03.05.2024
Литературный обзор

Десять лучших стихотворений в литературной периодике (зима — весна 2024)

О стихах Олега Дозморова, Сергея Калашникова, Нади Делаланд, Германа Власова, Алексея Чипиги, Алисы Вересовой, Егора Моисеева, Юрия Казарина, Елены Ванеян, Александра Переверзина. Выбор и комментарии Бориса Кутенкова

10 лучших стихотворений в литературной периодике (зима — весна 2024) / godliteratury.ru
10 лучших стихотворений в литературной периодике (зима — весна 2024) / godliteratury.ru

Текст: Борис Кутенков

Олег Дозморов. «Здесь пили колу, тут вот жрали пиццу…»

  • («Знамя», № 1, 2024)

* * *

  • Здесь пили колу, тут вот жрали пиццу,
  • а за кустами, где другая власть,
  • лис не доел растерзанную птицу.
  • Ну что ж ты, птица, не убереглась.

  • Что ж. Несмотря на клифт последней моды,
  • культур-мультур и список скорбных дел,
  • я часть — тут нет эпитета — природы.
  • Отвёл глаза и снова посмотрел.

Стихотворение Олега Дозморова беспощадно к человеку — более того, человек в нём беспощаден к самому себе; разговор ведётся от имени самоотрицания, что придаёт этой лирике особую честность. Горестно травестируется сущностно важное для героя Дозморова — культура («культур-мультур»); «список скорбных дел» остранён и намеренно сопровождён архаическим — и оттого ещё более язвительным, и вновь горчащим, — эпитетом. Но и в строке «тут нет эпитета» слышится самоотрицание — этот резкий, едва ли не оскопляющий жест в работе с главным для поэта, словом, напоминает одновременно «больно — поэтому без метафор» Татьяны Бек и «я вычеркнул эту строфу» Бориса Рыжего, будучи равным им в лирической убедительности. Всё это близко скорее не к базаровскому нигилизму, но к толстовскому арзамасскому ужасу. Концовка же напомнила о словах Владимира Губайловского, сказанных им в давней рецензии на книгу Виталия Пуханова «Школа милосердия»: «Мир, который он строит, элементарен, как грабли, забытые в сенях. И так же эффективен. Бывает больно». Больно — поэтому без эпитета; лишь протокольность глаголов — и моментальное приближение к ужасу существования.

Сергей Калашников. «Ангел бьёт кулаком и мотор начинает работу…»

  • («Таволга», № 5, 2024)

***

  • Ангел бьёт кулаком и мотор начинает работу
  • Открывает глаза пропустивший один оборот
  • И вдыхает январь как подвальную горькую рвоту
  • Налегает на крик и шестую октаву берёт

  • Снег лежит и летит, всё в снегу, снег сидит на деревьях
  • Потому-то нет места для птиц в этом чистом мирке
  • Он идёт, а они улетают со снегом на перьях
  • Говори — я хочу видеть снег на твоём языке

  • Оглянись в этот свет, в этот сон, где ты падаешь в реку
  • Пробиваешь, как бур, её лёд или бьёшься о гладь
  • Ты проснёшься, а окна вокруг запотели от смеха
  • Что нам делать с печалью такой? Даже замуж не взять

  • На носу Рождество, ты идёшь, доски бьются о доски
  • Проигравший себя забывает, что ставил себя
  • И живёт на Земле как в большой голубой переноске
  • Ангел бьёт кулаком и мотор начинает, а зря

Энергетическая сила текста, уверенно ведущая через зияния очевидного «смысла», — к смыслу большему, поэтическому; напоминающая о работе Ивана Жданова и Александра Ерёменко — в стихотворении Сергея Калашникова. Одновременно проявляются и «Говори. Что ты хочешь сказать?..» Гандлевского, как бы метареалистически переосмысленное; текст движется в том же русле речи, лишённой «подоплёки идей» и «нешуточного повода». Есть и более явная упоминательная клавиатура: хрестоматийное гумилёвское «ни съесть, ни выпить, ни поцеловать» возникает в виде реминисценции в конце третьей строфы. Я обратил на это внимание, вспомнив, что именно эти слова Гумилёва недавно процитировал литературовед Валерий Шубинский в статье о Леониде Аронзоне по отношению к «иной» прагматике стихотворного текста: «Ведь Аронзон — это классическое “ни съесть, ни выпить, ни поцеловать”. Это стихи, в которых обыватель никак не может увидеть собственные чувства и мысли или свой этический идеал. Есть более сложная и тонкая функция литературы: универсализация частного опыта, его включение в вечные паттерны человеческого существования». Думается, это относится и к тексту Калашникова, который может показаться непонятным, но вполне заслуживает большего, чем понимание, — доверия.

