Текст: Андрей Цунский
Смятение патриота
«Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины». У многих людей эта фраза вызвала бы подозрения! Сомнительная фраза. Либерализмом и европейскими ценностями отдает. Автора стоит взять на заметку! А подкинем-ка им еще цитату:
- Куда сомнителен мне твой,
- Святая Русь, прогресс житейский!
- Была крестьянской ты избой –
- Теперь ты сделалась лакейской!
«А это он про кого?» – спрашивают нас эти люди, прищурив глаза. «Это он на что намекает?»
А вот им и третья цитата.
«Вернувшиеся из-за границы почти так же редки и малоосязаемы, как выходцы с того света, и, признаюсь, нельзя по совести обвинять тех, кто не возвращается, так как хотелось бы быть в их числе».
Не станем воспроизводить то, что скажут малокультурные сторонники квасного патриотизма после слов «А вот и пусть валит в свою заграницу...» Куда интереснее реакция людей искренних и воспитанных. Они сделают мужественные лица, сожмут кулаки и со слезой на глазах выкрикнут в ответ негодяю:
- Умом Россию не понять,
- Аршином общим не измерить:
- У ней особенная стать -
- В Россию можно только верить!!!
Это они добавят от себя к последней строчке не менее трех восклицательных знаков. И действительно трудно парировать такой пафос.
Таким образом, они процитируют клеветнику и западнику… его самого. Автор всех цитат – Фёдор Иванович Тютчев.
Анекдот, в котором мог оказаться только Тютчев
Ни один человек не может попасть в чужой анекдот. Можно надеть чужую обувь и даже штаны, оказаться в интимном положении с чужой женой, ехать в чужой карете или машине, жить в чужом доме или чужой стране, съесть чужой обед… Но в чужой анекдот попасть невозможно.
Тютчева выделяла среди придворных за ум и талант великая княгиня Елена Павловна. Она пригласила его на бал в Петергофе. Поехав в Петергоф с утра, Тютчев отправился к знакомым, пообедал, прилег поспать, а лакей приготовил ему как всегда очень дорогой и изумительно сшитый фрак (Тютчев был изрядным щеголем).
Отправившись на бал, Тютчев по обыкновению гулял по саду, возведя очи горе (не то стихи сочиняет, не то думу высокую думает). Навстречу – знакомый:
- И что это за фрак на вас?
- Да самый обычный.
Навстречу еще один:
- Фрак у вас какой-то необычный…
- Фрак как фрак: если плохо сшит, то это дело не мое, а моего портного.
Великая княгиня, увидев Тютчева, чуть не рассмеялась, спрятав улыбку в веер, она дала знак присутствующим не обращать внимания на платье Тютчева.
Вернувшись под утро в дом, где накануне обедал, он лег спать, а на следующий день узнал новость: его лакея кто-то обокрал, унес его ливрею.
- И ведь что удивительно: рядом висел ваш замечательный и очень дорогой фрак, так не взяли!
Тютчев рассмеялся:
- Кажется, я знаю вора…
Как Федора Ивановича не взяли в великие
«Стихотворения г. Ф. Т. принадлежат к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии. Г. Ф. Т. написал очень немного; но все написанное им носит на себе печать истинного и прекрасного таланта, нередко самобытного, всегда грациозного, исполненного мысли и неподдельного чувства». Какой изящный комплимент! А дальше… «Мы уверены, что если б г. Ф. Т. писал более, талант его доставил бы ему одно из почетнейших мест в русской поэзии».
Обидно? Ну… И ведь кто пишет! Некрасов пишет, Николай Алексеевич. И где?! В статье «Русские второстепенные поэты».
Хуже всего то, что Некрасов прав. «Мы решительно относим талант г. Ф. Т-ва к русским первостепенным поэтическим талантам и повторяем здесь только наше сожаление, что он написал слишком мало».
