19.04.2024
Читалка

«Хороший братец — мертвый братец»

В сборнике рассказов Владимира Медведева, финалиста премий «Русский Букер», «Ясная Поляна» и «НОС», то и дело происходит какая-то чертовщина

Коллаж: ГодЛитературы.РФ. Обложка и фрагмент книги предоставлены издательством
Коллаж: ГодЛитературы.РФ. Обложка и фрагмент книги предоставлены издательством

Текст: ГодЛитературы.РФ

В малой прозе Владимира Медведева потустороннее и реальное как тесно переплетаются, что не всегда понятно, где заканчивается одно и начинается другое. Герои его нового сборника повестей и рассказов знакомятся с нечистью, используют всякие магические артефакты и обнаруживают в себе сверхспособности, оставаясь при этом обычными людьми: напуганными, растерянными и не всегда хорошими. Ведь даже магия не может побороть людские пороки.

Предлагаем прочитать начало одного из рассказов, в котором чертовщина заявляет о себе с самых первых строк.

Хороший братец — мертвый братец / Владимир Медведев. — М. : Альпина.Проза, 2024. — 484 с.

Родительская косточка

— Видишь его? — спросила знахарка.

Аркадий Захарович всмотрелся в мутное зеркало.

— Нет, не вижу.

— Да ты нагнись чуток, — посоветовала знахарка. — Ниже, еще ниже. Он на спине у тебя сидит… Ну как, различаешь?

Аркадий Захарович согнулся и отшагнул назад. Теперь в центральной секции высокого трельяжа отразилась почти вся бедно обставленная комната, посреди которой стоял бедно одетый человек средних лет с мучнисто-бледным лицом и, сгорбившись, смотрел на Аркадия Захаровича. Это был он сам. Вернее, его отражение… Никого больше Аркадий Захарович в зеркале не приметил и перевел взгляд на знахарку.

Та пристроилась слева от трельяжа, наблюдая за пациентом.

— Углядел? Вот он самый Жущер и есть…

Аркадий Захарович, чтоб не обижать старуху, пробормотал:

— Милая зверушка.

Однако знахарка обиделась.

— Ишь ты, милая… Гляди, зубы-то, зубы какие…

Она осторожно протянула руку и поводила ладонью в воздухе — в полуметре над плечами Аркадия Захаровича. До невидимого существа она, судя по всему, не дотрагивалась.

— Вы, кажется, и сами немного его опасаетесь, — заметил Аркадий Захарович.

— А чего бояться? Твой недуг, не мой. Тебя-то враз сглодает, а мне безвреден.

Старуха опустила ладонь немного пониже. С незримой тварью она обращалась, словно змеелов с ядовитой змеей, без страха, но с осмотрительностью. Держалась расслабленно, даже небрежно и вдруг резко отдернула руку — притом настолько убедительно, что Аркадий Захарович, который ни в какого Жущера, разумеется, не верил, неожиданно для себя спросил:

— Что?! Цапнул?

— Где ему! Я ведь тоже не зевала…

— А говорите, для вас безвреден.

— Неприятно… Клыком зацепит — крапивница может пойти…

— А вот я, знаете ли, никого не вижу, — признался Аркадий Захарович.

— Так вот ты почему эдак-то спокоен… Жущера еще не узрел. Ладно, я тебя научу, как смотреть. Глаза не таращи, гляди как бы искоса, словно бы в дальний угол…

Аркадий Захарович терпеть не мог, когда его учили, однако за последние полгода привык выполнять любые распоряжения лекарей, а потому перестал напрягать глаза, расфокусировал взгляд, и тут ему почудилось, что над спиной его согбенного отражения в глубине зеркала сгустилась на мгновение неясная тень. «Быть не может», — мысленно встряхнулся он, и тень сразу же пропала.

— Уверился? — ворчливо осведомилась знахарка. — Ну что, мил он, твой недуг, а?

Аркадий Захарович пожал плечами.

— Немил, — уточнила старуха. — То-то же. А ведь откуда все болезни идут? От обиды да от страха… Жущер, он от обиды зарождается. На кого-то обижен ты сильно.

