09.02.2024
Утраты

Странник ночи

Писатель Олег Ермаков вспоминает Александра Суворова – единственного в России слепоглухого доктора психологических наук, скончавшегося 26 января

sp.mgppu.ru
sp.mgppu.ru

26 января 2024 года на 71-м году жизни скоропостижно скончался выдающийся ученый, доктор психологических наук, профессор кафедры специальной психологии и реабилитологии Московского государственного психолого-педагогического университета Александр Васильевич Суворов — преподаватель, самоисследователь и поэт, который, как подчеркивается в некрологе на сайте факультета, "несмотря на слепоглухоту и трудности передвижения, всю свою сознательную жизнь знакомил всех нас не только с актуальными проблемами жизни слепоглухого человека в мире зрячеслышащих, но и со своими философскими и поэтическими размышлениями о человеке, мире и обществе". Писатель Олег Ермаков общался и дружил с этим необычным человеком - и делится своими размышлениями и воспоминаниями о нем.


АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ СУВОРОВ

Текст: Олег Ермаков

Умер необыкновенный человек, Ёжик… Не знаю, уместно ли упоминать тут его «партийную» кличку? В переписке я его только так и называл, с его дозволения. У меня тоже была подобная. И другие его адресаты и близкие имели прозвания, он мне об этом сообщал: Олень, Кит, Рысь…

Со слепоглухим профессором, поэтом, педагогом, психологом Александром Васильевичем Суворовым мне посчастливилось познакомиться три года назад. Хотя узнать о нем довелось раньше. В 2018 году в нашем смоленском альманахе «Под часами» был опубликован его дневник поездки в лагерь для детей с ограниченными возможностями под Екатеринбургом «Большое короткое счастье». По публикациям тоже была какая-то переписка. Но по-настоящему переписываться мы начали позже. Трудно сказать, что тому послужило причиной. Возможно, следующее обстоятельство: Александр Васильевич «загремел», как он сам это определил, в реанимацию с инфарктом миокарда; ему сделали операцию на сердце, удалили тромб и бляшку, поставили два стента. В ответ на мой отклик Александр Васильевич написал: «Спасибо от Сердечника за сердечное письмо».

И наша переписка завязалась.

В том письме про операцию меня удивил солнечный несгибаемый тон этого Сердечника: «Чувствую себя – вроде бы живым, на таблетках... Но впереди лето, которое кончится не скоро ("Лето кончится не скоро" – одна из сказок Владислава Крапивина). 1–7 июня буду участвовать в форуме молодых инвалидов в Северной Осетии – лекции, консультации. Надеюсь, хватит сил и на другую подобную работу. В общем, пытаюсь держать фронт».

И этот тон, этот ритм ничуть не ослабевали все это время после операции – до последней операции…

Прошедшим летом Александр Васильевич тоже ездил в лагерь. Лекциями, выступлениями была заполнена жизнь этого человека. И вся его жизнь была удивительна.

Он родился в 1953 году во Фрунзе, в три года ослеп, в девять лет потерял слух. Затем ему повезло, если позволительно применять это слово, но все-таки да, повезло, раз уж так все обернулось со здоровьем, повезло попасть в Загорский детский дом для слепоглухонемых. Там как раз проводился эксперимент, суть которого можно выразить так: в начале было дело. Энтузиасты, дефектолог И. А. Соколянский, психолог А. И. Мещеряков, при поддержке философа Э. В. Ильенкова, хотели доказать, что именно, как пишут, предметно-практическая деятельность формирует психику, делает человека, а язык и абстрактное мышление развиваются именно благодаря этому, то есть – труду.

Не будем вдаваться в подробности и споры, что было в начале, слово или дело. Скажем лишь, что в экспериментальную группу наравне с тремя другими детьми попал и Александр.

Отучившись в Загорске, Александр поступил в МГУ. Сначала он стажировался на факультете философии, потом уже стал обучаться на факультете психологии.

И он навсегда сохранил самые теплые и нежные воспоминания о Мещерякове и Ильенкове.

