер меня не оскорбил - это Рузвельт оскорбил меня. Президент даже не отправил мне телеграмму».
Когда-то, во времена Гарриет Бичер-Стоу, протест ассоциировался только с аболиционистами, и единственным вопросом межрасовых взаимоотношений был вопрос «Могут ли белые торговать черными». А вот в середине ХХ века, после Второй мировой войны расовый вопрос стал по-настоящему взрывоопасным.
Чернокожие произвели революцию в музыке и спорте, стали получать высшее образование, добивались успехов во всех областях человеческой деятельности. Они побывали в Европе. Одни освобождали ее с оружием в руках, другие приехали туда работать. Как и Майлз Дэвис. Потом они возвращались – и что же они там видели? В июле 1946 года общество взорвалось после инцидента, известного теперь как «линчевание во Флориде». Убийство двух мужчин и двух женщин, причем один из мужчин был ветераном только что закончившейся войны, привело к волне забастовок и протестов – причем протестовали не только чернокожие, но и белые. Страсти улеглись, дела убийц спустили на тормозах – но всем думающим людям было ясно: Америка не сможет остаться прежней. Измениться должны будут и белые, и черные американцы.
Из автобиографии Майлза Дэвиса:
- «Когда я летом 1949 года вернулся в Америку, то убедился в правоте Кенни Кларка – здесь ничего не изменилось. Уж и не знаю, с чего это я вдруг решил, что все должно быть по-другому: наверное, из-за пережитого мной в Париже. Я все еще находился под впечатлением своей тамошней иллюзорной жизни. В глубине души я, конечно, понимал, что в Соединенных Штатах все по-прежнему. Меня и не было-то всего лишь пару недель. Но мне все мерещилось, а вдруг произойдет чудо.
- В Париже я понял, что белые бывают разными: некоторые из них – мешки с предрассудками, а некоторые нет. До меня это уже постепенно доходило после знакомства с Гилом Эвансом и другими белыми ребятами, но реально я это осознал в Париже. После этого важного для меня открытия я даже заинтересовался политикой. Некоторые вопросы, мимо которых я раньше проходил, стали меня волновать, и особенно положение чернокожих.
- Нельзя сказать, что мне совсем ничего не было известно об этом, – я ведь был сыном своего отца и рос рядом с ним. Но меня настолько увлекала музыка, что все остальное не задевало. Я начинал шевелиться, только когда мне прямо плевали в рожу».
В американском кино давно появился персонаж в амплуа «простака»: глуповатый и вечно чем-то напуганный чернокожий. В большинстве фильмов он еще и слуга. Или – как у Стенли Кубрика, который ничего «расистского» не имел в виду, в комедии «Этот безумный, безумный мир» – чернокожий вылетает под откос с дороги на тяжко нагруженном всяким скарбом грузовичке, с дрожащим лепетом: «Говорил я, не надо было ехать в Калифорнию». Это тот тип чернокожего, который так нравился белому обывателю. В дорогих ресторанах он подавал им блюда в зале и пальто в гардеробе, в богатом доме – ужин и поглаженные брюки, в гараже ремонтировал машину, на улице – чистил ботинки и продавал мороженое… А на сцене он отпускал развязные и плоские шутки («Ну он же черный, ему можно, что с них возьмешь? Да и смешно ведь!»), и вечно кланялся. Но однажды он стал отвратителен. И белым – и черным. Как-то в гости к Майлзу Дэвису пришёл белый музыкальный критик. И мы заодно вспомним, почему в день рождения Гарриет Бичер Стоу мы пишем не о ней и не о ее книге.
- «Помню, однажды парень по имени Марк Кроуфорд написал обо мне большую статью в журнале «Эбони», а я в то время был в Чикаго, играл в «Сазерленде». Марк сидел со всеми нами за столом – со мной, матерью, Дороти и ее мужем Винсентом. Мать говорит мне: «Майлс, ты хоть иногда улыбался бы, когда тебе громко аплодируют. Люди хлопают, потому что любят тебя, им нравится твоя прекрасная музыка».