— А как тут не обидеться, — сказал Аркадий Захарович. — Вы посмотрите, какая жизнь вокруг, что с нами сделали, во что мы все превратились…

— Так-то оно, может, и так, да только ты и сам свою жизнь не украсил. Жущера вон на себя накликал.

Знахарка помолчала.

— Ну да ладно… Родители-то живы?

Аркадий Захарович покачал головой:

— Нет.

— У дедов, значит, гостят… А детки?

— Двое.

— Вот и хорошо. Стало быть, все, что требуется, у тебя есть…

— Простите, — сказал Аркадий Захарович. — Я, видимо, неясно выразился. Родителей у меня нет.

— Нет? Это как же?! А ты откуда произошел?

— Я имею в виду, в живых нет.

Знахарка усмехнулась:

— Были б живы, я тебя лечить бы не стала.

Аркадий Захарович покривился.

— Лечение мое от дедов дается, — сказала знахарка. — Другого не знаю.

Аркадий Захарович тоскливо вздохнул. Это было именно то, чего он опасался, когда противился уговорам сестры сходить к «известной на всю Россию бабушке Степании». Как он не любил это — дремучее, темное, многозначительное…

— И какова же ваша специализация? — спросил он устало, превозмогая навалившуюся вдруг тяжесть.

— Ты сядь, сядь, — сказала знахарка. — Эк Жущер-то тебя придавил.

Она усадила Аркадия Захаровича на стул возле круглого стола, покрытого бархатной бордовой скатертью с кистями.

— Ишь, Жущерила, негодник, вцепился… Ты зачем человека мучаешь? — бормотала старуха, садясь напротив. — Ну, чего скалишься, чего зубы ощерил! Недолго тебе…

И так же ворчливо пациенту:

— Потерпи, потерпи… Изведем мы скоро твоего Жущера. Запоминай, что делать. Прежде всего дашь ему родительскую косточку…

— Не понял, — медленно проговорил Аркадий Захарович.

На плечи ему словно камень давил, а соображал он туго, будто контуженный.

— Ты меня слышишь али нет? Косточку, говорю, надо ему дать.

— Какую косточку? — Да ты по-русски, что ли, не понимаешь? Ро-ди-тельскую. Отца твоего покойного кость…

Аркадий Захарович потряс головой, собираясь с мыслями.

— Нет, — сказал он. — Не годится мне такое лечение. Не стану я родительскую могилу раскапывать.

Он встал, пошатываясь.

— Куда вскочил, сядь, — проворчала старуха. — Зачем же могилы зорить? Типун тебе на язык. Скажешь такое… Никто от тебя вещественных костей не требует.

— Вы же сами…

— Так то не кость. Одна мысленность. Да Жущер подлинную-то косточку, пожалуй, не угрызет.

— Ничего не понимаю.

— А тебе и понимать не по чину, — сказала знахарка. — Ты вот что сделай: приди на могилу, зажги над ней веточку ивы. Когда ветка займется, громко позови отца по имени, а затем произноси вот такое слово:

  • Из-под корня Врех-древа,
  • Не из мертвого праха,
  • А от отцова паха
  • Родится дева,
  • Именем Параскева.
  • Язвит она Жущер-недуга железной тростью
  • И вадит его родительской костью.
  • Изглодай-ка, недуг, родимую кость,
  • Меня ж, имярека, навеки брось.

— Экая чушь, — пробормотал Аркадий Захарович. — Нет, это мне не подходит.

Он не желал принимать участия в первобытном фарсе. Ему была отвратительна мысль о том, что для собственного исцеления нужно отдать на съедение кого-то другого. Пусть даже покойника, пусть даже условно, в воображении. А уж приплетать сюда еще и отца — это вообще не лезло ни в какие ворота… Однако Аркадий Захарович не мог просто встать и уйти, поскольку дал дома твердое обещание «хотя бы выслушать советы бабы Стеши». Он чувствовал, как внутри по всему телу разливается жгучая боль.

