Текст: ГодЛитературы.РФ
В малой прозе Владимира Медведева потустороннее и реальное как тесно переплетаются, что не всегда понятно, где заканчивается одно и начинается другое. Герои его нового сборника повестей и рассказов знакомятся с нечистью, используют всякие магические артефакты и обнаруживают в себе сверхспособности, оставаясь при этом обычными людьми: напуганными, растерянными и не всегда хорошими. Ведь даже магия не может побороть людские пороки.
Предлагаем прочитать начало одного из рассказов, в котором чертовщина заявляет о себе с самых первых строк.
Хороший братец — мертвый братец / Владимир Медведев. — М. : Альпина.Проза, 2024. — 484 с.
Родительская косточка
— Видишь его? — спросила знахарка.
Аркадий Захарович всмотрелся в мутное зеркало.
— Нет, не вижу.
— Да ты нагнись чуток, — посоветовала знахарка. — Ниже, еще ниже. Он на спине у тебя сидит… Ну как, различаешь?
Аркадий Захарович согнулся и отшагнул назад. Теперь в центральной секции высокого трельяжа отразилась почти вся бедно обставленная комната, посреди которой стоял бедно одетый человек средних лет с мучнисто-бледным лицом и, сгорбившись, смотрел на Аркадия Захаровича. Это был он сам. Вернее, его отражение… Никого больше Аркадий Захарович в зеркале не приметил и перевел взгляд на знахарку.
Та пристроилась слева от трельяжа, наблюдая за пациентом.
— Углядел? Вот он самый Жущер и есть…
Аркадий Захарович, чтоб не обижать старуху, пробормотал:
— Милая зверушка.
Однако знахарка обиделась.
— Ишь ты, милая… Гляди, зубы-то, зубы какие…
Она осторожно протянула руку и поводила ладонью в воздухе — в полуметре над плечами Аркадия Захаровича. До невидимого существа она, судя по всему, не дотрагивалась.
— Вы, кажется, и сами немного его опасаетесь, — заметил Аркадий Захарович.
— А чего бояться? Твой недуг, не мой. Тебя-то враз сглодает, а мне безвреден.
Старуха опустила ладонь немного пониже. С незримой тварью она обращалась, словно змеелов с ядовитой змеей, без страха, но с осмотрительностью. Держалась расслабленно, даже небрежно и вдруг резко отдернула руку — притом настолько убедительно, что Аркадий Захарович, который ни в какого Жущера, разумеется, не верил, неожиданно для себя спросил:
— Что?! Цапнул?
— Где ему! Я ведь тоже не зевала…
— А говорите, для вас безвреден.
— Неприятно… Клыком зацепит — крапивница может пойти…
— А вот я, знаете ли, никого не вижу, — признался Аркадий Захарович.
— Так вот ты почему эдак-то спокоен… Жущера еще не узрел. Ладно, я тебя научу, как смотреть. Глаза не таращи, гляди как бы искоса, словно бы в дальний угол…
Аркадий Захарович терпеть не мог, когда его учили, однако за последние полгода привык выполнять любые распоряжения лекарей, а потому перестал напрягать глаза, расфокусировал взгляд, и тут ему почудилось, что над спиной его согбенного отражения в глубине зеркала сгустилась на мгновение неясная тень. «Быть не может», — мысленно встряхнулся он, и тень сразу же пропала.
— Уверился? — ворчливо осведомилась знахарка. — Ну что, мил он, твой недуг, а?
Аркадий Захарович пожал плечами.
— Немил, — уточнила старуха. — То-то же. А ведь откуда все болезни идут? От обиды да от страха… Жущер, он от обиды зарождается. На кого-то обижен ты сильно.
— А как тут не обидеться, — сказал Аркадий Захарович. — Вы посмотрите, какая жизнь вокруг, что с нами сделали, во что мы все превратились…
— Так-то оно, может, и так, да только ты и сам свою жизнь не украсил. Жущера вон на себя накликал.
