Текст: ГодЛитературы.РФ
Новый закон о запрете в России пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений, педофилии и смены пола, подписанный в декабре 2022 года, поставил книжных издателей в сложное положение. Достаточно сказать, что в списке произведений, которые теперь "под подозрением" – и забронзовевшая уже классика, и даже биографии забронзовевших классиков вроде Оскара Уайльда. Как теперь ограждать читателей от запрещенной информации и продолжать издательскую деятельность, не рискуя подпасть под предусмотренное новым законом наказание (штраф для юрлиц – до 5 млн рублей) – вопрос, простого ответа на который нет, кажется, ни у кого.
Чтобы попробовать его отыскать, "Российская газета" 16 января провела Круглый стол на тему "Что такое пропаганда нетрадиционных отношений в литературе и как дальше жить книгам", пригласив поучаствовать издателей, юристов, психологов и, конечно, писателей. Предлагаем вам прочитать "стенограмму" этой дискуссии.
К публикации подготовил Михаил Визель
Ядвига Юферова, заместитель главного редактора «Российской газеты»
Допускается упоминание нетрадиционных отношений в историческом контексте, в классике. А что такое классика?
Дмитрий Бак, директор Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля
Надо говорить о будущей правоприменительной практике. И о том, как избежать побочных последствий. Первое из них – не создавать «запретный плод». Лимонов, Веничка Ерофеев, Саша Соколов, часть произведений Андрея Битова были запрещены. Но из всей прозы 70-х остались именно они.
Надо избежать самоцензуры. Невозможно писать о некоторых исторических личностях, не упоминая этой темы.
«Охранители» раздувают любую запретную тему, искусственно подогревают к ней интерес даже там, где ее у автора нет.
Надо всячески избегать «коммуникационной логики СМИ». В СМИ дробь 12/6 превращается в 36/18. Но надо помнить, что это просто число 2.
Классика – понятие интуитивное, а не юридическое. Да, есть школьный канон, госстандарты, но и у школьных классиков – Пушкина, Лермонтова, – есть тексты, которые печатаются только в очень специальных изданиях. Хотя прямых запретов на это нет. Я очень озабочен, что может быть не переиздан 4-томник Платона. Нужен экспертный орган, который будет рассматривать каждый отдельный случай возникновения проблемы. В него должны войти лингвисты, психологи, юристы, издатели и т.д. Как говорил Владимир Ильич Ленин: так будет продолжаться до тех пор, пока это не войдет в привычку.
Может быть, этот экспертный совет должен быть организован при Департаменте поддержки печати Минцифры, который курирует издательскую отрасль. У него должны быть четкие полномочия, он должен быть эквивалентен надзорному федеральному органу. Если он выдает вердикт, – значит, нужно издавать.
Валѝ Енгàлычев, профессор, руководитель Научно-исследовательского центра судебной экспертизы и криминалистики КГУ им. К.Э. Циолковского
1. Создание экспертного совета с «четкими полномочиями» выглядит пугающе. Похоже на новый Главлит.
2. В этот предполагаемый совет пойдет вал текстов. Раз это совет – там должно быть обсуждение. Обсуждение десятков, сотен проблемных текстов приведет к остановке книгоиздания. Поэтому, если нужен совет, пусть он нарабатывает «кейсы», преценденты, а не занимается тотальной проверкой.
3. Не надо связывать личную жизнь авторов и их произведения. От того, что у Пушкина было много романов, его тексты не становятся ни глубже, ни художественнее.
4. При экспертизе произведений всегда возникает вопрос: то, о чем говорит автор, – является ли составной частью сюжета? Или этот фрагмент притянут за уши, чтобы взбудоражить, возбудить читателя и увеличить продажи? Если этот фрагмент или ряд фрагментов могут быть безболезненно устранены или в мягкой форме отредактированы, тогда они не связаны с развитием основной идеи произведения. Любую мысль и любые отношения можно выразить тонко, не обязательно вульгарно, натуралистически и пошло.