Мне он писал, что чувствовал себя сыном Ильенкова. Но и духовным сыном Мещерякова тоже, об этом он говорил в своих статьях, интервью.

В письмах он то и дело вспоминал Ильенкова:

Эвальд Васильевич сопровождает меня именно духовно – с моих неполных пятнадцати лет и до сих пор. Пока был жив, он был удивительно доступен, всегда находил для меня время. Он щедро делился собственным неисчерпаемым богатством духовной жизни, размышлениями, заботами, и не бытовыми, а той философской борьбой, которую всю жизнь вёл. И я, маленький и глупый, много запомнил из наших бесед. (…) Я клал левую руку на тыльную сторону правой руки Эвальда Васильевича, он медленно, приноравливаясь к моим тогдашним возможностям восприятия, чертил зрячие печатные буквы во всю мою правую ладонь, я следил за движениями его указательного пальца. Так дело пошло веселее, и скоро мне дополнительный контроль за пишущим пальцем стал не нужен. Я просто подставлял ладонь, понимая буквы всё увереннее и быстрее.

Мещеряков и Ильенков, а позже Борис Михайлович Бим-Бад, тогда кандидат педагогических наук, затем академик, были буквально светоносны для обитателя знаменитой пещеры Платона. У Суворова есть и такая книга под названием «Достоинство в склепе».

  • Моя мечта проста и недоступна,
  • Как огонёк вдали за Иссык-Кулем,
  • Что виден за десятки километров,
  • А плыть к нему – ни лодки, ничего.

Вариант видения Платона. Не просто склеп, а еще и неодолимые воды. И там где-то огонек.

Но что же за мечта? О чем? О том, чтобы пойти без провожатых, поговорить с любым встречным без переводчика, посмотреть на людей, услышать даже их шёпот. При чтении этих строк сразу возникает смутный образ… инопланетянина. Существа, наделенного определенными способностями, но лишенного возможности видеть и слышать, как самый обычный из землян. Похожее чувство испытываешь, попав в какое-нибудь иноземье, хочется понять чужой мир, уразуметь речь. Но ты хотя бы все видишь и слышишь. А этот странник – нет. Странник ночи. И огонек за Иссык-Кулем воображаемый.

  • Но нет, мечта простая недоступна,
  • Как огонёк вдали за Иссык-Кулем,
  • Что виден за десятки километров,
  • А плыть к нему – ни лодки, ничего.

В одном письме Суворов писал:

«Тибет рядом с Афганистаном, восточнее, правильно? Как раз на юг от Киргизии? Что Вы думаете о Шамбале? У меня фантазия, что моя слепоглухота родом оттуда, с Шамбалы. Я родился во Фрунзе, помню особо тёмную ночь, когда я, никак не позже, чем трехлетний, испугался темноты. Воспалённый душный мрак был усеян светящимися точками, висящими в воздухе. Мне было так страшно, что я весь оцепенел. Утром оцепенение не прошло, выбрался во двор, ковыляя кое-как, постепенно всё же разбéгался…
И вот чудится, что в этом жутком мраке тот оцепеневший от страха малыш – умер, и его подменили на будущего – меня. Слепоглухого и впоследствии колясочника. И эти мои диагнозы были заложены в тот момент подмены. (…) И возникла какая-то духовная, мистическая миссия в моей жизни… Я атеист и рационалист, но всегда любил фантастику, всякую, и для меня Шамбала, о которой я в детстве не слышал, конечно, была базой инопланетян, пришельцев из космоса, которые могли проделывать подобные подмены и через них как-то влиять на развитие Земного человечества… Перекличка, может, со Стругацкими, «Жук в муравейнике»…
Кажется, пытался эту сказку про свою подмену рассказывать детям в горном палаточном лагере, где моей судьбой стал нынешний мой попечитель, и ребята к этой фантазии отнеслись вполне серьёзно…»


Шамбала, инопланетяне… Недаром одна книга Суворова называется так: «Встреча вселенных, или Слепоглухие пришельцы в мире зрячеслышащих».