Надя Делаланд. «листопалый в расплывчатой пантомиме…»

  • («Новый журнал», № 314, 2024)

* * *

  • листопалый в расплывчатой пантомиме
  • как стекло ощупал лицо застыл
  • трепеща вцеловывается в настил
  • из неровных линий
  • пустотой танцуя во всём и в нём
  • замирая всплеском и оседая
  • мир прижмётся маленький мой рыдая
  • всем своим дождём
  • до чего же голодно до чего
  • невозможно вытерпеть и не сдаться
  • говорю что думаю милый здравствуй
  • мир живой
  • он растёт и вспыхивает и длит
  • многорукой песенкой тонкий воздух
  • пахнет солнцем храмом горячим воском
  • камень плит
  • у окурка нежный горит подтёк
  • одиноко тянет свой рот дрожащий
  • замереть продвинуться и разжаться
  • как цветок
  • и трепещут ноздри велосипеда
  • и летит с холма и глаза закрыв
  • поднимает небо прозрачных крыл
  • в голубое небо

В стихотворении Нади Делаланд — как свойственно этому поэту, становящемся пастернаковским «световым ливнем», — вещи мира превращаются в неразрывную связь: наплывающего роста, крика о предсмертии, мольбы о прощении и поцелуе. Мир преобразовывается здесь в метафору ребёнка, который летит с горы на велосипеде, прижимается «всем своим дождём», — за одно мгновение до гибели или… спасения. Ответная речь лирического героя вслед этому ребёнку о «живом мире», который «растёт и вспыхивает и длит», — огромна, как весть утешения.

Герман Власов. «Памяти Лены Семёновой»

  • («Дружба народов», № 4, 2024)

***

  • Точка приложения сил.
  • Почка в мартобрель, облака.
  • Море, Юнге склеп, апельсин.
  • С рыжей коркой схожий закат.

  • Где была — теперь силуэт,
  • абрис, танцовщица, фантом,
  • голая смешинка, поэт.
  • Где сейчас — мы будем потом.

  • Не паром во сне, но Харон
  • фортку приоткроет слегка.
  • Смерти нет и нет похорон —
  • перистые есть облака.

  • Ничего на облаке нет,
  • обнажилось и — ничего.
  • След, инверсионный портрет.
  • А смотрящим вверх — каково?

  • Сложно ли растаять вот так,
  • попадая вслед кучевым
  • и инверсионному в такт —
  • оставаясь гибким, живым?

Стихотворение посвящено памяти поэта, культуртрегера, литературного журналиста Елены Семёновой, что ушла от нас 11 января 2024 года, — и будто бы состоит из вспыхивающих ассоциаций, отражающих облик адресата. И между тем — отражающих очень точно: лёгкость, стремление вверх, выраженные в метафоре танца (видимо, след коктебельских встреч на «Волошинском сентябре»), порхание по жизни превращаются в целостную метафору существования. Одновременно — и метафора самолёта, взмывающего в небо (чего, кажется, не могло избегнуть эпитафическое стихотворение), и нежность в узнаваемых тройчатках («абрис, танцовщица, фантом») — тут разом вспоминаются любовные стихи и Мандельштама («дичок, медвежонок, миньона»), и Тарковского («ангел, оленёнок, соколёнок»). Возможно, именно такая «вспыхивающая» адресация вослед ушедшему — рождающая субъективный, но и очень узнаваемый близкими портрет, — самое честное и эстетически верное.

