Текст: Андрей Мусин (режиссёр музыкальных, рекламных и фэшн-видео, мультидисциплинарный художник, студент Литературного института им. А.М. Горького)
1
«Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца!» (…мир был цитатой, стилем, слогом, он стоял в кавычках…)
В «Пушкинском доме» детективный элемент срабатывает мгновенно. Мы сразу попадаем на место преступления:
«…в россыпи битого стекла; ничком лежал шкаф, раскинув дверцы, а рядом с ним, на рассыпанных страницах, безжизненно подломив под себя руку, лежал человек. Тело».
Жуткий момент, криминальный, и у него есть специальное название: «протокольное событие». Протокольное событие — это момент, когда надо вызвать полицию, составить протокол и начинать расследование. Как писал Михаил Туманишвили в книге «Введение в режиссуру»: «…Итак, у нас в руках нить, протокольное событие<...>. Потянем теперь за ниточку, будем не спеша разматывать запутанный клубок и выясним, что все началось с …»
Мы (читатели) призваны узнать: кто главный виновник трагедии? Кто посмел убить человека, превратить живое лицо в посмертную маску?
«…вид его был ужасен. Бледный, как существо из-под камня – белая трава… в спутанных серых волосах и на виске запеклась кровь, в углу рта заплесневело».
Мы жаждем немедленно, слышите, немедленно найти убийцу! Зло должно быть наказано! Это раз… А ещё мы (читатели) ищем виновного, потому что хотим понять, какова наша роль в случившемся. Кто я (я — читатель) в этой истории? Прохожий, свидетель? А вдруг автор отвёл мне другую роль? Постойте... Роль убийцы?
Читатель: — Позвольте, как вы смеете подозревать меня! Где доказательства? При чём тут я? И вообще, с чего вы взяли, что «Пушкинский дом» — это криминальная история?
Я: — Конечно, согласен, не факт, что этот роман — детектив, но ведь теоретически могут быть рассмотрены разные версии произошедшего. Искать так искать! Вот и сам автор намекает…
А.Б.: «…в этом романе будет еще много двойного и даже многократного...»
Я: — Обратите внимание на эти реплики-подсказки! Автор постоянно заговаривает с нами, втирается в доверие. Так и тянет предположить, что этот «Пушкинский дом» не роман — это явка с повинной! Автор не вытерпел и открыл читателю всё, что давно уже созрело в его душе. Но ему нужен переводчик-интерпретатор, сам он не понимает своей сбивчивой покаянной речи.
А.Б.: «Не могу сказать, почему эта смерть вызывает во мне смех…»
Автор так охотно разоблачает всё и вся, что хочешь не хочешь, а становишься в этой истории следователем. (Всё лучше, чем подозреваемым.)
«И название этого романа – краденое. Это же учреждение, а не название для романа! С табличками отделов: «Медный всадник», «Герой нашего времени», «Отцы и дети», «Что делать?» и т. д. по школьной программе… Экскурсия в роман-музей… Таблички нас ведут, эпиграфы напоминают…»
2
«АБ, АБ, АБ… Измена А, следом измена Б, измена следом опять А, опять Б – такая цепочка… раз начавшись, тянется. Опустим первое А, и получится: БА, БА, БА…»
Все осознанные следователи-читатели должны разобраться со следующими «неизвестными». Кого убили? Зачем убили? Как убили? Почему убили именно в этом месте и именно в этот момент? Кто ещё, кроме убийцы, участвовал в преступлении? Кто же убийца? И наконец… а может быть, это было с-а-м-о-убийство?
«…Узкое, длинное, пустое небо проспекта уходило вдаль. Ни одна птица не пересекла эту полосу, сколько он ни смотрел. Именно почему-то – хоть бы птица пролетела… Понял Лева, что у него никого нет. Ни отца, ни друга… Почти счастье – такое горе…»
Большой роман. Целый лес слов. Лабиринт из слов. Ну можно ли что-то найти в этой постмодернистской мешанине? Несомненно!
«…Потому что слово – самое точное орудие, доставшееся человеку, и никогда еще (что нас постоянно утешает…) никто не сумел скрыть ничего в слове: и если он лгал – слово его выдавало, а если ведал правду и говорил ее – то оно к нему приходило. Не человек находит слово, а слово находит человека».
3
Что читатель может выяснить в первой части романа?
Пункт 1. Личность убитого Льва Одоевцева. Был ли у трупа покойник?
«Лева не заставил меня ждать, он сбежал по лестнице легко и небрежно и был, пожалуй, почти такой, как я его себе представлял, только значительно выше ростом и блондинистей, что меня поразило».
«И поскольку нас занимал именно Лева и действие людей на него, то и наши Фаина и Митишатьев – тот же Лева: то ли они слагают Левину душу, то ли его душа – раздваивается и расстраивается, расщепляется на них».
«…Предмет кивает на предмет:
Вот столик – он же табурет,
Вот слоник – он же носорог…»
И ведь нельзя сказать, что героя в романе нет, но как-то сложно и признать его существование. Нужны свидетели, чем надёжнее, тем лучше!
Пункт 2. Свидетели (соучастники, подозреваемые?)