- Я возразил: «Что я тебе, дядя Том из хижины?»
- Она посмотрела на меня строго, а потом сказала: «Если я услышу, что ты дядятомничаешь, я придушу тебя собственными руками». Ну, мы-то все спокойно к ее словам отнеслись: хорошо ее знали. Но у Марка Кроуфорда глаза из орбит вылезли. Он не знал, писать ему об этом или нет. Но такова уж была моя мать, всегда правду-матку резала».
Новый чернокожий американец уже не позволит своим белым знакомым называть себя «ниггер» – сами афроамериканцы могут говорить так друг другу – но белые уже никогда.
Такая языковая «реформа» происходила не только в американском английском. В русском языке слово «ж..» когда-то было вполне официальным обозначением известной национальности (в несколько другой форме употребляется до сих пор – «аид»). Кстати, если кто-то из ваших знакомых употребляет это слово, евреем сам не будучи – можете вполне определенно решить, что перед вами некто, вполне готовый к нацизму. И никаких вариантов, никаких «не все так однозначно». Нечего тут обсуждать.
В стране «самого вкусного пломбира» «Хижину дяди Тома» в школах на уроках не изучали, как и вообще зарубежную литературу, но она входила в списки для «внеклассного чтения».
Если вас удивил американский глагол «дядятомничать», вспомните о том, как чернокожих мальчишек и девчонок – наших с вами сограждан – называли «фестивальными детьми». «У нас нет расизма и не было», – вопит, фонтанируя слюной, российский обыватель советского розлива. Не было ли – спросите у одного из своих чернокожих знакомых. А, у вас таких нет…
Идеологический фильтр пропускал в СССР статьи и даже отдельные книги о «борьбе с расовой дискриминацией». Ту же пресловутую «Хижину», «Рэгтайм», детектив «Душной ночью в Каролине», «Убить пересмешника», «Гроздья гнева». И надо сказать, что расизм в СССР действительно не приживался в массовых масштабах. Легко защищать, а еще легче принимать привычки, традиции и внешний облик тех, кого ни разу не видел. Хотя у россиян был огромный опыт общения с людьми, непохожими на нас. Расисты были и тут, и они есть – видимо, это закон существования больших масс людей. Массовым расизм у нас не стал, будем надеяться – и не станет. Однако кто из нас не слышал «страшную историю» про африканского студента, того самого, что в Ростове, Астрахани, Краснодаре и далее по списку сотворил некое непотребство со стаканом в автомате с газировкой, «а из такси тогда вылез мужик, и как даст гаду монтировкой! И его оправдали!» История характерная. Там, где нет справедливости, расизм и нацизм легко проникают в сознание людей под видом борьбы за эту самую отсутствующую справедливость.
Несколько раз в семидесятые годы попадались мне статьи в советских журналах, где вскользь упоминались эпизоды борьбы афроамериканцев за свои права – и в том числе имя Мартина Лютера Кинга. Но такую цитату найти в советском издании было невозможно.
- «Я почти дошел до прискорбного вывода, что огромным камнем преткновения для негра в движении к свободе являются не Советы белых граждан (White Citizens' Councils, сеть организаций идеологии превосходства белой расы) и не Ку-клукс-клан, а умеренный белый, который более предан «порядку», чем справедливости; который предпочитает отрицательный покой, где отсутствует напряженность положительного покоя, соседствующего со справедливостью; кто непрерывно говорит: «я согласен с тобой в цели, к которой ты стремишься, но я не согласен с твоими методами прямого действия»; кто отечески считает, что может установить расписание для свободы другого человека; кто живет мифической концепцией времени и постоянно советует негру ждать «более подходящей поры».
