Текст: ГодЛитературы.РФ
Второй сезон книжного (или аудиосериала, кому как нравится) Ислама Ханипаева «Луна 84. Перерождение» появился в Букмейте — а значит, самое время вернуться к истории хакера Дэниела Стоуна, очутившегося в лунной колонии «Мункейдж», начальник которой повадился устраивать самые настоящие гладиаторские бои.
Динамичный сюжет, внимательный саунд-дизайн, киношные клиффхэнгеры в конце каждого из эпизодов — все на месте. Как и понятная история, в которой, несмотря на всю жестокость созданного Ханипаевым антиутопического мира, нахохдится место любви.
Предлагаем вам прочитать кусочек из второго эпизода.
Ислам Ханипаев. «Луна 84» — Букмейт, 2023
Эпизод 2. Стоун в карцере
— Инстинкт выживания…
— А? Что? — Стоун вздрагивает, отрываясь от бортика унитаза. На его щеке большое красное пятно от ободка. Он оглядывается. В карцере никого нет. Кроме Хадира, который сидит в дальнем углу в позе лотоса с закрытыми глазами.
— Я говорю — инстинкт выживания.
Стоун кое-как поднимается. Затекшая спина отказывается разгибаться. Он берет на заметку, что надо несколько раз за ночь менять позу. В его случае — менять сторону унитаза, с которым он теперь спит в обнимку.
— Твой талант — твои инстинкты… — продолжает призрак погибшего соседа.
— Так считал Антон. — Триста третий садится на толчок и трет лицо руками. — Он считал, что если меня прижать, то я… то мой мозг будет работать лучше и я найду выход из любой ситуации.
— Я не эксперт, но тебя вроде как прижали. — Глаза Хадира по-прежнему закрыты. Он улыбается и движением головы указывает на потолок. — Самое время включить мозги.
— Пошел ты… — Стоун пинает стульчак от унитаза — тот со скрежетом катится в сторону соседа, но останавливается на середине пути. Нет сил. — Черт возьми… — выдавливает он скорее от усталости, чем от разочарования. — Как будто пил всю ночь и проснулся где-то в лифте…
— Хорошее сравнение.
Стоун рывком поднимается. В голову сразу ударяет что-то невидимое. Он отшатывается и опирается обеими руками о стену.
— Найдешь теперь выход? — не унимается Хадир.
— Ты мне не помогаешь, — бросает Стоун за спину.
— Включи мозг.
— Мозг замерз! От него нет толка.
— Тогда мы оба знаем, что надо делать.
Стоун оглядывается, но призрака больше нет.
— Что я могу сделать тут? Мне холодно…
— Понимаю… — отвечает голос из ниоткуда.
— А знаешь, что самое смешное? Я чувствую жар. Потому что у меня ломка. Потому что ты! — Стоун кричит на весь карцер. Никакого эха. — Это расщепление убьет меня раньше холода.
— Тут я бы поспорил. — Триста третий поворачивает голову. Хадир сидит на унитазе. — Если бы не ломка, ты бы уже умер.
— Что ты несешь…
— Подумай хорошенько, друг. Откуда в тебе это тепло?
— Ты выжигаешь меня изнутри.
— За что, будь ты чуточку умнее, ты поблагодарил бы меня.
— Ты умер.
— Умер. Из-за тебя. И все равно продолжаю спасать твою жизнь. Всем бы таких друзей. Не думаешь?
— Триста третий! Завтрак! — рычит охранник за дверью.
Стоун открывает глаза. Он в той же позе, что и был, когда засыпал. В обнимку с унитазом.
— Когда закончишь, посуду оставь у двери!
Миска залетает внутрь. Стоун тянется к ней, но не может достать. Рывком отталкивается от стены. Поясница возмущенно затвердевает.
Кончиками пальцев дотягивается до края миски и пододвигает ее к себе.
— Слышал? Они называют это посудой, — усмехается Стоун. Оглядывается на унитаз, но там никого. Улыбка сползает с лица.
Вдруг миска выскальзывает из рук и, перевернувшись, шлепается на пол. Он некоторое смотрит на образовавшуюся лужу холодного супа. Через секунду брошенная им миска с дребезгом ударяет в дверь. Ему хочется рыдать. Как в день, когда мать умерла. Как в день, когда отец ушел. Хочется рыдать просто потому, что все именно так, а не как-то иначе.