5. К сожалению, примерно 90 процентов текстов, которые приходят на экспертизу в последнее время, передают человеческие отношения в такой форме, как будто тебя привязали на скотном дворе и принудили наблюдать. Т.с. принуждение к скотству. Множество героев мировой литературы любили друг друга так страстно, что в случае смерти одного из них и для другого жизнь теряла всякий смысл. Но разве читатели потеряли что-то от того, что не стояли вокруг толпой со свечками? В то же время, как только эксперты указывают на фрагменты, нарушающие законодательство, выясняется, что некоторые из авторов либо правообладателей категорически против устранения этих фрагментов или их редактирования. Тогда нужно откровенно говорить, что здесь затронуты интересы не литературы, а бизнеса и что прибыль прежде всего.
Ядвига Юферова
Вы помните, наверное, «канадский сюжет», когда в парном фигурном катании вышли двое мужчин. Юристы РГ заявили: печатать в газете такую фотографию нельзя. А главный редактор настоял на своем: как же не печатать, если сюжет уже показали по федеральным каналам?!
Вали Енгалычев
Если законодательство не позволяет, значит юрист прав. Он отвечает за свою организацию. А ссылки на то, что это транслирует тот или иной канал, относятся исключительно к ответственности этих каналов.
Вам можно добровольно «сдаваться» с экспертизой или вы рассматриваете уже в порядке уголовных дел, гражданских и административных исков?
Вали Енгалычев
Экспертиза текстов может быть как досудебная, так и судебная. В первом случае издательство или автор могут инициативно обратиться к эксперту, предполагая – и, как правило, при наличии на это оснований – что конкретный текст может вызвать вопросы со стороны официальных или общественных организаций, отдельных граждан. После изучения текста эксперт укажет, есть ли в нем фрагменты, связанные с нарушением закона, и иногда даже может подсказать, как без потери целостности сюжета, главной мысли, переформулировать данный фрагмент. Но есть и фрагменты, не поддающиеся редактированию, их нужно будет только удалять. В случае же судебной экспертизы, если текст уже был обнародован, выводы эксперта будут категоричными – есть нарушения закона или нет. Такой текст дополнительному редактированию не подлежит. И опять же, исходя из экспертной практики, значительное количество, если не большинство судебных экспертиз такого рода подтверждают версию надзорных инстанций и служат основанием для судебных решений.
Дмитрий Бак
А вот, например, героем романа Лермонтова «Герой нашего времени» является человек безнравственный, невозможный в качестве примера для поведения. Поэтому у меня есть рекомендация сделать главным героем Максима Максимыча. Я знаю, как это сделать, могу подсказать и т.д.
Вали Енгалычев
Изображать можно кого угодно. Смотря какую позицию, занимает автор, как он это изображает. Говоря о пошлости, я говорю не о пошлости главного героя или других лиц, а о пошлости текста, лишенного художественного содержания. Натуралистического изображения того, что является интимной жизнью людей, желательно недоступной наблюдению третьих лиц. Есть медицина, психология, криминалистика, наконец, где показывается и обсуждается практически все. Но у науки и искусства свои сферы существования.
Евгений Капьев, генеральный директор издательства «Эксмо»
1. Книжная индустрия производит где-то 25 тысяч национальных творческих продуктов. И мы лучше всех сейчас конкурируем с мировыми продуктами. Вообще таких индустрий в России на пальцах одной руки можно пересчитать.
2. Хотелось бы четко разделять ЛГБТ и остальное – педофилия, смена пола. Издателей волнует только первый пункт. Педофилия – это уголовно наказуемое деяние. Смена пола – сложнейшая медицинская процедура. А что такое ЛГБТ? Мы считаем это болезнью или что это? Если это болезнь – мы что, не имеем права писать о болезни? Для того, чтобы эти определения внедрять, надо хотя бы понять, что это.