В представлении многих – и не только американцев – чернокожий остался лакеем (официантом), конюхом (механиком), хлопкоробом (рабочим на ферме), слугой – ну или даже дворецким, в виде поощрения. Ему можно играть музыку, играть в баскетбол, драться на ринге. И когда чернокожий не просто хочет большего – а делает большее, и если делает его лучше, чем белый… чернокожий американец в середине семидесятых уже никак не был похож на дворецкого и уж тем более на дядю Тома.
Есть у меня знакомый. Человек он самый обычный, дома – милейший. Обаятельный, где-то даже добрый. Наверное, хороший друг для своих друзей. А вот меня от него тошнит. Периодически он приходит и сообщает: «А ты знаешь, что в Америке запретили «Приключения Гекельберри Финна?» Ч.. ые совсем о…! Да и что с них взять – безбожная страна!»
Живет эта дрянь в маленьком городе, в России. Чернокожих видел разве что в Москве, в Питере – и по телевизору. Раньше мне и правда было интересно – чего он на самом деле не понимает? Книгу Марка Твена или информацию с сайта, где написано, что книга оная исключена из программы в одной школе в одном городе? И что город этот уже стал на весь мир посмешищем?
Он приходил и объявлял, что Париж давно превратился в «мечеть парижской богоматери», что в Европе всем заправляют чернокожие и геи (он применил другое слово), что дальше будет только хуже, и что давно пора разобраться. Как именно – пока не уточняет.
При этом он может похвалить Мохаммеда Али, Майка Тайсона, Шакила О’Нила. Их он знает. И ни черта не знает и знать не хочет о том, кто такие Мартин Лютер Кинг, Малколм Икс, Мэми и Кеннет Кларк, Тергуд Маршалл, Перси Джулиан, Чарльз Дрю, Дэниел Хэйл Уильямс, Гаррет Морган. И знать не будет. Он сам запретил себе знать.
Если бы такие и правда контролировали самого Господа Бога, что же делать, пришлось бы гореть в аду. Но не все так плохо.
А недавно у расизма появилась еще одна лазейка в сознание. Чернокожие актеры стали играть роли белых. Когда в 60-е годы в ставшем уже классикой телесериале «Бэтмен» роль Женщины-Кошки исполнила Эрта Китт – ну ладно, «кошку можно», хотя в комиксе она и белая женщина. Когда в ремейке «Карате-кида» главную роль сыграл Джейден Смит – сын Уилла Смита, ну, тоже еще ничего, «пусть машет руками-ногами, спортсмена можно». Но вот князь Ростов в сериале «Великая» про Екатерину II поднял пену в соцсетях выше телевышки. Тут даже и не знаешь, что смешнее. Вот один из «отзывов»: «Князь Ростов — это вполне реальный персонаж, и он был белый. Чем выиграет белый реально существовавший персонаж, если в художественном замысле он станет черным? Я реально не понимаю, это будет абсурд». Бедняжка! «Реальный князь Ростов» – вот что абсурд! Как и сознание журналистов одного уважаемого издания, которые путают арапов с арабами.
Понятно, ревнители исторической правды тут же завопили о русофобии, но ведь чернокожие сыграли и совершенно реальную мать королевы Елизаветы I – Анну Болейн, и даже финского маршала Маннергейма. Худшая форма русофобии – незнание собственной истории и культуры. Кстати, привет русским расистам от правнука арапа Петра Великого, дни рождения и правнука, и самого Петра мы недавно отмечали. Кстати, Петр Великий расистом уж точно не был. Это к великим – не липнет.
А «Хижина дяди Тома» для своего времени была прогрессивной книгой. Но, как говорил Виармо, директор бардовской коллегии в Солитьюде – «искусство с тех пор проделало большой путь». Кто такой Виармо, что за Солитьюд? Ну, многие из ваших детей, и даже многие взрослые знают. Впрочем – уже и это не «завтра». А «Хижина» – и это уж точно – пыльное позавчера. Кстати, на одно изобретение Гаррета Моргана вы смотрите по нескольку раз в день, а то и по многу раз. Ну, если вам, конечно, дорога жизнь. Угадайте-ка, что это такое?