Хочется рыдать, но надо жить — а чтобы жить, надо есть. И поэтому он, сложив губы трубочкой, всасывает с пола суп. Дрожащими пальцами собирает ошметки чего-то, напоминающего овощи, и закидывает в рот. Жуй и глотай — чтобы жить.
Завершив трапезу и вытерев слезы, он встает и начинает разминаться. Расщепление отступило, а значит, генерировать тепло придется самому.
Спина не сразу поддается круговым движениям. Он никогда не был особенно спортивным парнем. При росте в сто восемьдесят сантиметров его вес составляет семьдесят с лишним дряблых килограммов.
«Тело и разум», — произносит он вслух несколько раз. Телу нужно тепло. Но в меру. Нельзя переусердствовать. Никакого пота. Легкая зарядка каждый час — вполне реализуемо. Все остальное время — тренировка разума.
Первое, чем Стоун придумывает заняться после разминки, — отжимания. Его хватает на пять повторений. Жалкое зрелище. С другой стороны, он от себя большего и не ожидал. Голодный. Избитый. Слабый.
До обеда он лежит и пытается дремать. Уснуть так и не получилось. После каждого провала в сон его мгновенно возвращает в реальность какая-то внутренняя тревога. Пообедав, принимается за приседания. Нужно продолжать. Нужно гнать кровь по венам.
В процессе вспоминает слова Павла и недовольно бурчит себе под нос: «Хочешь изменить мир, говорит… Пять. Измени себя, говорит… Шесть. А сам-то что? Семь. Изменил? Доволен? Восемь. Придурок. Девять… Не в ту ты сторону решил измениться… Десять». Стоун выдыхается. Ему хочется завалиться прямо тут, на холодном полу, но нельзя. Он с усилием заставляет себя ходить по кругу, но быстро сдается и садится на крышку унитаза. «А потом еще строит из себя убийц…» — Стоун осекается. Это самый опасный человек в «Мункейдже». Человек, который убивал — и, вероятно, много раз. Человек, который защитил Стоуна. Не отдал его на растерзание толпе… да и Ящеру, в общем-то, тоже.
Укрепить тело. Сохранить разум.
§
Карцер. День четвертый.
Стоун давно не замечает запаха пота. Возможно, привык, а возможно, дело в боли во всем теле, из-за которой на остальное просто нет сил. С другой стороны, и постоянные мысли о еде незаметно пропали. Будто организм перестроился. Будто понял, что с хозяином происходит что-то странное. Любимый друг — унитаз — тоже практически перестал использоваться по назначению. Узник назначил его на более серьезную должность — стула или тренажера, а в особо одинокие моменты — собеседника.
Стоуну вспомнились фильмы о восточных единоборствах, и он зачем-то начал стучать ребром ладони по стене. В конце концов, план не изменился: укрепить тело, сохранить разум.
— Ты уверен, что это рабочий способ побега? — усмехается Хадир. Стоун, игнорируя мертвеца, бьет еще раз. — Я не эксперт, но, кажется, ты все делаешь неправильно. — Еще один удар. — Если ты собрался проломить стену, надо бить сильнее.
— Делаю что могу.
— Не знал, что ты мастер кунг-фу. Но для мастера ты слишком медленный.
— Есть одна русская пословица. Слышал ее сотню раз от Антона: «Tishe edesh’ — dal’she budesh’». Это означает… Да кому я объясняю. — Стоун отмахивается от Хадира, как от надоедливой мухи.
— Ты думаешь, что за месяц научишься защищаться?
— Не думаю. Я всегда хотел всего и сразу, и успех меня ослеплял. Надо использовать свои сильные стороны.
— Напомни — какие?
— Превращать мысленный шум в концепцию. И ты ее знаешь. Ключ к победе — репутация. Быстрый путь к репутации — тысяча ударов по стене. — Стоун делает еще один удар и останавливается. Скорчившись от боли, трет ребро ладони. — Такая вот цепочка мыслей…
— Пятнадцать ударов. Ты близок к успеху.
— Когда ты стал таким юмористом?