3. Волнует обратная сила закона. По телевизору вчера показывали, сегодня не показывают. А у нас огромное количество книг находится уже в магазинах. Что с этими книгами делать? В библиотеки не отдашь. Бесплатно не подаришь. Потому что скажут: что вы тут распространяете? Особенно по классике непонятно. До сих пор не решен вопрос, что классика, что не классика. Де-факто нас заставляют классику забрать и уничтожить. Книга, поставленная в магазин до принятия закона, но проданная покупателю после, – нарушает закон. Человек покупает, подает на магазин в суд и подает на издательство в суд. У нас – остановка деятельности.
4. Тематика, связанная с гомосексуальностью, интересует молодежь. Запрещая продажу, мы прямиком отсылаем ее на пиратские ресурсы. Молодежь прекрасно умеет пользоваться анонимайзерами. Посещаемость иностранных пиратских ресурсов за III квартал 2022 года – 300 миллионов посещений. Только россиян! Некоторые люди по 5-10 раз заходят. С февраля посещаемость этих сайтов увеличилась на 20%. Мы своими руками отдаем аудиторию. Причем готовую платить по 1000 рублей за книгу.
5. К чему это дальше может привести? К созданию зарубежных русскоязычных издательств. Иностранцы нам не будут продавать права, появятся русскоязычные издатели в Израиле, в Прибалтике. Они будут издавать, люди будут доставлять сюда в чемоданах, как раньше. Эти книги будут мегапопулярны. Солженицына почему все читали? Потому что он был запрещен. Как только он перестал быть запрещен, его сейчас вообще не читают. У меня на всех интервью первый вопрос: какую книгу запретили? Наша аудитория хочет ее купить, прочитать и т.д. Хорошо бы в рамках правоприменения учитывать реалии XXI века. Сейчас информация по-другому работает.
Алексей Ильин, генеральный директор издательства «Альпина паблишер»
На данный момент я вижу три группы проблем.
1.Неясность критериев. Мы не понимаем границ того, что разрешено, а что запрещено. Классика – вне запретов? Если да, то что есть классика? Непонятны границы. Есть квир-литература – она вся «про это», с ней все понятно; но ее менее 1%. А есть литература, где ЛГБТ-тематика проходит 4-5 планом, скажем, один абзац на книгу в 600 страниц. Мы не понимаем, эти вкрапления – это еще можно или уже нельзя? Мы прекрасно понимаем, что это открывает широчайшую возможность для атак на любое издательство: нанять 10-20 троллей, которые «оскорбятся» и забросают заявлениями все возможные инстанции. И это парализует работу издателей.
2.Очень много контролирующих органов, которые могут сейчас наказывать. Роскомнадзор, МВД, Роспотребнадзор. За одну и ту же книгу издательство могут наказать бесконечное количество раз. Книга продается в Москве, в Петербурге, во Владивостоке, в Улан-Удэ, Калининграде. И каждая продажа этой книги в каждом из магазинов является поводом для штрафа – и штрафовать могут отдельно Роскомнадзор, МВД. И все это будет суммироваться.
3.Отношения с авторами и правообладателями. Российских авторов в каких-то деликатных случаях удается уговорить скорректировать текст, но зарубежные авторы и издатели, как правило, жестко отказываются это делать. Они находятся под серьезным давлением, работая с русскими издателями. И им проще вообще оказаться. Сейчас и так постепенно вымывается зарубежный ассортимент, так как более половины западных правообладателей прекратили сотрудничество и контракты не продлевают. А попытки вырезания кусков текста сподвигнут на отказ от сотрудничества тех, кто еще продолжает с нами работать. У нас сейчас 70% переводных книг, и это большая проблема.
Евгений Капьев
А у нас уже больше 50% российский.
Павел Костюк, руководитель импринта "Лёд" АСТ (интеллектуальная нон-фикшн литература)
У нас 100% литературы переводной. На моей практике зарубежные правообладатели редко соглашаются с каким-то даже минимальным цензурированием или с изъятием каких-то фрагментов. Когда речь идет о каких-то серьезных исследованиях, многие правообладатели запрашивают на согласование перевод.
Марина Кадетова, главный редактор детского издательства «Компас-Гид».
