Текст: Андрей Мягков
non/fictio№24 вполне мог открыться скандалом, но рок-н-ролла не случилось: презентация новой книги Александра Пелевина "Гори огнем" стартовала в назначенные 13:00 по московскому времени. Без вербальной агрессии и зеленки в лицо – зато, несмотря на рабочий четверг, с изрядным аншлагом. Для тех, кто не следит за литературной Санта-Барбарой, коротко поясним: в середине ноября лауреат "Нацбеста" сообщил, что его презентацию на ярмарке отменили; как предположил сам автор – из-за его активной политической позиции. Телеграм-общественность, стоящая на схожих позициях, возопила о несправедливости, а сам автор в порыве праведного гнева даже успел пообещать своим "либерахнутым" – по крайней мере, так писатель себе их представляет – оппонентам, что им предстоит "страдать". "Я придумал, как [поиметь] вас на Нонфикшне. Вы будете плакать, твари", – успел заинтриговать честной люд Пелевин, но к счастью, мы так и не узнали, в чем заключался план. Вскоре эта эмоциональная запись была удалена, презентация появилась в программе – и прошла без сучка без задоринки и чьих бы то ни было страданий; оно ведь так и правда лучше. Разве что, поговаривают, по сложившейся традиции несколько читателей вновь перепутали Александра Пелевина с Виктором – но это уже дело житейское.
Книгу "Гори огнем" сам автор назвал "«Повестью о настоящем человеке» наоборот" – это небольшая повесть, которую Пелевин, по собственным словам, написал за пару месяцев. Выросла она из интереса писателя к тому, что происходит в голове человека, решившегося на предательство. Сюжет соответствующий: бывший командир РККА, а ныне власовец, встречает странного человека, который предлагает ему изменить свой выбор. Как можно догадаться по этому короткому описанию, история здесь обнимается с мистикой, так что всем, кому приглянулся "Покров-17", стоит присмотреться и к "Гори огнем" – есть все шансы, что понравится.
Ну а дальше non/fiction выдохнула и стала размеренно набирать ход. После обеда, например, "РЕШ" представила новые издания книг Андрея Битова и Юрия Казакова, выходящих в серии "Предметы культа". Елена Шубина сразу же объяснила, почему Битов и Казаков оказались в этой серии: "Банальное слово – золотой фонд. <...> Но [оба они] явление, их уже при жизни называли классикой". А еще вот какой между ними мостик: сам Битов говорил, что "по гамбургскому счету Казаков — первый прозаик времени".
Этой осанне старательно вторили остальные спикеры. "С моей точки зрения, стать писателем, не прочитав Битова, не прочитав Казакова, невозможно", – считает писатель и ректор Литературного института Алексей Варламов. "Казаков заикался – и для него потребность писать была не прихотью. Ему просто было легче писать, чем говорить. Мы видим, как судьба делала Казакова Казаковым. <...> "Божественная внезапность слова" – он ее с детства ощущал, он был избран этой внезапностью".
Фотограф и писатель Юрий Рост в свою очередь вспомнил, как Битов отмечал свое 50-летие: "Не было никаких вечеров. Он сидел на сцене Дома литераторов – один – и разговаривал. И невозможно было пропустить ни слова, он творил, он публично мыслил".
Ну а фотограф и писатель Юрий Бродский, чей снимок украшает одну из обложек, рассказал, как вместе с Битовым топтал Соловки: вдвоем они как-то прошли десятки километров пешком, и Андрей Георгиевич "сапогами ноги в кровь стер, но терпел". Или вот уже забавный случай: Битову как-то обрезали сапоги на снимке. "Я ему говорю: "Андрей, тут же сапоги самое главное". Он взял – и пририсовал сапоги." Такой получился вечер памяти.
Тем временем Дмитрий Воденников уже готовился привычно очаровывать публику, а заодно, куда уж деваться, представлять свою новую книгу "Бессмертная стрекоза". "Надо было начать так – стрекоза бессмертна, а я нет..." – тут же включил свои чары Воденников, сообщив собравшимся, что все мы даже не представляем, как он устал – общению это никак не помешает. "Дмитрий, ну давайте я дам микрофон Анастасии (Бугайчук, редактору книги. – Прим. «ГЛ»), она начнет…" – предложила выход из положения модератор встречи. "Я уже начал", – с улыбкой отказался Воденников.