— Когда ты меня убил.
§
Карцер. День шестой.
Стоун ругает себя за то, что ночью сполз на пол и проспал на животе несколько часов.
«Нельзя спать на спине и животе», — напоминает он себе. Легкие будто заледенели. Каждый вдох сопровождается болью в груди. О глубоком вдохе и речи быть не может. Он раздосадован, ведь у него случились первые успехи — тело довольно быстро адаптировалось, и сегодня по плану он должен был отжаться двенадцать раз. Ну что ж, видимо, придется подкорректировать план.
§
Карцер. День десятый.
Стоун засовывает ноги за унитаз и касается пальцами трубы. От наслаждения по всему телу бегут мурашки. Всего лишь тепло. Всего лишь пальцы. Он смеется над тем, как мало все-таки надо для счастья. Когда-то у него была неплохая жизнь на Земле. Пока ему не пришлось пуститься в бега. Он провел полгода в промзоне, вспоминая о маленькой уютной квартирке. Затем, оказавшись в камере временного содержания, он вспоминал о промзоне. Оказавшись в «Мункейдже», он вспоминал о камере временного содержания, в которой находился, пока суд решал, что с ним делать. Ему казалось, что хуже места быть не может. Затем он думал то же самое о заключении в колонии, а затем — о камере Дикаря. И вот теперь он в карцере, засунув ноги за унитаз, радуется теплу, что бежит через пальцы по всему телу. Радуется, а затем плачет.
Карцер. День тринадцатый.
Пятнадцать отжиманий — круглое число. Не прошло их двух недель! Ничто не мотивирует так, как быстрый успех.
Он радовался и тридцати ударам по стене, пока не сделал глупость — для интереса стукнул кулаком. Бить кулаками в стену — идиотизм в высшей степени. До конца дня пришлось концентрироваться на приседаниях и на качании пресса.
Боль в спине прекратилась — или он к ней привык, как ко сну в обнимку с толчком, — но на всякий случай во время тренировок Стоун стал плотно обвязывать куртку вокруг поясницы. В какой-то момент показалось, что руки стали темнее. Возможно, это корка из мертвой кожи и выделений — пота и жира.
§
Карцер. День пятнадцатый.
Тело все еще худеет. В первый день ему казалось, что дальше некуда — но нет. Он будто тает на глазах. С другой стороны, теперь он не выглядит таким уж дряблым. Да, он выглядит больным, но больной не отожмется двадцать раз. Не сделает двадцать приседаний, а затем двадцать повторений, качая пресс. И не стукнет зачем-то по стенке сорок раз обеими руками. Тело приобретает форму. Всего через две недели — Стоун допускает, что это самовнушение, — он чувствует, что его руки, грудь, спина и бедра окрепли. Кубиков не видно — и вряд ли появятся, но и обвисшего брюшка больше нет.
Путем проб и ошибок он вывел идеальные позы для сна в обнимку с унитазом. А может, это и не сон в привычном виде. Может, он просто научился отключать сознание на несколько часов. Тело все равно болит каждое утро.
Хадир стал посещать его реже. Либо организм почти очистился от серебра, либо призрак мертвого друга на что-то обижен. В любом случае, триста третий поймал себя на мысли, что, когда все это закончится — закончится расщепление, — когда Хадир перестанет ему мерещиться, он будет скучать.
Усевшись на крышку и обняв спинку унитаза ногами, он качает пресс.
— Друзья бы засмеяли, узнай они, чем я тут занимаюсь.
— О каких именно друзьях ты говоришь? — уточняет вдруг Хадир.
— О «бурильщиках».
— Они были твоими друзьями?
— Перестань. — Стоун останавливается. — Я имел в виду, что они… Черт возьми. Просто перестань давить. Ты же знаешь, что я держусь только на вере.
— На вере в то, что сможешь изменить «Мункейдж»? Ты действительно в это веришь?
— Сам-то как думаешь? Ты живешь внутри меня. Ты знаешь, что я чувствую.
— Друзья засмеяли бы тебя, если бы услышали, что ты говоришь сам с собой, — улыбается Хадир.
Стоун улыбается в ответ.
— Вообще нет. Я всегда разговаривал сам с собой во время работы.
Оба смеются.