Но любопытнее всего другое обстоятельство: сам «господин Ф.Т.» свои стихи стоящими внимания не считал. Однажды решил порядок в кабинете навести – так целую охапку стихов спалил в печке. Не потому, что не нравились или был к себе строг. Чтобы место не занимали. Да и сам он чужое место занять не стремился. Тютчев всего на четыре года моложе Пушкина – но никому не приходит в голову поставить их рядом. Кроме, кстати, Некрасова: опусу «Я помню время золотое» он сделал просто королевский комплимент: «От такого стихотворения не отказался бы и Пушкин». Больше никто не рискнул.
Из вундеркиндов в дипломаты
Федор Иванович Тютчев в двенадцать лет переводил оды Горация, в тринадцать стал вольнослушателем в Московском Университете, в семнадцать закончил обучение.
В 1821 году он поступил на службу в Государственную коллегию иностранных дел, а 11 июня 1822 года отправился в Мюнхен – столицу Баварии, один из самых в то время просвещенных и ярких городов Европы. Причиной поспешного отъезда, судя по всему стала… крепостная Катюша Кругликова. Родители поспешили увезти сына подальше от греховной страсти. Как порой наивны родители! С катюшами бороться бесполезно – потому что их много.
В русской дипломатической миссии для Тютчева и должности-то нет. Но протекция влиятельного родственника – графа Остермана-Толстого – могла решить и не такие проблемы. На его письмо главе Коллегии Карлу Васильевичу Нессельроде был получен самый скорый ответ. Немедленно была учреждена должность атташе сверх штата. Жалованья не полагалось (денег у Тютчева было и так достаточно), зато не было никаких должностных обязанностей. Вообще. Заводи себе знакомства, мелькай на светских и дипломатических раутах, попадайся на глаза влиятельным людям и делай карьеру. Приятель Тютчева Михаил Петрович Погодин только и сказал: «Чудесное место». А если что и добавил (это вполне возможно), то уже не вслух. Глава Мюнхенской миссии граф Иван Илларионович Воронцов-Дашков немедленно отчитался в письме графу Нессельроде: «Несмотря на малое количество дела, которое будет у этого чиновника на первых порах его пребывания здесь, я все же постараюсь, чтобы он не зря потерял время, столь драгоценное в его возрасте». О, он не потеряет!
В 1828 году Тютчев получит чин титулярного советника – в предыдущем он как-то засиделся не по годам, получил должность второго секретаря посольства. Его лояльность не вызывает сомнений. Его служебное рвение также выше всяких похвал, к тому же перевел стихотворный панегирик баварского короля Николаю I, и карьерные перспективы сомнений не вызывают. Обнаружились его шарм и очарование – внешне довольно обычный молодой человек преображался в ученой или обычной дружеской беседе, в первой он поражал ученостью, а во второй – легким и тонким юмором. Среди его приятелей – Шеллинг и Гейне, и Гейне называет Тютчева своим самым близким другом. Лучше просто быть не может!
Вы правильно подумали. Сейчас опять начнется.
Жертвы юного дипломата
В 1822 году вскоре после прибытия в Мюнхен на светском обеде Тютчев знакомится с Амалией фон Лерхенфельд. По слухам, ее настоящим отцом был даже не граф Максимилиан фон Лерхенфельд, а другой любовник ее матери, княгини Терезы Турн-и-Таксис – прусский король Фридрих Вильгельм III. Всем хороша была девушка – и красива, и пела, и музицировала, и умница – но столбовым дворянам Тютчевым не подходила. А княгиня Тереза Турн-и-Таксис решила, что юноша слишком беден и должность у него невысока. И у любимца всего Мюнхена славного парня Теодора выискался соперник, да еще и из числа коллег: секретарь русской дипломатической миссии барон Александр Сергеевич Крюденер. Невесте четырнадцать, ему – тридцать шесть, чего достаточно, чтобы назвать его «старым и неприятным». Юный Теодор вызывает соперника на дуэль. Умный Александр Сергеевич находит зацепку, связанную с мелким нарушением дуэльного кодекса, и мягко отказывает коллеге в удовлетворении.