Производство книги – это порядка 18 месяцев. Наш портфель сейчас еще пока состоит примерно на те же 40-50% из зарубежных переводных изданий. Что касается планов на будущее, там уже процент переводных книг меньше. По разным объективным причинам.
С принятием закона у меня возникло ощущение дежавю. Потому что мы в этом живем не с декабря. А уже 10-12 лет. Детские издательства подчиняются 436 Закону «О защите детей от информации, вредящей их здоровью и развитию». Когда его только приняли, была аналогичная ситуация – издатели не понимали, как с этим работать, как это применять. Издательства придумали свои схемы работы, но у всех они разные. В декабре прошлого года в третьем чтении была принята поправка, отменяющая большую часть маркировок. Оставляющая только 18+, которая издателям понятна, в отличие от всего остального. Остальные маркировки общество так и не распознало, не поняло.
Сейчас нам тоже нужны какие-то пояснения – чтò с этим делать. Например, в случае гомосексуальной ориентации персонажа. Или реального человека, если мы говорим о биографии.
В законе у нас прописана «социальная оценка». Пропаганда или нет, если мы говорим не о социальной равноценности, а о психологической? Если мы говорим о том, что человек имеет право так чувствовать?
Детские издатели свыклись с тем, что любое упоминание ЛГБТ просто автоматом уводило в 18+, мы с этим худо-бедно существовали. Сейчас просто 18+ не поставишь. Придется как-то разбираться. Мы не можем просто закрыть глаза и сказать, что этого не существует.
Прозвучало предложение экспертного совета. На мой взгляд, идея совершенно дикая, потому что цензура опять усложнит все процессы, увеличит сроки издания книг.
Если издательство сомневается, если есть просто упоминание – можно поставить дисклеймер, что в данном произведении есть упоминание отношений, противоречащих традиционным ценностям РФ. Хоть в таком виде это издателю позволит отсечь сразу аудиторию, которая это не хочет видеть в книгах.
То же самое со сменой пола. Мы говорим о реальной операции с гормональной терапией или просто о переодевании в одежду противоположного пола, что часто встречается в детских книгах? Или когда герой выдает себя за лицо противоположного пола. Это пропаганда, это призыв или это часть игры, которая постоянно встречается? Я уверена, что в детские издательства будут поступать жалобы относительно даже совершенно невинной игры в переодевание.
Евгений Капьев
Была ситуация в детской книге, когда девочка вселилась в тело мальчика на одной странице и поцеловала там мальчика. И нам прилетела жалоба на это. А это фэнтези, там даже не поймешь.
Павел Басинский, писатель, обозреватель РГ
Есть фрагмент в дневниках Толстого, где он признавал, что любил мужчин. И перечисляет, каких мужчин он любил. С Толстым нет проблем. Тем более что речь не идет о любви физической. Но я не совсем понимаю, как писать, допустим, биографию Клюева, Георгия Иванова, Кузмина, Оскара Уайльда. Вот здесь будет проблема определенная. Но я тоже не думаю, что серьезная. Потому что если это будет писать человек, которого интересует только «это», то это будет просто неинтересная биография.
Моя знакомая хотела написать статью о современной прозе, и вдруг поняла, что писать сейчас об этом невозможно. Потому что там этого много.
Что касается писателя – писатель вообще не должен быть в хороших отношениях с властью. Труднее будет кинематографистам, театральным. Там, где работа коллективная, где большие деньги и сложные механизмы.
Александр Снегирёв, писатель, руководитель семинара прозы в Литинституте
Очень важно понимать, что традиция – не статичная вещь. Во времена Шекспира женские роли играли мужчины. И это было традиция. А потом традиция поменялась. Только полемика с традицией обеспечивает прогресс. Например, наши сегодняшние наряды абсолютно не соответствуют традиции еще недавнего прошлого. Все, что мы делаем, не соответствует какой-либо традиции, чьим-либо представлениям. Поэтому довольно странно говорить о неких «традиционных ценностях». Бак упомянул Платона. Это один из столпов, на котором держится вся наша цивилизация. А вещи, говоря современным языком законодателей, он пропагандировал весьма крамольные.