Алексей Чипига. «Когда фотографируют…»

  • («журнал на коленке», 15 февраля 2024)

***

  • Когда фотографируют,
  • принято говорить «сейчас вылетит птичка».
  • Никто не спросит, что это значит.
  • каждый знает что будет запечатлён
  • и надо готовиться, смастерить гримасу
  • чтобы услышать «опять ты за старое»
  • при просмотре застывших мгновений.
  • Попытаться жизнь обогнать
  • и узнать, что потерпел пораженье
  • оттого что сердце всё ещё бьётся.
  • Словно нам сказали пароль,
  • пропуск в страну невиданных взглядов,
  • остановившихся по воле творца.
  • Ты ответил одним из них,
  • Готовым быть драгоценной иголкой в сене.
  • О, найди этот взгляд
  • По следам улетевшей птички,
  • По следам неподвижной игры.

Стихотворение Алексея Чипиги — попытка устроить опрос лодочников, которые (не) расскажут о том, как мы перепрыгивали с джонки на джонку, по известной метафоре Мандельштама из «Разговора о Данте»; попытка пройти по следам «улетевшей птички», «неподвижной игры». Человеческая жизнь здесь заключена в метафору фотовспышки, и попытка разгадать её значение способна сказать о многом. Кроме того, этот текст — отличное обнуление знакомых и стереотипных вещей («никто не спросит, что это значит» — а вот мы спросим и даже поднимемся над самоочевидным благодаря движению прихотливой мысли; «он у нас оригинален, ибо мыслит» — вспоминаются слова Пушкина о Баратынском). Эта рассудочная, мыслительная поэзия, казалось бы, уже невозможна в эстетически верном воплощении — но вот приходит самобытный талант и вновь доказывает «возможность невозможности».

Алиса Вересова. «Вынеси, как своего ребёнка…»

  • («Всеализм», 1 марта 2024)

***

  • Вынеси, как своего ребёнка
  • на руках из сада, или музыкальную
  • шкатулку. Тишина святая на рассвете льётся
  • на крылечке дома без отца и мамы
  • бабочкой
  • смыкаясь между окон
  • отмаялась
  • и устала, сколько дней золотых скопилось
  • в алфавите пчёл, сладко
  • и больно. Дальше —
  • сладко и больно жить
  • как растёт собачья ромашка у обочин
  • сделай меня такую

Драгоценность и промежуточность существования — миг «святой тишины», чьё «сладко и больно» лексически вторит «тяжести и нежности» Мандельштама, а синтаксически и интонационно скорее Айги, — в стихотворении Алисы Вересовой. Больше сказать нечего — только восхищаться и проживать вместе с этой поэзией уникальное состояние.

Егор Моисеев. «Наши вышли наперекор…»

  • («Волга», № 1, 2024)

* * *

  • Наши вышли наперекор,
  • покорили и воротились.
  • Вы же вышли на перекур,
  • потрындели и запылились.

  • Объясняет старшак перваку:
  • «Все мы бражники здесь, блудницы…» —
  • а на деле кукареку —
  • вот такие здесь ходят птицы.

  • Им по зернышку сыплют корм:
  • похвальба, сравненье, вниманье.
  • А хотелось бы наперекор
  • голышом искупаться в Немане.

  • И у каждого про себя:
  • «я такой же как вы пропащий»,
  • и ещё кое-что про себя:
  • «только более настоящий»

Стихотворение Егора Моисеева описывает умозрительную ситуацию работы подпольного сознания — на поверхностном уровне отсылая к героям Достоевского, интонационно же перекликаясь с великолепной приблатнённостью Бориса Рыжего («Чем оправдывалось всё это? / Тем оправдывалось, что есть / за душой полтора сонета, / сумасшедшинка, искра, спесь» и другие строфы этого текста сразу всплывают в памяти, хотя их мог и не подразумевать автор). «Старшаки» и «перваки», говорящие классическими цитатами, и лирический субъект, говорящий подсознанием, образуют лирический универсум, который читатель может развернуть в меру своей фантазии — от, условно, литературного форума до зоны (а возможно, субъективно остраняемой зоны литфорума). Особое акустическое удовольствие доставляет сочетание тавтологических и грамматических рифм в последней строфе — оно придаёт ей какой-то шик развёрнутого афоризма.

Юрий Казарин. «Озеро с трещиной перейду…»

  • («Знамя», № 1, 2024)

* * *

  • Озеро с трещиной перейду —
  • детство бросает в дрожь:
  • слово произнесёшь —
  • дом замолчит в саду.