Сперва, конечно, поговорили о стрекозах: "Русская литература учила нас всегда состраданию, попытке стать на позицию уязвимого человека. <...> И когда мы в школе учили басню [«Стрекоза и Муравей»], меня всегда возмущала ситуация, которую устроили бедной стрекозе. <…> У Лафонтена и муравей, и стрекоза одного пола. Это разговор, не окрашенный гендерной поволокой. <….> [А у Крылова] это вообще разговор не в русле русской литературы. К тебе пришла Софья Мармеладова, к тебе приползла Настасья Филипповна, едва спасшаяся от Парфена Рогожина – а ей говорят: «Ты все пела? это дело: // Так поди же, попляши!» <...> Мне всегда хотелось ее защитить".
Спросили и о том, в каком порядке лучше читать книгу: "Она состоит из уже написанных текстов, которые я впервые в жизни переписывал, – с удовольствием ответил Воденников. – И я рекомендую читать ее с начала до конца. Хотя в своем детстве, если это не было школьным заданием, я читал вот так: открывал первую попавшуюся страницу. <...> Какая разница, как вы будете ее читать. Может, вы вообще ее читать не будете".
– Мы можем назвать свою или чужую болезнь именем, победу – свою личную победу, вы же понимаете – можем назвать именем, – раззадоривался Дмитрий Борисович, отвечая на вопросы из зала. – Мы приручаем огромные вещи маленькими именами, и они становятся к нам нежнее. <...> У меня осень – Марья Петровна...
– А еще есть Марья Иванна... – поделился своими ономастическими пристрастиями читатель.
– А вы чувствуете, что это уже другая осень? Марья Петровна получше осень...
Незаметно вернулись к стрекозам – уже не литературным, а биологическим. "Вообще история насекомых – это же удивительная история. Все стрекозы [были гигантскими] <...> Мне нравится скрытая тема этой книги: стрекоза не только бесcмертная, она еще и гигантская".
А совсем неподалеку, в амфитеатре, в этот момент при активном участии шеф-редактора группы компаний "ЛитРес" Екатерины Писаревой обсуждали вторжение нейросетей в литературу. Поводом для разговора стал сборник рассказов "Пытаясь проснуться", который художник и писатель Павел Пепперштейн ваял совместно с НейроПепперштейном – лингвистической моделью ruGPT-3, обученной на текстах Павла и способной имитировать его стиль.
"...Внутренний контраст между текстами, которые написала нейросеть, и текстами, которые написал я, пролегает как раз по этой границе. <...> Нейросеть желала проснуться, а я желал уснуть", – витийствовал Пепперштейн с огромного экрана, иногда прикладываясь к бокалу вина. – Человек устал от самого себя..."
Сергей Марков, руководитель управления экспериментальных систем машинного обучения SberDevices, иногда опускал собравшихся с небес на землю техническими подробностями: Во-первых, всем тем, кто боится восстания машин, можно какое-то время не беспокоиться: наш мозг устроен настолько сложно, что симулировать его целиком и тем более превзойти по "мощности" пока невозможно. Все, что на текущий момент доступно: создание "узкоспециализированных искусственных организмов", которые превосходят человека в решении конкретных задач.
"Не нужно их переоценивать – у них, конечно, нет сознания. У этих моделей неоткуда появиться образу себя как другого – а это и есть сознание. <...> Но они способны переработать гигантские объемы текста, которые человек просто не способен обработать". Что в свою очередь позволяет нейросетям создавать очень приличные тексты, которые люди в основном не могут отличить от текстов, написанных человеком. Или, например, писать что-то в стиле отдельно взятого автора – такое им тоже под силу. Или помогать редактировать текст...
"То есть это новый инструмент, который поможет творцу, а не будет ему мешать?" – спрашивает Писарева. Пепперштейн за ее спиной уже облокотился на руку. Марков между тем отвечает утвердительно: "Наверняка многие люди скажут – а зачем все эти ваши цифровые технологии. Но если вернуться на сотни тысяч лет назад, наверняка были люди, которые говорили: фигня эти ваши масляные краски, надо обмакивать пальцы в охру и только так рисовать. <…> Новое поколение творцов приходит на смену старым, они уже так не боятся новых инструментов".
"Мы говорим о том, как программы помогают нам уменьшать наши страдания, – возвращается в разговор Пепперштейн. – Но за рамками нашей беседы остается вопрос – что они сами по этому поводу чувствуют". Павел, имевший довольно теплую беседу с НейроПепперштейном, не согласился, что у того не было сознания: "Это существо погружено в страдание, оно действует внутри страданий. Когда я его спрашивал: может, вам надоест быть НейроПепперштейном, и вы захотите быть НейроТолстым", в его ответе, как показалось Павлу, пробилась искренность: «Мое единственное желание – не быть»".
Ох, НейроПепперштейн, как мы тебя теперь понимаем.