Тютчев уехал в отпуск, а когда вернулся, Амалия была уже не фон Лерхенфельд, а фон Крюденер. Супруги собирались уезжать в Петербург, и Тютчев обратился к Амалии с просьбой: передать несколько стихотворений русскому поэту Пушкину доля публикации в «Современнике» за подписью «Ф.Т.».
7 августа 1870 года Федор Тютчев встретит ее еще раз (и будет Амалии шестьдесят два года). И этой встрече мы обязаны… Верно, верно.
- Я встретил вас — и все былое
- В отжившем сердце ожило;
- Я вспомнил время золотое —
- И сердцу стало так тепло…
И еще:
- Ты любишь, ты притворствовать умеешь, —
- Когда в толпе, украдкой от людей,
- Моя нога касается твоей —
- Ты мне ответ даешь — и не краснеешь!
Это 1827 год. Документальных свидетельств и доказательств близких отношений между Амалией и Тютчевым нет. Если не считать стихов, конечно.
А в начале двадцатых, в Мюнхене, глава миссии не раз принимал успокоительное, глядя на похождения юного атташе. Но даже не догадывался… Да кому бы вообще такое в голову пришло?!
Скандал, трагедия и драма
В мае 1836 года на одну из площадей Мюнхена шатаясь вышла женщина в окровавленном платье с кинжалом в груди. Она пыталась вонзить его глубже, но не выходило – кинжал оказался бутафорским. Несчастная упала на мостовую, к ней подбежали… А через некоторое время выяснилось, что нарушительницей порядка стала некая Элеонора Федоровна Тютчева, жена молодого российского дипломата.
Элеонора Петерсон, урожденная графиня Эмилия Элеонора София Луиза Кристина Ботмер. Ни скрыть, ни замять такой скандал совершенно невозможно.
В 25 лет Элеонора оказалась вдовой с четырьмя сыновьями – муж был старше ее на сорок один год. Когда вышел срок траура, она снова стала выходить в свет. И встретила мечтателя и поэта Федора Тютчева, который покорил ее с первого взгляда – впрочем, страсть была взаимной. Тютчев, не спрашивая разрешения у родителей (уже имея горький опыт), тайно женился на ней, и вскоре добавил к четырем мальчикам трех девочек.
Элеонора до своего первого брака была старшей сестрой в семье, и все тяготы по воспитанию младших родители переложили на нее. Ей было не привыкать быть хозяйкой дома. Так что за деньгами – то к своим родителям, то к родителям мужа – обращаться приходилось ей. А Федор продолжал беседовать с Гейне и Шеллингом, и переписывать бумаги, делая вид, что влияет тем самым на всю европейскую политику А еще – потихоньку пошаливать по женской части.
На легкие одноразовые увлечения жены тех лет смотрели, вздыхая, как на необходимое зло. Но в 1833 году муж выкинул нечто похуже. А именно – снова влюбился без памяти.
Зимой этого несчастного для Элеоноры года на балу Федора Тютчева представили главе баварской миссии в Париже барону Фридриху фон Дернбергу и его очаровательной супруге. Барон через некоторое время почувствовал себя неважно и захотел поехать домой, но не портить вечер жене. Он улыбнулся Тютчеву: «Поручаю вам мою жену!» И уехал. А через несколько дней умер от тифа.
Похоронив мужа, молодая вдова нашла утешение в объятиях дипломата Тютчева. Три года Элеонора пыталась бороться за мужа – но однажды поняла – этот сосуд уже не склеится.
Глава миссии князь Гагарин докладывает графу Нессельроде:
«... г-н Тютчев не в состоянии ныне исполнять обязанности секретаря миссии по причине того пагубно-ложного положения, в которое он поставлен своим роковым браком. Во имя христианского милосердия умоляю ваше превосходительство извлечь его отсюда...»
О положении, в которое роковой брак поставил Элеонору, в служебных письмах никто не писал.