Ночь. В нее погрузился малыш.

И все же благодаря проводникам – светлым личностям: Мещерякову и Ильенкову Александр Суворов многого добился. Но прежде всего – благодаря своей маме, Марии Тихоновне, которую он любил до конца дней всем сердцем. Мама, работавшая железнодорожницей, неустанно вела своего Сашу по новой и необыкновенной дороге. Она вела его тропинками книг – читала вместе с ним: она – обычную книгу, он ту же самую, но брайлевскую, то есть рельефную. Еще ей приходилось заботиться и о других своих двоих питомцах, увы, больных. Возможно, болезни детей объясняются тем, что их родители, бывшие детдомовцы, оказались родственниками, что выяснилось слишком поздно.

Родители-детдомовцы, сам Александр воспитывался в интернате в Загорске. Не в этом ли истоки любви к детям у Александра? И детей – к нему? И не только слепоглухонемых детей, но и зрячеслышащих и говорящих. Однажды Суворов отважился поехать в обычный пионерский лагерь «Салют» Ленинградской области. Был Суворов уже во всеоружии знаний, к тому времени он окончил МГУ и стал младшим научным сотрудником НИИ общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР (сейчас это Московский психолого-педагогический университет). И этот смелый шаг оказался полностью удачным. И порукой тому был не только багаж знаний младшего научного сотрудника, но – и прежде всего – его сердце.

Сердце у Суворова было большое. Видеоролик, посвященный его творчеству, я назвал «Сахрадайя» – потому, что очарован Индией, но и потому, что лучше и не определить это Сердце. Так в религиозно-философском трактате индийского философа и музыканта X–XI вв. Абхинавагупты именуются те, кто испытывает блаженство, слушая песню или воспринимая «иное, превосходное в своем роде». Сахрадайя – «обладающий сердцем». Этот термин используется в трактатах по поэтике и вообще в литературе по искусству и служит обозначением субъекта, наделенного художественной интуицией или способностью понимать прекрасное.

Сердце Александра Васильевича было музыкальным. Он называл себя меломаном. Глухой меломан? Так я и говорю, что музыку он воспринимал сердцем. Об этом у нас не раз заходила речь. Просил я его рассказать о музыке и в интервью для «Литературной России». Он отвечал, что музыка – это напряжение жизни. Необычайное определение. И он это чувствует – напряжение жизни, вселенной. И молчание. Постигает молчание. Прохожие видят суету, мельтешенье форм, красок, а он – молчание. Александр Васильевич даже научился игре на губной гармошке, и это настоящая игра, вызывающая в памяти какие-то американские ассоциации: прерия, табуны мустангов, горы вдали. Еще музыку он слушал так: взгромоздил сабвуфер на грудь, лежа, и врубил на полную мощь… От счастья заплакал.

  • Доносятся Моцарта звуки
  • В беду, нищету мою, -
  • С тоской, затаённой мукой,
  • Тщательно звуки ловлю.
  • Как без вины осуждённому
  • Хочется вон из тюрьмы,
  • К звучащему рвусь, Освещённому…

Наверное, и в дактильном разговоре – то есть общении посредством пальцев – он постигал именно это – натяжение жизни, музыку каждого.

У него была даже дактильная сказка. В одном из писем Александр Васильевич знакомил меня с тезисами будущей конференции, и там она мелькнула. Я, обложившийся трудами Проппа, сразу уцепился за эту блёстку. Александр Васильевич ответил:

Дактильная сказка – это одна из двух моих методик быстрого обучения дактилологии, пальцевому слову, пальцевому алфавиту. (…) Основана на более/менее условном сходстве дактилéм – пальцевых комбинаций – с чем-либо. Например, поймали кузнечика, зажали в кулаке так, чтобы не раздавить и не отпустить, то есть пальцы сжаты не очень сильно, большой палец наверху, а не сбоку, – это буква А. Побежали показать кузнечика маме, бежим по крылечку, – это буква Б, едва ли не самая трудная. У мамы гость, здоровается: «Дай пять», – раскрыли ладошку, но не хлопаем, оставляем в готовности хлопнуть, – это буква В, одна из самых лёгких... И так далее до конца алфавита. Весёлая игра, особенно когда доходим до буквы Х – указательный палец делает крючок, и я предлагаю побороться: чей крючок крепче? Маленьким поддаюсь, постарше – почти стаскиваю со стула...
Другая методика – словарная. Мне пишут на ладони слова в алфавитном порядке, желательно так, чтобы тренируемая буква в слове встречалась два раза или больше: например, абракадабра. После этого выбранное слово произносим дактильно. К концу алфавита дактилемы запоминаются, надо только закрепить практикой. Наиболее «цепкие» подростки овладевают алфавитом за полчаса, но чаще, конечно, не так шустро...

А вот как этой грамотой овладел когда-то философ Ильенков:

Тем временем Эвальд Васильевич тоже делал успехи в овладении дактилологией, говорил всё увереннее, свободнее, но никогда не быстро. Дело в том, что скорость зависит от темперамента говорящего. Набрав «крейсерскую скорость», Эвальд Васильевич стал говорить энергично, размеренно, никогда не «тараторил». Достаточно быстро и очень разборчиво, пальцы сменяли комбинации примерно в темпе марша. Говорил, можно сказать, вдумчиво, как и подобает мыслителю. Такой характер, ему быстрее просто не надо было. А нам и лучше, понимали его легко.

И меня осенило: в моей сказке должен быть дактильный мудрец, герой выйдет к нему в глухом лесу. О чем я сразу и сообщил Александру Васильевичу.

Вообще о сказках мы то и дело заговаривали. Александр Васильевич, узнав, что я собираюсь написать свою сказку, признался, что только сказки и любит всю жизнь.

В романах, и вообще в литературе, как и в хорошей музыке, просто живу. С головой погружаюсь, дышу, наслаждаюсь… Ведь недаром делю для себя все книги на сказки и остальные, то есть на интересные и скучные. От первых не могу оторваться, вторые – не обязан читать, ибо не объять необъятное…

Тут же вспоминал:

У Ильенкова есть потрясающая сказка «Космология Духа». (…) Опираясь на идею Спинозы о мышлении как атрибуте субстанции, Ильенков размышляет о том, насколько случайно мышление во вселенной, и формулирует гипотезу конца человечества («мыслящего духа») как возрождения вселенной.

И советовал читать своего любимого Владислава Крапивина, фантаста и сказочника.

Вообще, я влюблён в юных героев Крапивина. Мой Олежка – оттуда. Ветерок. «Самолёт по имени Серёжка». «...Ты не только горный, / А для меня в каком-то смысле горний, / И можешь достучаться потому / За помощью и к Богу самому». (Я про моего Горнего Олега.)*

Буквально после этого письма я увидел в смоленском магазине трилогию Крапивина «Голубятня на желтой поляне». Начал читать с некоторым сомнением – ну, вроде подростковая литература времен пионерских лагерей, – но быстро… – хотел сказать, что втянулся, но этот глагол перекрылся другим: озарился. То есть мое читательское лицо озарилось светлыми строками крапивинского мира. И с тех пор, как подумаю о Суворове, сразу вспоминаю главного героя Яра… Не буду описывать его сам, потому что лучше, чем на сайте, посвященном творчеству Крапивина, не скажешь: «Скадермен с Земли. Взрослый, но в душе оставшийся мальчишкой мужчина. Большую часть жизни провёл в дальнем космосе. Из-за замедления времени в космических перелётах при биологическом возрасте 35-40 лет Яр пережил многих своих сверстников и по общему числу прожитых лет является глубоким стариком. Был перемещён Игнатиком на Планету и остался жить там, чтобы защищать компанию друзей-подростков».

Если вышеприведенная цитата не о Суворове, то я ничего не смыслю ни в людях, ни в книгах. Но сдается, кое-что смыслю.