Я вспоминаю своих школьных приятелей, которым родители как-то излишне настойчиво запрещали пить и курить. Никто не пил и не курил. Но им уже заранее запрещали. И что же? Тем, кому запрещали заранее, те и увлеклись этими двумя пороками. А кому не запрещали, как-то спокойно прошли опасное время. И не зависят сейчас ни от никотина, ни от алкоголя.
Нам всем важно помнить, что, борясь с чем-либо, мы прежде всего боремся с этим в самих себе. Это важно понимать.
Хочу сказать на примере строительства. Общество и любой строительный материал очень похожи друг на друга. Что такое бетонные конструкции? Это сам бетон, то есть песок, перемешанный с цементом и гравием, и арматура. Чем проще состав, тем более хрупкая конструкция. Чем сложнее заплетена арматура, чем больше добавлено разных присадок, пластификаторов в сам цементный раствор, тем крепче, пластичнее и бòльшим строительным потенциалом обладает изделие, которое мы получаем. То же самое с обществом. Если общество пустить по пути упрощения – мы получим очень хрупкое общество, которое будет очень сильно подвержено внешним ударам.
Евгений Капьев
Экспертный совет нужен не для того, чтобы оценивать каждую книгу. А чтобы выработать четкие рекомендации. Есть четкое определение пропаганды в словаре Ушакова: «Разъяснение и убеждение широких масс в необходимости чего-нибудь». То есть пропаганда здорового образа жизни – это не просто рассказ о человеке, который занимается спортом. А именно убеждение – всем надо заниматься спортом! Можете представить себе книгу, в которой говорится: «всем надо сменить пол»?!
Мы не затронули вопрос научной литературы, энциклопедической литературы. Есть очень хороший пример с законом о защите детей от вредной информации. Он привел к стагнации детской литературы. То есть доля детской литературы меньше, чем во всем мире. Потому что путаница: до 16, до 18... читатели не понимают. А самое главное, до 18 тему секса убрали. И в итоге девочки знакомятся с темой секса на операционном столе. Мы номер один по абортам. Где будет знакомиться аудитория с темой остального? Тоже не там, где хочет государство. А у пиратов.
Обсуждаете ли вы идею ввести в «Эксмо» какую-то штатную единицу редактора, который будет отслеживать ассортимент именно с этой точки зрения?
Евгений Капьев
Пока мы планируем направлять все спорные книги на экспертизу. Да, это увеличит себестоимость книг, увеличит сроки рассмотрения. Но даже если внутренний эксперт разрешает какую-то книгу, он не аккредитован Минцифрой. И что дальше?
Много ли вы получаете таких книг сейчас на экспертизу? Какой у вас штат?
Вали Енгалычев
Достаточно много. Эта работа идет уже много лет. И до сих пор никаких проблем с экспертизой текстов не было, даже при динамично меняющемся законодательстве. Можем назвать множество книг, прошедших у нас экспертизу и затем благополучно изданных. Часть экспертных заключений вывешена на сайте Роскомнадзора.
Евгений Селиванов, директор департамента по развитию контента «ЛитРес»
О самиздате и системах самопубликции, в частности, selfpub.ru
1. Издательства десятилетиями работают по устоявшейся схеме. Они решают, что издавать. В самиздате иначе. Для многих авторов он является не началом пути, а самим путем. Здесь совсем иные скорости. Издательство готовит книгу несколько месяцев, полгода. Здесь написал – через полчаса опубликовал, пошли отклики от читателей, пошли донаты.
2. Как в таком случае избежать риска публикации запрещенного контента? Если риск приостановки деятельности большого бумажного издательства можно сравнить с тем, как тормозит поезд, для selfpub.ru это как дернуть рубильник. Р-раз – и мы перестали продавать книги. И на 90 дней мы остались без бизнеса. И, скорее всего, на этом бизнес вообще закончится.