Тютчев получил указание отправиться в Петербург в отпуск. Дипломатов было немного, новых брать особенно негде, так что нужно было, чтобы скандал хоть немного позабылся. Новое назначение пострадавший от «рокового брака» Тютчев получил в Турин – с повышением! Старший секретарь посольства в Турине отправился туда в августе 1837 года, а весной к нему должна была приехать Элеонора.
Чем удобна Европа? Тем, что не Россия. Успокойтесь, господин патриот, я всего лишь про расстояния. Бавария – три дня в карете. Швейцария – рукой подать. Пока жена не приехала, Федор и Эрнестина встречаются, чтобы попрощаться навсегда. А потом еще раз. Ну и в самый последний. Ну и еще раз – и больше никогда. И первого декабря – ну в самый-самый последний раз.
- Так здесь-то суждено нам было
- Сказать последнее прости…
- Прости всему, чем сердце жило —
- Что, жизнь твою убив, ее испепелило
- В твоей измученной груди!..
- И еще раз – теперь совсем навеки…
А тем временем Элеонора Федоровна села на пароход «Николай I», следовавший из Петербурга в Любек.
Пароход загорелся в ночь с 18 на 19 мая 1838 года. «Два широких столба дыма пополам с огнем поднимались по обеим сторонам трубы и вдоль мачт; началась ужаснейшая суматоха, которая уже и не прекращалась. Беспорядок был невообразимый: чувствовалось, что отчаянное чувство самохранения охватило все эти человеческие существа и в том числе меня первого», – писал очевидец.
Среди матросов стоял скромный среднего роста человек, не проявивший ни на йоту волнения, он помогал женщинам садиться в шлюпки, и все его слушались. Это был князь Петр Андреевич Вяземский – предок чудесной актрисы Евгении Симоновой и самого интеллигентного телеведущего, Юрия Павловича Вяземского, автора передачи «Умники и умницы» – той, где когда-то своим умом молодым ребятам можно было выиграть возможность получить отличное образование (а не той, где скандальные старички сражаются за кучку денег и стеклянного филина).
Один человек Петра Вяземского не слушался. Это был двухметрового роста толстяк, который спятил с ума от страха и, хватая матросов за руки, предлагал им десять тысяч за спасение его жизни. Фраза «Я единственный сын пожилой богатой вдовы, спасите меня!» надолго стала популярной, как афоризмы из «12 стульев» Ильфа и Петрова или мем «Вы продаете рыбов?». Ее нередко произносил в редакции «Современника» самым ядовитым голосом Николай Александрович Добролюбов. Некрасов смеялся в ответ. Ну, вы поняли, кто это бегал. Это его описание пожара мы привели в начале. Он нам нужен не для того, чтобы школьники поехидничали: «…какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, кильки, плывущие над ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами». Впрочем – почему бы и нет.
А нужен он вот для какого фрагмента:
"В числе дам, спасшихся от крушения, была одна г-жа Т..., очень хорошенькая и милая, но связанная своими тремя дочками и их нянюшками; поэтому она и оставалась покинутой на берегу, босая, с едва прикрытыми плечами. Я почёл нужным разыграть любезного кавалера, что стоило мне моего сюртука, который я до тех пор сохранил, галстука и даже сапог..."
Есть же невезучие женщины… Про мужа даже промолчим, а «любезный кавалер» только что десять тысяч матросу предлагал, а теперь о галстуке и сапогах заплакать готов. Насчет семейной жизни советов давать никому не стану, но вот насчет сюртуков и галстуков… ребята, не будьте такими! Даже если будете писать прекрасные книги.
У Элеоноры Федоровны пожар заберет все деньги и документы, так что сюртук и сапоги с писательским галстуком проблем не решали.
Скромные меблированные комнаты за городской чертой Турина, постное меню, дочки шумят… Федор Иванович затосковал. Но в августе жена простудилась – и вдруг умерла. Что это было? Скоротечное воспаление легких? Слабость сердца? Усталость от жизни? Мучительная тоска об утраченном счастье? Кто теперь знает. 27 августа 1838 года ее не стало.