А еще у Крапивина оживали игрушки. Назывались такие игрушки так: бормотунчик. «Бормотунчик тихо качнулся. Его нарисованная рожица, конечно, не изменилась, но в глазах и улыбке появилось что-то живое. Так, по крайней мере, показалось Яру. Он услышал бормотание, попискивание, легкий треск, шепот».

Вот и у Суворова однажды ночью игрушка ожила.

У меня два мягких ёжика на спинке кровати. Один, побольше, всё время падает на подушку. Я сегодня ночью его поймал, водрузил обратно в угол на спинку кровати, перед этим почесал брюшко – и почувствовал, как игрушка в моих руках засмеялась. Она правда засмеялась.
Такое же непостижимое ощущение – всего окружающего, внутри комнаты и за окном. Лежишь ночью – и чувствуешь вселенскую тоску. Она в самом деле вселенская, без всякой иронии, вокруг меня, а не только во мне. Во мне – извне.

Скадермен у Крапивина – разведчик, космонавт будущего.

Александр Васильевич часто заговаривал о космосе, космистах. Неожиданно он причислил к космистам и Айтматова:

Эпос меня всегда интересовал, но по большей части не был доступен. Родился в Киргизии. Всегда чувствовал мощный источник эпоса в киргизских горах и степях, это ощущение очень сблизило меня и с Айтматовым, – он очень своеобразен по мироощущению, и оно специфично для киргизской природы. Это особый, не книжно-городской, источник духовности. Как и у Гамзатова, но у Айтматова сильнее, пожалуй, потому, что Гамзатов всё же переводный с аварского, а Айтматов – великий киргиз – писал по-русски, и специфически киргизское мироощущение передавал непосредственно. И это ощущение не локально киргизское, оно всепланетное, вынесенное из Киргизии и перенесённое на всю планету.
Щемящее, тоскливое, пронзительно человечное ощущение, отчётливо слышимое грустное молчание гор и степей. Маленький я это непосредственно чувствовал в своём Фрунзе, взрослый – сохранил, и Айтматов мне очень созвучен. Айтматов по мироощущению тоже космист…
«Когда падают горы», там – бессмысленная, безумная, бездуховная какофония мегаполиса, и параллельно – тревожная чуткость снежного барса в горах, вздрагивающего на отзвуки «цивилизованной» какофонии. А в конце они умирают рядом – герой романа и снежный барс…
Всё это космос – Земля ведь его часть, – и в любой другой точке вселенная точно так же чутко вздрагивала бы на нашу какофонию.


Эти замечания лучше всего свидетельствуют о самом Суворове-космисте. У него был всеохватный взгляд, свойственный космисту. «…я – как вечный межвселенский странник». И да, он слышал пресловутое молчание вселенной. Только оно было для него не литературным штампом, а – живым. И космос этот человек утверждал в себе и других:

  • Но я – как вечный межвселенский странник –
  • Всю жизнь лечу в галактике одной.
  • Лечу в одной галактике, а нужно
  • Десятки миллионов пролететь.

Другие галактики – другие люди. Суворов мучительно размышлял о природе добра и зла, об уделе человека на земле. И он вывел свою триаду земной цивилизации: разумность – человечность – ответственность. Вот и все. Очень просто. Три кита. На них все и держится, хотя то и дело неразумность-бесчеловечность-безответственность вострит гарпуны и нажимает пуск гарпунных пушек. Собственно говоря, тут можно и вспомнить бритву Оккама и сократить триаду до одной разумности. Быть разумным – значит быть человечным и ответственным. И постигать эту науку надо с детства. То есть учить должны взрослые детей. Но и сами должны учиться у них. Суворов писал:

Наблюдая детские конфликты, я поражался, как они быстро могут гаснуть. Только что дрались, а уже мирно беседуют или даже обнимаются. А многие ли из взрослых могут так «встряхиваться», «исчерпывать инцидент», избегая хронической его формы, бесконечного «продолжение следует»? Мы долго помним обиды, не можем друг к другу запросто подойти, спокойно обсудить вновь возникшие общие темы, мудро игнорируя негативное прошлое. Дети, похоже, каждый раз встречаются как бы впервые, и общаются как бы с чистого листа. Заново. Может, это потому, что мы, взрослые, считаем поводы для их конфликтов смехотворно ничтожными, и это своё отношение внушаем детям? Возможно. Но в таком случае кто бы нам самим внушил то же самое... Разве что Господь Бог?..