3. Нужны или очень четкие формальные критерии, позволяющие принять решение об отказе в публикации, или надо признать, что рынок самиздата надо регулировать как-то иначе.
4. Площадки самиздата – показатель, какой книжная индустрия станет послезавтра. Затормозить ее развитие из-за проблем с ЛГБТ-контентом – значит затормозить развитие всей индустрии. Еще хуже – если авторы уйдут на какие-то специфические самиздат-площадки, целиком посвященные ЛГБТ-контенту. Можно предположить, чтò завтра будет с этими площадками, с аудиторией, с популярностью этих площадок.
5. Нам и нашим авторам нужна информация о том, на какие темы и как они могут писать, говорить, не боясь лишиться своего заработка. Не говоря о неприятностях похуже.
Елена Бейлина, главный редактор журнала «Университетская книга», руководитель Департамента по электронным ресурсам и цифровым коммуникациям книжного рынка РКС
1. Библиотеки. У них есть списки экстремистской литературы. И есть десятилетний опыт действия Федерального закона № 436, когда Роспотребнадзор, прокурорские проверки бесконтрольно ходили по библиотекам, наказывали руководителей. Как будет выстраиваться взаимодействие сейчас? Что будет с книгами, которые уже поставлены в библиотеку несколько лет назад? Представители Российской библиотечной ассоциации ждут списков. Ждут гарантий от издательств, что поставляемая литература ничего не нарушает. Это огромный документооборот. Библиотекари не привыкли так работать.
2. Электронные библиотеки научной учебной литературы. Уже есть случаи, когда им негласно рекомендуют убирать диссертации из открытых электронных библиотек, где данная тема затронута в той или иной степени. Это крупные университеты, крупные открытые электронные библиотеки и библиотеки научной учебной литературы. Самое главное сейчас – попытаться ввести исключения в эти законы, как это было с нацистской символикой: все, что касается биографической, исторической, научной, образовательной литературы, должно трактоваться как исключение.
3. Бюджеты. Сколько будет стоить экспертиза, сколько времени она будет занимать для издателя? Если мы говорим о переводной литературе, то ее сначала нужно перевести, прежде чем передать эксперту. Кто оплатит перевод?
4. Проверяющие органы. Традиционная книжная розница не относится к Роскомнадзору. В их компетенции электронный контент, электронные СМИ, электронные библиотеки. Все, что касается традиционной розницы, традиционных издателей – это в ведомстве МВД, и отчасти Роспотребнадзора. Взаимодействие этих трех ведомств отсутствует. По нашим кулуарным разговорам, введение единых критериев между этими ведомствами не планируется.
5. Наша задача – попытаться сформулировать понятные и четкие критерии. Именно для этого и нужен экспертный совет: для того, чтобы разбираться в очень сложных случаях. И самое главное – правильно сформулировать. К огромному сожалению, грамотных юристов, обученных по данной теме, у книжников нет.
Анна Бессмертная, руководитель юридической службы издательского сервиса Rideró
Для издательской сферы очень важны поправки в три закона. Это уже упомянутый Закон «О защите детей от информации», «О защите прав потребителей», который, судя по тому обсуждению, которое было в СМИ, прошел совершенно незамеченным, а он действительно важен. И это поправки в Кодекс административных правонарушений, которые ввели новые штрафы.
Как работает юрист, когда к нему попадает запрос дать правовое заключение на что-либо? Сначала мы смотрим на законы, что у нас конкретно говорится в законе. Потом мы смотрим на разъяснение этого закона. Обычно такие разъяснения выпускают компетентные органы, иногда в качестве разъяснения используются постановления Конституционного суда. В третью очередь мы смотрим на практику. Потому что практика – это способ понять, что на самом деле будет происходить. Но практика гораздо более подвижна, чем разъяснения, и уж тем более, чем закон.
