26 января 2024 года на 71-м году жизни скоропостижно скончался выдающийся ученый, доктор психологических наук, профессор кафедры специальной психологии и реабилитологии Московского государственного психолого-педагогического университета Александр Васильевич Суворов — преподаватель, самоисследователь и поэт, который, как подчеркивается в некрологе на сайте факультета, "несмотря на слепоглухоту и трудности передвижения, всю свою сознательную жизнь знакомил всех нас не только с актуальными проблемами жизни слепоглухого человека в мире зрячеслышащих, но и со своими философскими и поэтическими размышлениями о человеке, мире и обществе". Писатель Олег Ермаков общался и дружил с этим необычным человеком - и делится своими размышлениями и воспоминаниями о нем.
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ СУВОРОВ
Текст: Олег Ермаков
Умер необыкновенный человек, Ёжик… Не знаю, уместно ли упоминать тут его «партийную» кличку? В переписке я его только так и называл, с его дозволения. У меня тоже была подобная. И другие его адресаты и близкие имели прозвания, он мне об этом сообщал: Олень, Кит, Рысь…
Со слепоглухим профессором, поэтом, педагогом, психологом Александром Васильевичем Суворовым мне посчастливилось познакомиться три года назад. Хотя узнать о нем довелось раньше. В 2018 году в нашем смоленском альманахе «Под часами» был опубликован его дневник поездки в лагерь для детей с ограниченными возможностями под Екатеринбургом «Большое короткое счастье». По публикациям тоже была какая-то переписка. Но по-настоящему переписываться мы начали позже. Трудно сказать, что тому послужило причиной. Возможно, следующее обстоятельство: Александр Васильевич «загремел», как он сам это определил, в реанимацию с инфарктом миокарда; ему сделали операцию на сердце, удалили тромб и бляшку, поставили два стента. В ответ на мой отклик Александр Васильевич написал: «Спасибо от Сердечника за сердечное письмо».
И наша переписка завязалась.
В том письме про операцию меня удивил солнечный несгибаемый тон этого Сердечника: «Чувствую себя – вроде бы живым, на таблетках... Но впереди лето, которое кончится не скоро ("Лето кончится не скоро" – одна из сказок Владислава Крапивина). 1–7 июня буду участвовать в форуме молодых инвалидов в Северной Осетии – лекции, консультации. Надеюсь, хватит сил и на другую подобную работу. В общем, пытаюсь держать фронт».
И этот тон, этот ритм ничуть не ослабевали все это время после операции – до последней операции…
Прошедшим летом Александр Васильевич тоже ездил в лагерь. Лекциями, выступлениями была заполнена жизнь этого человека. И вся его жизнь была удивительна.
Он родился в 1953 году во Фрунзе, в три года ослеп, в девять лет потерял слух. Затем ему повезло, если позволительно применять это слово, но все-таки да, повезло, раз уж так все обернулось со здоровьем, повезло попасть в Загорский детский дом для слепоглухонемых. Там как раз проводился эксперимент, суть которого можно выразить так: в начале было дело. Энтузиасты, дефектолог И. А. Соколянский, психолог А. И. Мещеряков, при поддержке философа Э. В. Ильенкова, хотели доказать, что именно, как пишут, предметно-практическая деятельность формирует психику, делает человека, а язык и абстрактное мышление развиваются именно благодаря этому, то есть – труду.
Не будем вдаваться в подробности и споры, что было в начале, слово или дело. Скажем лишь, что в экспериментальную группу наравне с тремя другими детьми попал и Александр.
Отучившись в Загорске, Александр поступил в МГУ. Сначала он стажировался на факультете философии, потом уже стал обучаться на факультете психологии.
И он навсегда сохранил самые теплые и нежные воспоминания о Мещерякове и Ильенкове.
Мне он писал, что чувствовал себя сыном Ильенкова. Но и духовным сыном Мещерякова тоже, об этом он говорил в своих статьях, интервью.
В письмах он то и дело вспоминал Ильенкова:
Мещеряков и Ильенков, а позже Борис Михайлович Бим-Бад, тогда кандидат педагогических наук, затем академик, были буквально светоносны для обитателя знаменитой пещеры Платона. У Суворова есть и такая книга под названием «Достоинство в склепе».
- Моя мечта проста и недоступна,
- Как огонёк вдали за Иссык-Кулем,
- Что виден за десятки километров,
- А плыть к нему – ни лодки, ничего.
Вариант видения Платона. Не просто склеп, а еще и неодолимые воды. И там где-то огонек.