  • Любит лёд золотые ноги,
  • ласковые башмаки,

  • по берегам рассаживаются боги
  • и, красивые, слушают кровь реки.

  • Бормотанье пустот, песнь немую
  • глубины, вспоминающей рот:
  • дозимую —
  • а вода разрывает себя и поёт.

Стихотворение Юрия Казарина как будто бы растворяет слово в промельке чистой красоты — а вслед за этим растворением меняется синтаксис: «детство бросает в дрожь» (кто кого бросает? Но здесь субъектно-объектные связи взаимозаменяемы, главенствует продуктивное значение амфиболии); «дозимую» (слово читается и как эпитет с ударением на втором слоге, вбирая в себя и «дозировку», и «озимые», а вынесение на отдельную строку по-особому подчёркивает отъединённость зябнущего глагола-эпитета). Целый спектр ассоциаций, преодолевающих грамматическую нормативность, выдвигающих на первый план те или иные игры фонетики, — в этом есть свободная воля самого стихотворения.

Елена Ванеян. «я прошу — о которой прошу из них?»

  • («Знамя», № 1, 2024)

* * *

  • я прошу — о которой прошу из них?
  • им всегда теперь по пути.
  • из зелёных песенок, синих книг
  • они помнят, куда идти.

  • где-нибудь уснёт, а проснётся здесь,
  • в детском садике нежных душ,
  • где остатний мир — целиком и весь —
  • среди ёжиков, львов и груш,

  • где вздыхает серенький ай-дуду,
  • и взлетает рыбка-игла.
  • среди них припрячь её, на виду,
  • чтоб подольше я не нашла.

Молитва о «детском садике нежных душ» и детских песенок, об утраченном рае — таково стихотворение Елены Ванеян. Концовка переворачивает лирическую конструкцию мотивом невозвращения (вместо ожидаемого возврата в прошлое, где знакомы все пути); но — вновь ожидаемое — «никогда» меняется на менее радикальные «подольше», «на виду» и этим вновь отсылает к процессуальности детской игры. Так, с помощью тонких семантических ходов, приоткрывается возможность обновления внутри хорошо знакомого пространства. С этой интонацией, уникальной в современной поэзии, и больно, и светло, и непредсказуемо.

Александр Переверзин. «Голос матери послышался в ночи…»

  • («Знамя», № 2, 2024)

* * *

  • Голос матери послышался в ночи,
  • в коридоре, где пальто и зеркала:
  • надо мной склонялись серые врачи,
  • почему-то говорили «умерла».
  • Вышли юноши, — золотовласый хор, —
  • и меня подняли, как свечу.
  • Я теперь к вам пробираюсь, словно вор,
  • проношу в дырявой сумке алычу.
  • Сочной мякоти и сахара полна,
  • дар упругий, молодой гемоглобин,
  • солнце Ахтубы и волжская волна.
  • Бесконечной памяти рубин.
  • Объясни мне: неужели я мертва?
  • Как домой пришла по декабрю
  • мимо трансформаторов и рва?
  • Как с тобой об этом говорю?

В стихотворении Александра Переверзина поражает именно полифоничность — с первой же строфы сливаются голос говорящего, лирического субъекта, и умершей матери, о которой идёт речь. Раздвигаются границы между жизнью и смертью: герой «пробирается, словно вор», туда, откуда нет возврата, — так возникает переосмысление мифа об Орфее и Эвридике, в котором Орфей, как лазутчик, свободно перемещается между двумя мирами (сюжет этот лёг в основу новой книги Переверзина «Ежедневная пропасть»). Всё это создаёт проницаемость мира невидимого — и данного в ощущениях; подвижность границ между сном героя — и явью, в которой сама умершая мать задаётся вопросом о своём физическом существовании, а значит, о чуде, материализуемом поэзией. Здесь словно бы проблематизируется «первичность» поэзии как реальности, её способность менять незыблемое положение вещей — и вера в эту способность после чтения Переверзина неизменна.

Стихотворения взяты из следующих источников: magazines.gorky.media, tavolga-journal.ru, druzhba-narodov, vsealism.ru, na-kolenke, znamlit.ru