Говоря в целом о практике, мы видим, что у нас существует ровно один известный кейс – возбуждение дела об административном правонарушении по новой статье 6.21 КоАП. Но, как юрист, я бы никогда не могла рекомендовать книжному магазину или издательству брать этот кейс в качестве модельного. Потому что мы все знаем, что за этим кейсом стоит предыстория, что дело возбуждено непосредственно после депутатского запроса от автора этого закона. Даже после того, как дело будет рассмотрено и по нему будет вынесено какое-то решение, я не возьму на себя ответственность сказать своему клиенту: вот смотрите, в этом деле решили так – скорее всего, и дальше будут решать так же.
Мне очень сложно как-то прогнозировать будущее. Но я постаралась подумать, что случится с издательским рынком. И сегодня выступления всех коллег только подтвердили мои грустные догадки. Да, мы будем ужесточать проверку книг перед публикацией. В отсутствие хоть каких-либо разъяснений все постепенно уходит в самоцензуру. Мы не понимаем, что можно, что нельзя. Мы не понимаем, где лежит грань между традиционностью и нетрадиционностью.
Более того: эта грань размывается в сторону того, что совершенно не было поименовано в законе, но так или иначе проскакивало ранее при его обсуждении.
Мы уже сейчас очень напряженно относимся к книгам, где упоминаются темы чайлдфри или фем-литература. Мы уже сейчас очень тревожно смотрим в сторону всего фэнтези, фурри-фэнтези (фэнтези с антропоморфными пушистыми зверушками, от furry – «мех». - Прим. ред.) и всего прочего просто потому, что мы не знаем: будет ли это через два, три, шесть месяцев считаться нетрадиционными ценностями или нет.
Именно поэтому такая самоцензура будет приводить к тому, что крупные издательства и крупные книжные сети пойдут по пути консервативного подбора портфеля. И коллеги подтвердили мою догадку, говоря о том, что они стараются минимизировать все, что можно счесть условно небезопасным.
Текущая ситуация, к сожалению, не способствует тому, чтобы давать точные советы клиентам, которые обращаются и просят дать заключение по книгам. Очень не хочется, чтобы решения о той или иной литературе принимались на основании личных вкусов экспертов. Я нисколько не сомневаюсь, что эксперты обладают огромным экспертным опытом, но когда мы говорим о том, что кто-то будет решать – издавать эти книгу или нет, исходя из того, вдохновляет она его или нет, кажется, что мы движемся в сторону цензуры.
(полностью выступление Анны Бессмертной с анализом принятых поправок см. отдельно)
Вали Енгaлычев
Было задано много вопросов, на которые есть ответы. Вот только один из них – на вопрос, который звучал несколько раз, – о пропаганде. В лингвистических словарях вы не найдете исчерпывающего толкования понятий «пропаганда» и «демонстрация». Некоторым даже кажется, что они идентичны. Но у психологов эти понятия разведены. Опыт анализа книг на протяжении многих лет показывает, что принципиально возможно различать демонстрацию и пропаганду.
В отечественных судах неоднократно сталкивались разные, порой противоположные экспертные позиции по поводу одного и того же текста. Выигрывала более обоснованная. Пропаганду выявляют и оценивают не компьютерные программы, а люди. У каждого из них есть свое личное убеждение. Поэтому нужно изучать прецеденты. Хотя у нас не прецедентное право, но, тем не менее, у нас есть совокупный опыт анализа сотен и тысяч книг.
Екатерина Кожанова, директор департамента по стратегическим коммуникациям Издательской группы «Эксмо-АСТ»
Я бы хотела завершить риторическим вопросом. На фоне всех запретов, регулирования – а что будет сделано для пропаганды традиционных ценностей? Что мы можем противопоставить тем трендам, которые возникают из интернета, из западного контента, тик-тока, из того, что провоцирует читательский спрос?
Если у нас 100-миллиардный рынок, а поддержка государства не превышает 2%, программа детского чтения, которая давно была разработана, до сих пор не принята. Мы запрещаем, а что мы предлагаем взамен?
- В "РГ" прошел круглый стол "Что такое пропаганда нетрадиционных отношений в литературе и как дальше жить книгам" / Автор: Александр Шансков