Но что же за мечта? О чем? О том, чтобы пойти без провожатых, поговорить с любым встречным без переводчика, посмотреть на людей, услышать даже их шёпот. При чтении этих строк сразу возникает смутный образ… инопланетянина. Существа, наделенного определенными способностями, но лишенного возможности видеть и слышать, как самый обычный из землян. Похожее чувство испытываешь, попав в какое-нибудь иноземье, хочется понять чужой мир, уразуметь речь. Но ты хотя бы все видишь и слышишь. А этот странник – нет. Странник ночи. И огонек за Иссык-Кулем воображаемый.
- Но нет, мечта простая недоступна,
- Как огонёк вдали за Иссык-Кулем,
- Что виден за десятки километров,
- А плыть к нему – ни лодки, ничего.
В одном письме Суворов писал:
Шамбала, инопланетяне… Недаром одна книга Суворова называется так: «Встреча вселенных, или Слепоглухие пришельцы в мире зрячеслышащих».
Ночь. В нее погрузился малыш.
И все же благодаря проводникам – светлым личностям: Мещерякову и Ильенкову Александр Суворов многого добился. Но прежде всего – благодаря своей маме, Марии Тихоновне, которую он любил до конца дней всем сердцем. Мама, работавшая железнодорожницей, неустанно вела своего Сашу по новой и необыкновенной дороге. Она вела его тропинками книг – читала вместе с ним: она – обычную книгу, он ту же самую, но брайлевскую, то есть рельефную. Еще ей приходилось заботиться и о других своих двоих питомцах, увы, больных. Возможно, болезни детей объясняются тем, что их родители, бывшие детдомовцы, оказались родственниками, что выяснилось слишком поздно.
Родители-детдомовцы, сам Александр воспитывался в интернате в Загорске. Не в этом ли истоки любви к детям у Александра? И детей – к нему? И не только слепоглухонемых детей, но и зрячеслышащих и говорящих. Однажды Суворов отважился поехать в обычный пионерский лагерь «Салют» Ленинградской области. Был Суворов уже во всеоружии знаний, к тому времени он окончил МГУ и стал младшим научным сотрудником НИИ общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР (сейчас это Московский психолого-педагогический университет). И этот смелый шаг оказался полностью удачным. И порукой тому был не только багаж знаний младшего научного сотрудника, но – и прежде всего – его сердце.
Сердце у Суворова было большое. Видеоролик, посвященный его творчеству, я назвал «Сахрадайя» – потому, что очарован Индией, но и потому, что лучше и не определить это Сердце. Так в религиозно-философском трактате индийского философа и музыканта X–XI вв. Абхинавагупты именуются те, кто испытывает блаженство, слушая песню или воспринимая «иное, превосходное в своем роде». Сахрадайя – «обладающий сердцем». Этот термин используется в трактатах по поэтике и вообще в литературе по искусству и служит обозначением субъекта, наделенного художественной интуицией или способностью понимать прекрасное.
Сердце Александра Васильевича было музыкальным. Он называл себя меломаном. Глухой меломан? Так я и говорю, что музыку он воспринимал сердцем. Об этом у нас не раз заходила речь. Просил я его рассказать о музыке и в интервью для «Литературной России». Он отвечал, что музыка – это напряжение жизни. Необычайное определение. И он это чувствует – напряжение жизни, вселенной. И молчание. Постигает молчание. Прохожие видят суету, мельтешенье форм, красок, а он – молчание. Александр Васильевич даже научился игре на губной гармошке, и это настоящая игра, вызывающая в памяти какие-то американские ассоциации: прерия, табуны мустангов, горы вдали. Еще музыку он слушал так: взгромоздил сабвуфер на грудь, лежа, и врубил на полную мощь… От счастья заплакал.
- Доносятся Моцарта звуки
- В беду, нищету мою, -
- С тоской, затаённой мукой,
- Тщательно звуки ловлю.
- Как без вины осуждённому
- Хочется вон из тюрьмы,
- К звучащему рвусь, Освещённому…
Наверное, и в дактильном разговоре – то есть общении посредством пальцев – он постигал именно это – натяжение жизни, музыку каждого.
У него была даже дактильная сказка. В одном из писем Александр Васильевич знакомил меня с тезисами будущей конференции, и там она мелькнула. Я, обложившийся трудами Проппа, сразу уцепился за эту блёстку. Александр Васильевич ответил:
А вот как этой грамотой овладел когда-то философ Ильенков:
И меня осенило: в моей сказке должен быть дактильный мудрец, герой выйдет к нему в глухом лесу. О чем я сразу и сообщил Александру Васильевичу.
Вообще о сказках мы то и дело заговаривали. Александр Васильевич, узнав, что я собираюсь написать свою сказку, признался, что только сказки и любит всю жизнь.
Тут же вспоминал:
И советовал читать своего любимого Владислава Крапивина, фантаста и сказочника.