— Беспокоится Жущер-то твой, — сказала знахарка. — Про кость услыхал, а где она — не чует… Ты не спорь, а слушай дальше. Как на кладбище то слово скажешь, сразу иди домой. Веточку обгорелую закопай под крыльцом.

— Нда… Сложный процесс.

— Ничего сложного. Это все.

— В каком смысле?

— Сделаешь, как я сказала, и здоров станешь. Не сразу, конечно… С месяц Жущер будет то уходить, то вновь возвращаться. А потом сам не заметишь, как исчезнет, будто его и не бывало. Слово запомнил? А то запиши на бумажке…

Боль немного отпустила, и Аркадий Захарович решил убраться подобру-поздорову, чтобы попасть домой до нового приступа.

— Спасибо, — торопливо сказал он. — Я запомнил. Сколько вам обязан?

— Денег и подарков не беру.

Аркадий Захарович успел уже достать бумажник и теперь неловко вертел его в руках.

— А как же плата за работу?

Суровая старуха не производила впечатления бескорыстной альтруистки.

— Проклятие это, а не работа, — мрачно сказала она. — Повозись-ка целый день с такими, какой у тебя на спине сидит, да с такими, как ты сам…

— Зачем же возитесь?

— А куда деваться? От своего дара не убежишь. Дар, он похуже недуга.

Аркадий Захарович помолчал, потом нерешительно проговорил:

— Ну я пойду.

— Постой-ка. Скажи, родители-то у тебя родные?

— По определению… Какие они еще могут быть?

— Разные, — сказала знахарка. — Отчимы бывают, мачехи. Есть родители приемные. А то и вовсе подменные… Ты сам-то, часом, не из подменышей?

— Нет, — сказал Аркадий Захарович, — скорее, из интуитивных дестабильных меланхоликов.

— Хорошо, коли так. Но ты выясни наверняка… А то позовешь чужого отца, так недуг на его детей перекинется… Сам не излечишься и других погубишь. Ты понял? Хорошо понял?

— Лучше некуда, — пробормотал Аркадий Захарович, чтобы побыстрее отвязаться от старухи.

— Тогда иди. Да скажи там, пусть следующий заходит…

Двор знахарки, как и улицу перед ее домом, наводняли жаждущие исцеления. Впервые в жизни видел Аркадий Захарович такое обилие и многообразие зримых проявлений болезни и, по-прежнему убежденный, что его хворь никому не видна, ощутил себя чуть ли не симулянтом.

Он пробрался через толпу увечных и страждущих и побрел по мощенной брусчаткой улице мимо старинных купеческих домов, украшенных колоннами, кариатидами и затейливыми балконными решетками. Аркадий Захарович любил этот городок, в котором родился и где давно уже не был. Да и сейчас оказался здесь, в Старой Бологе, лишь потому, что врачи определили жизни ему несколько месяцев, и он приехал попрощаться с сестрой. Она-то и заставила его пойти к знахарке.

При мысли о целительнице Аркадий Захарович сплюнул, чтобы сбить оскомину. Он не хотел, чтобы неприятное чувство, оставшееся после темного старухиного бреда об отцовских костях, помешало ему насладиться воспоминаниями. А приступ боли, похоже, уже заканчивался.

Старая Болога — городок древний, в летописях упоминается с одиннадцатого века, но если говорить о временах более близких, то остался он совершенно таким же, каким его с младых ногтей помнил Аркадий Захарович. Новых домов здесь в советское время не строили, если не считать здания из бетона и стекла, напоминающего гигантский радиатор парового отопления, которое при Хрущеве возвели для райкома партии. Зато снесли десятка с два церквей и часовен. Но куда бы ты ни шел в Старой Бологе, над крышами домов и зеленью деревьев всегда виднелась маковка то одного, то другого храма, как прежде, в золотые времена детства и юности. Аркадий Захарович шествовал неспешно, дышал чистым и теплым летним воздухом и…

И вдруг остановился как вкопанный. С забора, с огромного цветного плаката на него смотрела, нагло и снисходительно ухмыляясь, ненавистная рожа Анатолия Злыги. Настроение разом рухнуло, и боль вернулась. Тут уж не до прогулок, и Аркадий Захарович потащился домой.