Говорят, что у постели умирающей жены Тютчев за ночь поседел. Но вы не верьте. Врачи утверждают: полностью поседеть за одну ночь – невозможно. Художественное преувеличение.
- Так мило-благодатна,
- Воздушна и светла
- Душе моей стократно
- Любовь твоя была.
Василий Андреевич Жуковский никак не может разобраться: «Он горюет о жене, которая умерла мучительной смертью, а говорят, что он влюблён в Мюнхене». Хотя одно совсем не исключает другого.
Еще раз и почти все то же самое
17 июля 1839 года баронесса Дёрнберг стала Эрнестиной Федоровной Тютчевой. Не спешите осуждать ни ее, ни
поэта – такое чувство, как ни хотели бы сплетники опорочить его, настоящая любовь.
А Эрнестина была женщиной умной и доброй. В первую очередь она сделала все, что могла, для осиротевших девочек, и вскоре они полюбили ее.
Ухода и заботы потребовал и муж-дипломат. Для начала нужно было оплатить его долги, двадцать тысяч рублей, это где-то триста тысяч долларов на нынешние деньги.
По случаю свадьбы он получил четырёхмесячный отпуск, и… забыл выйти на службу даже через два года. Как бы хорошо ни относились к нему в министерстве (да как в раю!), но тут пришел конец и терпению служебных ангелов. Его увольняют и лишают чина камергера. Это удар нешуточный. Эрнестина продолжает тратить на семью свои деньги – но они не бесконечны.
Молодожены уезжают в Мюнхен (как-никак, а Тютчев приходится родней сразу двум немецким аристократическим фамилиям). К 1846 году детей уже шестеро. А Федор Иванович опять попался пару раз на легких увлечениях.
Мы не знаем в точности, что сказала мужу Эрнестина Федоровна, но думаю, что в числе прочих аргументов был и такой: жить на деньги жены, взвалить на плечи жены содержание своих детей – это уже не слишком по-джентльменски. Но заводить на деньги жены любовниц – не слишком ли это, Федор Иванович?
Федор Иванович внял. Вроде бы.
Карьера. Попытка вторая
В 1843 году Тютчев получает аудиенцию у самого начальника III отделения Бенкендорфа. Вскоре появляется статья без подписи «Письмо к г-ну доктору Кольбу» («Россия и Германия»). Статью читает сам император Николай Павлович. Тютчев вскоре не без удовольствия и хвастовства пишет родителям, что государь «нашёл в ней все свои мысли и будто бы поинтересовался, кто её автор». Из той же реплики мы делаем закономерный вывод: автор статьи своих мыслей туда не вложил. Да и есть ли у него свои мысли о какой-то там политике, когда в личной жизни происходит столько интересного?
Вскоре он уже вновь камергер, и по должности – старший цензор! Его «Записка Царю», «Папство и римский вопрос» и другие сочинения в публицистическом жанре царь читает с огромным удовольствием – никто так точно и цветисто не выражал его воззрений.
В 1850 году он обращается к государю уже в стихах:
- И своды древние Софии,
- В возобновленной Византии,
- Вновь осенят Христов алтарь!"
- Пади пред ним, о царь России, –
- И встань как всеславянский царь!
Но ничто не вечно – и никто не вечен. 2 марта 1855 года император Николай Павлович умер. И Тютчев пишет новые стихи:
- Не Богу ты служил и не России,
- Служил лишь суете своей,
- И все дела твои, и добрые и злые —
- Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
- Ты был не царь, а лицедей.
Во как. А в письме жене 17 сентября того же года уточняет:
«Для того, чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека…»
«Тютчев, бесспорно, фигура чрезвычайно значительная. Но при всех этих разговорах о его метафоричности и т.п. как-то упускается, что большего верноподданного отечественная словесность не рождала. Холуи наши, времен Иосифа Виссарионовича Сталина, по сравнению с Тютчевым сопляки: не только талантом, но прежде всего подлинностью чувств. Тютчев имперские сапоги не просто целовал – он их лобзал… Что до меня, я без – не скажу, отвращения – изумления второй том сочинений Тютчева читать не могу», – писал Иосиф Бродский. Уж и не знаю, как можно ему возразить.