Буквально после этого письма я увидел в смоленском магазине трилогию Крапивина «Голубятня на желтой поляне». Начал читать с некоторым сомнением – ну, вроде подростковая литература времен пионерских лагерей, – но быстро… – хотел сказать, что втянулся, но этот глагол перекрылся другим: озарился. То есть мое читательское лицо озарилось светлыми строками крапивинского мира. И с тех пор, как подумаю о Суворове, сразу вспоминаю главного героя Яра… Не буду описывать его сам, потому что лучше, чем на сайте, посвященном творчеству Крапивина, не скажешь: «Скадермен с Земли. Взрослый, но в душе оставшийся мальчишкой мужчина. Большую часть жизни провёл в дальнем космосе. Из-за замедления времени в космических перелётах при биологическом возрасте 35-40 лет Яр пережил многих своих сверстников и по общему числу прожитых лет является глубоким стариком. Был перемещён Игнатиком на Планету и остался жить там, чтобы защищать компанию друзей-подростков».
Если вышеприведенная цитата не о Суворове, то я ничего не смыслю ни в людях, ни в книгах. Но сдается, кое-что смыслю.
А еще у Крапивина оживали игрушки. Назывались такие игрушки так: бормотунчик. «Бормотунчик тихо качнулся. Его нарисованная рожица, конечно, не изменилась, но в глазах и улыбке появилось что-то живое. Так, по крайней мере, показалось Яру. Он услышал бормотание, попискивание, легкий треск, шепот».
Вот и у Суворова однажды ночью игрушка ожила.
Скадермен у Крапивина – разведчик, космонавт будущего.
Александр Васильевич часто заговаривал о космосе, космистах. Неожиданно он причислил к космистам и Айтматова:
Эти замечания лучше всего свидетельствуют о самом Суворове-космисте. У него был всеохватный взгляд, свойственный космисту. «…я – как вечный межвселенский странник». И да, он слышал пресловутое молчание вселенной. Только оно было для него не литературным штампом, а – живым. И космос этот человек утверждал в себе и других:
- Но я – как вечный межвселенский странник –
- Всю жизнь лечу в галактике одной.
- Лечу в одной галактике, а нужно
- Десятки миллионов пролететь.
Другие галактики – другие люди. Суворов мучительно размышлял о природе добра и зла, об уделе человека на земле. И он вывел свою триаду земной цивилизации: разумность – человечность – ответственность. Вот и все. Очень просто. Три кита. На них все и держится, хотя то и дело неразумность-бесчеловечность-безответственность вострит гарпуны и нажимает пуск гарпунных пушек. Собственно говоря, тут можно и вспомнить бритву Оккама и сократить триаду до одной разумности. Быть разумным – значит быть человечным и ответственным. И постигать эту науку надо с детства. То есть учить должны взрослые детей. Но и сами должны учиться у них. Суворов писал:
Да, да, Суворов без обиняков заявлял, что он атеист. Мы это обсуждали. Но в его стихах и письмах есть ощущение… как бы это назвать? Разумной всемирной тайны? Возможно. Александр Васильевич писал после причастия:
- Я не здесь. В сияющем просторе,
- Стоя на коленях, я повис.
- Подо мною – никакой опоры,
- Но меня ничуть не тянет вниз.
- Молча каюсь…
Уместно привести и следующие его рассуждения о разумности:
В отклике на его «Склеп» я писал, что в каком-то смысле мы все в склепе. В буддизме есть образ каменного гроба и мыши, которая его прогрызает. Это метафора нашего неведения и грядущего просветления. И оно происходит, разумеется, вне зависимости от физиологии. Суворов отвечал:
Тут снова вспоминается далекий огонек.
- Что виден за десятки километров,
- А плыть к нему – ни лодки, ничего.
И все же малыш одолел эту казавшуюся необъятной ширь, став уже и не малышом, а ученым мужем, доктором, профессором, увенчанным лаврами, с багажом статей, книг, с почитателями таланта.
И уже он сам светоносен. Тот огонек за Иссык-Кулем разросся, озаряя жизнь других – и не только погруженных в ночь неслышания и слепоты, немоты. Например, мне общение с Александром Суворовым дало много. Да вот хотя бы – музыку Вагнера. Это Суворов заставил еще раз подступиться к композитору-мифологу и полюбить его "Кольцо нибелунга", о чем уже была речь. И это кольцо сплелось с другими мотивами в романе "Круг ветра". Суворов открыл мне интересного философа Эвальда Ильенкова, современного фантаста-сказочника Владислава Крапивина. О том, что замыслил написать свою, наверное, уже последнюю книгу-сказку, я успел сообщить Ёжику. И он ответил: «Дорогой Лесник!.. У Вас много тайны в романах. В сказке это должно быть главным. На то сказка».
И это отныне мой огонек за темной ширью ненаписанного.