Знахарка помолчала.
— Ну да ладно… Родители-то живы?
Аркадий Захарович покачал головой:
— Нет.
— У дедов, значит, гостят… А детки?
— Двое.
— Вот и хорошо. Стало быть, все, что требуется, у тебя есть…
— Простите, — сказал Аркадий Захарович. — Я, видимо, неясно выразился. Родителей у меня нет.
— Нет? Это как же?! А ты откуда произошел?
— Я имею в виду, в живых нет.
Знахарка усмехнулась:
— Были б живы, я тебя лечить бы не стала.
Аркадий Захарович покривился.
— Лечение мое от дедов дается, — сказала знахарка. — Другого не знаю.
Аркадий Захарович тоскливо вздохнул. Это было именно то, чего он опасался, когда противился уговорам сестры сходить к «известной на всю Россию бабушке Степании». Как он не любил это — дремучее, темное, многозначительное…
— И какова же ваша специализация? — спросил он устало, превозмогая навалившуюся вдруг тяжесть.
— Ты сядь, сядь, — сказала знахарка. — Эк Жущер-то тебя придавил.
Она усадила Аркадия Захаровича на стул возле круглого стола, покрытого бархатной бордовой скатертью с кистями.
— Ишь, Жущерила, негодник, вцепился… Ты зачем человека мучаешь? — бормотала старуха, садясь напротив. — Ну, чего скалишься, чего зубы ощерил! Недолго тебе…
И так же ворчливо пациенту:
— Потерпи, потерпи… Изведем мы скоро твоего Жущера. Запоминай, что делать. Прежде всего дашь ему родительскую косточку…
— Не понял, — медленно проговорил Аркадий Захарович.
На плечи ему словно камень давил, а соображал он туго, будто контуженный.
— Ты меня слышишь али нет? Косточку, говорю, надо ему дать.
— Какую косточку? — Да ты по-русски, что ли, не понимаешь? Ро-ди-тельскую. Отца твоего покойного кость…
Аркадий Захарович потряс головой, собираясь с мыслями.
— Нет, — сказал он. — Не годится мне такое лечение. Не стану я родительскую могилу раскапывать.
Он встал, пошатываясь.
— Куда вскочил, сядь, — проворчала старуха. — Зачем же могилы зорить? Типун тебе на язык. Скажешь такое… Никто от тебя вещественных костей не требует.
— Вы же сами…
— Так то не кость. Одна мысленность. Да Жущер подлинную-то косточку, пожалуй, не угрызет.
— Ничего не понимаю.
— А тебе и понимать не по чину, — сказала знахарка. — Ты вот что сделай: приди на могилу, зажги над ней веточку ивы. Когда ветка займется, громко позови отца по имени, а затем произноси вот такое слово:
- Из-под корня Врех-древа,
- Не из мертвого праха,
- А от отцова паха
- Родится дева,
- Именем Параскева.
- Язвит она Жущер-недуга железной тростью
- И вадит его родительской костью.
- Изглодай-ка, недуг, родимую кость,
- Меня ж, имярека, навеки брось.
— Экая чушь, — пробормотал Аркадий Захарович. — Нет, это мне не подходит.
Он не желал принимать участия в первобытном фарсе. Ему была отвратительна мысль о том, что для собственного исцеления нужно отдать на съедение кого-то другого. Пусть даже покойника, пусть даже условно, в воображении. А уж приплетать сюда еще и отца — это вообще не лезло ни в какие ворота… Однако Аркадий Захарович не мог просто встать и уйти, поскольку дал дома твердое обещание «хотя бы выслушать советы бабы Стеши». Он чувствовал, как внутри по всему телу разливается жгучая боль.
— Беспокоится Жущер-то твой, — сказала знахарка. — Про кость услыхал, а где она — не чует… Ты не спорь, а слушай дальше. Как на кладбище то слово скажешь, сразу иди домой. Веточку обгорелую закопай под крыльцом.
— Нда… Сложный процесс.