Да, да, Суворов без обиняков заявлял, что он атеист. Мы это обсуждали. Но в его стихах и письмах есть ощущение… как бы это назвать? Разумной всемирной тайны? Возможно. Александр Васильевич писал после причастия:

  • Я не здесь. В сияющем просторе,
  • Стоя на коленях, я повис.
  • Подо мною – никакой опоры,
  • Но меня ничуть не тянет вниз.
  • Молча каюсь…

Уместно привести и следующие его рассуждения о разумности:

Предельно широко разумность можно определить как способность противостоять бессмыслице, хаосу. Вероятно, та же самая способность, что и знаменитая гегелевская «способность выносить напряжение противоречия». Наверное, в таком понимании разумности сойдутся как материалисты, так и идеалисты, по крайней мере объективные. Только для первых разумность – результат самоорганизации хаоса, и человек или подобное ему существо – единственный субъект разумности, тот, кто её осуществляет. А с точки зрения объективного идеализма субъект разумности противостоит хаосу и осмысливает, гармонизирует, преобразует его в нечто осмысленное, – от века. Человек же (как разъясняет А. В. Мень) подобен Творцу не внешним обликом вовсе, а именно своей разумностью, способностью быть Божиим соавтором в осмыслении, преобразовании хаоса. Ну, а безумием – способностью усугублять хаос, – и непомерной гордыней человек подобен противнику Бога (сатане).

В отклике на его «Склеп» я писал, что в каком-то смысле мы все в склепе. В буддизме есть образ каменного гроба и мыши, которая его прогрызает. Это метафора нашего неведения и грядущего просветления. И оно происходит, разумеется, вне зависимости от физиологии. Суворов отвечал:

Что касается прогрызания склепа… Мне больше нравится – прожигание. Живёшь, и по мере жизни прожигаешь мир вокруг себя. Прожигаешь своей жизнедеятельностью (деятельностью в течение жизни), особенно творчеством… Возникает, правда, нежелательная ассоциация с «прожигателями жизни», а я-то имею в виду прожигание пространства/времени, а не прозябание бездельников. Мы жили – горели – и прожгли насквозь разделяющее нас пространство/время, обрели существование друг для друга – нашу переписку, дружбу…


Тут снова вспоминается далекий огонек.

  • Что виден за десятки километров,
  • А плыть к нему – ни лодки, ничего.

И все же малыш одолел эту казавшуюся необъятной ширь, став уже и не малышом, а ученым мужем, доктором, профессором, увенчанным лаврами, с багажом статей, книг, с почитателями таланта.

И уже он сам светоносен. Тот огонек за Иссык-Кулем разросся, озаряя жизнь других – и не только погруженных в ночь неслышания и слепоты, немоты. Например, мне общение с Александром Суворовым дало много. Да вот хотя бы – музыку Вагнера. Это Суворов заставил еще раз подступиться к композитору-мифологу и полюбить его "Кольцо нибелунга", о чем уже была речь. И это кольцо сплелось с другими мотивами в романе "Круг ветра". Суворов открыл мне интересного философа Эвальда Ильенкова, современного фантаста-сказочника Владислава Крапивина. О том, что замыслил написать свою, наверное, уже последнюю книгу-сказку, я успел сообщить Ёжику. И он ответил: «Дорогой Лесник!.. У Вас много тайны в романах. В сказке это должно быть главным. На то сказка».

И это отныне мой огонек за темной ширью ненаписанного.



* Суворов имеет в виду своего удивительного попечителя, фотографа-странника Олега Гурова