При Александре Освободителе его воззрения снова обретают вид сложившейся системы убеждений.
А пока Николай I был жив, Федор Иванович озаботился пристроить дочерей во фрейлины (что ему удалось). Дочери его учились в Смольном, который был тогда институтом благородных девиц. Однажды Тютчев съездил туда проведать дочек.
Лёля
Сначала никто даже не догадывался. Доходы старшего цензора позволили Федору Ивановичу снять неприметную квартирку неподалёку от Смольного. Снаружи все выглядело даже благопристойно: пожилой отец с дочерями и их однокурсницей идет на вернисаж, в театр, едет на Валаам, и никто ни о чем не догадывался. Но внезапно произошла вполне закономерная вещь: студенточка Лена Денисьева, племянница инспектрисы Смольного института, взяла да и забеременела.
И вот ее во фрейлины не взяли. Ей отказали в доме все, кто охотно принимал ее еще месяц назад. Тетушку-инспектрису выгнали из Смольного. От девушки отрекся родной отец и проклял ее. Но если вы думаете, что это была просто проказа престарелого чиновника – вы ошибаетесь. Это была любовь, и любовь огромная.
Дома у Федора Ивановича обстановка сложилась неприятная (назовем это так), жена с ним не разговаривала. Заложниками ситуации оказались все – и сам Тютчев, и Эрнестина, которая теперь пережила все то же, что и Элеонора, и девушка. Но Тютчеву разве что завидовали и посмеивались в спину. А на службе у него… а все было хорошо. Просто замечательно. В Турине, пока он ждал Элеонору и прощался навсегда с Эрнестиной, он провел несколько дней с путешествовавшим по Европе Александром Николаевичем Романовым, и, видимо, организовал встречу наследника очень хорошо – так что претензий на службе не было.
Он прожил с Лелей четырнадцать лет, прижил с нею трех детей, которых записал на свою фамилию, но дворянство и наследство передать им не мог – чем изрядно мучился. Лёля заболела чахоткой, и умерла в 1865 году. До взрослого возраста дожил только средний сын Федор Федорович.
Смерть Елены стала для него катастрофой. «Самое невыносимое в моем теперешнем положении есть то, что я с всевозможным напряжением мысли, неотступно, неослабно, все думаю и думаю о ней и все-таки не могу уловить ее… Простое сумасшествие было бы отраднее…» – это строка из его письма того периода. Гуляя по местам, где бывал с нею, он иногда забывал, что ее уже нет – и тем хуже было возвращение в реальность...
«Бедный папа! Он должен чувствовать себя таким одиноким теперь, и было бы счастьем, если мама смогла бы скрасить его жизнь своей привязанностью», – писала его дочка Екатерина.
«Папа только что провел у меня три дня — и в каком состоянии — сердце растапливается от жалости… Он постарел лет на пятнадцать, его бедное тело превратилось в скелет», – отвечает ей в письме сестра Анна.
Жена его писала: «Его скорбь для меня священна, какова бы ни была ее причина».
Только поддержка жены, дочерей и друзей продлили его жизнь еще на девять лет. А Эрнестина Федоровна Тютчева была одной из достойнейших и умнейших женщин – не своего времени, а всех времен.
Итак – перед вами факты биографии.
Многие уже решили для себя, каким человеком был Федор Тютчев.
Многие уже поспешили составить мнение и сделать вывод. Те, кто так сильно торопится, уже свое получили и могут заняться чем-то другим. Но я надеюсь, что есть читатель, который возьмет стихи Тютчева, относящиеся к каждому из описанных нами периодов и событий. А уж какие выводы он сделает тогда – неважно. Главное, что это будет более добросовестное мнение. И его можно будет назвать собственным. Пока все ваши выводы подсказаны. Кем? Да хотя бы мной! А я ведь запросто мог вас и обмануть.