— Ничего сложного. Это все.
— В каком смысле?
— Сделаешь, как я сказала, и здоров станешь. Не сразу, конечно… С месяц Жущер будет то уходить, то вновь возвращаться. А потом сам не заметишь, как исчезнет, будто его и не бывало. Слово запомнил? А то запиши на бумажке…
Боль немного отпустила, и Аркадий Захарович решил убраться подобру-поздорову, чтобы попасть домой до нового приступа.
— Спасибо, — торопливо сказал он. — Я запомнил. Сколько вам обязан?
— Денег и подарков не беру.
Аркадий Захарович успел уже достать бумажник и теперь неловко вертел его в руках.
— А как же плата за работу?
Суровая старуха не производила впечатления бескорыстной альтруистки.
— Проклятие это, а не работа, — мрачно сказала она. — Повозись-ка целый день с такими, какой у тебя на спине сидит, да с такими, как ты сам…
— Зачем же возитесь?
— А куда деваться? От своего дара не убежишь. Дар, он похуже недуга.
Аркадий Захарович помолчал, потом нерешительно проговорил:
— Ну я пойду.
— Постой-ка. Скажи, родители-то у тебя родные?
— По определению… Какие они еще могут быть?
— Разные, — сказала знахарка. — Отчимы бывают, мачехи. Есть родители приемные. А то и вовсе подменные… Ты сам-то, часом, не из подменышей?
— Нет, — сказал Аркадий Захарович, — скорее, из интуитивных дестабильных меланхоликов.
— Хорошо, коли так. Но ты выясни наверняка… А то позовешь чужого отца, так недуг на его детей перекинется… Сам не излечишься и других погубишь. Ты понял? Хорошо понял?
— Лучше некуда, — пробормотал Аркадий Захарович, чтобы побыстрее отвязаться от старухи.
— Тогда иди. Да скажи там, пусть следующий заходит…
Двор знахарки, как и улицу перед ее домом, наводняли жаждущие исцеления. Впервые в жизни видел Аркадий Захарович такое обилие и многообразие зримых проявлений болезни и, по-прежнему убежденный, что его хворь никому не видна, ощутил себя чуть ли не симулянтом.
Он пробрался через толпу увечных и страждущих и побрел по мощенной брусчаткой улице мимо старинных купеческих домов, украшенных колоннами, кариатидами и затейливыми балконными решетками. Аркадий Захарович любил этот городок, в котором родился и где давно уже не был. Да и сейчас оказался здесь, в Старой Бологе, лишь потому, что врачи определили жизни ему несколько месяцев, и он приехал попрощаться с сестрой. Она-то и заставила его пойти к знахарке.
При мысли о целительнице Аркадий Захарович сплюнул, чтобы сбить оскомину. Он не хотел, чтобы неприятное чувство, оставшееся после темного старухиного бреда об отцовских костях, помешало ему насладиться воспоминаниями. А приступ боли, похоже, уже заканчивался.
Старая Болога — городок древний, в летописях упоминается с одиннадцатого века, но если говорить о временах более близких, то остался он совершенно таким же, каким его с младых ногтей помнил Аркадий Захарович. Новых домов здесь в советское время не строили, если не считать здания из бетона и стекла, напоминающего гигантский радиатор парового отопления, которое при Хрущеве возвели для райкома партии. Зато снесли десятка с два церквей и часовен. Но куда бы ты ни шел в Старой Бологе, над крышами домов и зеленью деревьев всегда виднелась маковка то одного, то другого храма, как прежде, в золотые времена детства и юности. Аркадий Захарович шествовал неспешно, дышал чистым и теплым летним воздухом и…
И вдруг остановился как вкопанный. С забора, с огромного цветного плаката на него смотрела, нагло и снисходительно ухмыляясь, ненавистная рожа Анатолия Злыги. Настроение разом рухнуло, и боль вернулась. Тут уж не до прогулок, и Аркадий Захарович потащился домой.