Все свидетели Лёвиной жизни делятся на три группы: 1. Поколение деда; 2. Поколение отца; 3. Ровесники Лёвы (дети в романе не участвуют, не родились ещё, и не факт, что родятся).
Поколение деда. Главная черта этих людей — они недосягаемы. Они существуют только в прошлом. То, что нравится нам (и Лёве) в них, то, что ценно, в реальности более не существует. В настоящем времени мы можем войти в контакт только с больным, разрушенным, фальшивым их существованием. А живое и яркое существует или в рассказах автора (а может, он всё выдумал), или в «оригинальных» текстах этих людей (но ведь эти тексты тоже автором написаны).
«Им пришлось закрыть глаза на измену своему классу, на то, что они не стали врагами, чтобы не погибнуть: осознание подобной измены сразу лишило бы их возможности носить те черты, которые полагали или ощущали они своей неколебимой сущностью: долг, честь, достоинство, как и девственность, употребляются лишь один раз в жизни, когда теряются».
Поколение отца. Родители. С родителями еще неприятнее. Если присмотреться, никакие это не родители, а лгуны-оборотни.
«Куда делись все эти дивные лица? Их больше физически не было в природе, Лева ни разу не встречал – ни на улицах, ни даже у себя дома… Куда сунули свои лица родители? За какой шкаф, под какой матрац?»
Да и существуют родители только на периферии истории и в октябрьских событиях, вроде, и не участвуют. Но как знать…
Группа третья. Ровесники. Самая многочисленная группа. Одноклассники. Однокурсники. Любимые и нелюбимые женщины. Сослуживцы. Случайные собутыльники и прохожие. Есть даже румяный милиционер.
На первый взгляд, пестрая, ничем не связанная толпа. И всё же… Есть и в них общая черта. Все они калеки. У каждого отсутствует какой-то важный орган. Кто-то лишён такта, кто-то сердца, кто-то ума, а кто и совести. Нельзя сказать, что они злые, нет. Они неполноценные. От родителей-оборотней рождаются дети-мутанты.
«Оборачиваясь и поглядывая вокруг, он обнаруживал удобное отсутствие конкуренции: никто ничего не мог, никто ничего не умел, и никто ничего не хотел».
Пункт 3. Место преступления.
«...Скажут, как жить в таком доме?
Я отвечу:
– А в Пушкинском доме и не живут. Вот один попробовал, три дня всего, – что вышло? Нельзя жить в Пушкинском доме».
Музей. Пушкинский Дом. Хранилище культурных артефактов. Ковчег?
Это ведь он только по виду дом, для отвода глаз. А на самом деле сакральное пространство. А кого обычно убивают в сакральном месте? Варианты следующие: жертва (божеству), казнь (вероотступника), ритуальное самоубийство (божества), ещё (враги) могут убить жреца или адепта, чтобы прервать ритуал, осквернить сакральное место. И, кстати, кроме убийства, ещё пострадали священные предметы (разбили посмертную маску «пророка»), поломали мебель, разбросали сакральные и служебные тексты, вышибли стекло в окне. И да… Скорее всего, наша версия про теракт верна. Есть деталь, которая указывает именно на глумливый, оскверняющий характер событий:
«…другой пистолет, двуствольный, с одним спущенным и другим взведенным курком, валялся поодаль, метрах в двух, причем в ствол, из которого стреляли, был вставлен окурок папиросы «Север».
Пункт 4. Убийца.
Наконец-то. Этот окурочек (улика) неминуемо приводит нас к убийце.
Он сам заранее говорит о своих намерениях Лёве:
«Очень просто, – сказал Митишатьев, – я ощущаю в себе силы». – «Силы – для чего?» – «Для того, чтобы перевернуть весь мир, а для начала духовно задавить тебя, потому что ты – мой идейный враг». – «Почему – враг? Мы же еще не…» – «Враг», – твердо сказал Митишатьев.
Но вот мотивы… Ревность, Обида, Зависть, Садистское удовольствие, Безумие, Честь, да всё подходит… тем более что дело мы имеем вроде как с мутантом. А может, и того хуже: с Демоном.
«Митишатьев с порога заявил, что он – мессия, что достиг вершины и способен перевернуть мир. Что были до него, пользуясь выражением Горького, Христос – Магомет – Наполеон (он назвал, впрочем, иные имена) – а теперь он, Митишатьев».
Но! В сакральное пространство Демон-Митишатьев может попасть не иначе как попущением божества. Так что же произошло?
Пункт 5. А был ли мальчик Лёва?
Такое это странное место Петербург-Ленинград, всё там двоится…
«Я спустился у сфинксов к воде. Было странно тихо, плыла Нева, а по небу неслись, как именно в сером Петербурге бывает, цветные, острые облака. Неслось – над, неслось – под, а я замер между сфинксами в безветрии и тишине – какое-то прощальное чувство… как в детстве, когда не знаешь, какой из поездов тронулся, твой или напротив. Или, может, Васильевский остров оторвался и уплыл?»
Даже жизнь и смерть тут двоятся, клонируются. Вот и Лёва. Был мёртв, и даже гнилость у рта мы видели. А вот он уже и жив. Дважды жив. Жив внутри своей истории и внутри истории автора.
И в моей читательской истории он (Лёва), возможно, тоже ожил...
Продолжение следует.