Текст: ГодЛитературы.РФ
В этом году Посольство Монголии в РФ при поддержке Министерства иностранных дел Монголии и Литературного института им. А.М. Горького впервые провело конкурс переводов современной монгольской поэзии, эссе и рассказов. Конкурс был нацелен на монгольских ученых, преподавателей, исследователей, аспирантов и студентов, изучающих монголоведение в России. Работы принимали с 15 февраля по 15 апреля 2024 года, а 23 апреля в Центре развития студентов Посольства Монголии в России состоялась церемония награждения.
С разрешения организаторов портал ГодЛитературы.РФ решил познакомить своих читателей с некоторыми текстами, особо отмеченными жюри. Уверены, знакомство окажется интересным – ведь большинство из нас прискорбно мало знает о литературе соседа.
Предлагаем прочитать победивший в конкурсе перевод рассказа заслуженного деятеля культуры Монголии Д. Цэнджава. Перевод с монгольского языка выполнила Эрдниева Элистина, студентка 4 курса Московского государственного лингвистического университета.
Долгорын Цэнджав
Печать
Мастер по резьбе по камню Лувсангомбо, которого все называли «Чернорукий», бросился к ногам Да ламы: «О, святейший... прошу, помилуйте».
– Помимо наказания за то, что ты, ничтожный горький пьяница, не смог изготовить в срок Государственную печать Монголии, из-за чего нарушилась отлаженная работа государственных служб, тебя ждет смертная казнь за порчу редчайшего нефрита. Знаешь, что наши предки делали с кузнецами, которые долго изготавливали саблю? Их подвешивали на острие клинка. В стране нет ни одного коня без клейма на бедре, немыслимо, чтобы сам правитель остался без печати. Ты склонился над чаном нищей семьи, где старая хозяйка сидит и латает прохудившийся черпак, да еще и просишься на ночлег.
Резкие слова, дающие понять «ты кашу заварил, тебе ее и расхлебывать», заставили сердце сжаться. На глазах перепуганного мастера Зеленый дворец Богдо-гэгэна оторвался от земли, а в тумане смутно виднелись плывущие облака. «Мир покачнулся, это все происки нечистой силы», – подумал он, и сердце его заколотилось, а ноги стали ватными.
– Да что этот демон, которого изрыгнула земля Зоригт ван хошуна, знает об искусстве резьбы по камню?! Резьба по камню – это совсем не то же самое, что кувалдой камень колоть. Даже при работе с частичкой размером с зернышко, если нечаянно подышишь, все разлетится. И если попадет в глаза, ты потеряешь самое ценное – свое зрение. Права на ошибку нет.
– Эта опухшая черная рука напоминает мне о том, что яд нефрита опаснее змеиного. «Языком двигать легко, а рукой – трудно», – робко произнес кузнец, испытывая одновременно страх и едкую горечь.
– Принять к сведению следующую информацию: «В связи с проведением торжественной государственной церемонии возведения на трон светлейшего Богдо-гэгэна, приказано искоренить все традиции Цинской империи. Были установлены требования к церемониальным одеждам высокопоставленных чиновников и знати. Драгоценная государственная печать должна быть изготовлена только монгольским мастером и только из нефрита, найденного на монгольской земле».
Указ премьер-министра временного народного правительства застал врасплох нойонов и чиновников, те засуетились: «Кто же сможет изготовить печать, которая затмит этих китайцев, где же нам найти такого мастера? Они перебрали всех хороших мастеров столицы, но среди них не было ни одного достойного. В конце концов решили, что нет никого лучше «Чернорукого» Лувсангомбо из аймака Вангай. Даже самый искусный китайский резчик по камню не может его превзойти, но он тот еще прохвост, и никогда не откажется от выпивки. На севере, в безлюдной пади Шарга морь поставили юрту и приставили караул. Охранники принесли присягу, что никто, кроме Да ламы, не приблизится к мастеру.
Знати было строго-настрого приказано найти такой белый нефрит, что сиял бы, словно молоко, даже в самую темную ночь, и они отправили гонцов во многие хошуны по всей Халхе, там находили обломки беловатых камней, но среди них не было ни одного чисто белого, не нашли даже пятнистый камень белого цвета. «Хотя недра Монголии и богаты на этот камень, белоснежного нефрита здесь нет», – от всех слышали они и теряли всякую надежду. Когда знаменательный день провозглашения независимого Монгольского государства был уже близок, безуспешные поиски стали застрявшей в горле костью, у подножья горы Оцол Сансар, где восходит солнце, был найден чистый белый нефрит. Все, от мала до велика, ликовали. Теперь с чистой совестью можно было прийти на аудиенцию к Богдо-гэгэну.
Споткнувшись о порог на входе в свой ад, «Чернорукий» Лувсангомбо, боявшийся неминуемого наказания, провалился в свои мысли. «Уже все равно… какая разница, как умереть. Получу благословение Богдо-гэгэна, и пусть лишат меня моей головы», – вдруг осенила его мысль. Мастер пришел к вратам Зеленого Дворца Богдо-гэгэна и уперся в них, как бык.
– Ты кто такой и откуда будешь? Молча ломится тут, как корова. Даже великие князья ждут сутками, трепеща, что уж говорить о рабе вроде тебя. Твоя обувь такая изношенная, что от жира и грязи может покрыться травой», – глумились над ним стражники, посмеиваясь между собой.
– Я не тот человек, который будет так бесцеремонно указывать на ваши носы, изрытые оспинами и головы, напоминающие толстую кишку. Я придворный мастер, и волею небес я должен получить аудиенцию у Богдо-гэгэна. И если я дойду до правителя, у которого так сложно получить аудиенцию, то я зажгу за тебя благовония, – горделиво произнес мастер, и из-за дверей послышался голос дворцового прислужника: «Впустите мастера».
«И почему наш хутухта пригласил это одуревшее животное, которое, подобно верблюду, топчется повсюду», – произнес стражник, цокнув языком от удивления.
– Да… слыхал я недобрые разговоры о Вас. Говорили, что найден нефрит, подобный оку земли, и столь же уникальный мастер, но Вашими руками камень и был испорчен, плохое дело, – Джебцзундамба-хутухта поместил на большой палец нюхательный табак и своими тусклыми глазами вдумчиво смотрел на него.
Пламя в лампаде, которая тихо освещала мрачный дворец, вдруг затрепетало, казалось, от его слов. Богдо-гэгэн очень медленно переворачивал печать, разглядывал вблизи каждую деталь. Прочитав про себя каждую надпись, он вдруг поднял голову и сказал, что так и не увидел, в какой из этих трех надписей есть ошибка.
– Светлейший, прошу, помилуйте. Моя вина в том, что площадь нефрита слишком маленькая, поэтому пламя на верхушке соёмбо не поместилось и вышло за пределы печати. От Да ламы я услышал страшный приговор. Лучше пусть мои ноги отсохнут в капкане, чем сердце в проклятиях, – с этими словами бедолага «Чернорукий» опустился на колени, и поклонился, касаясь носом пестрого ковра.
– Да… верно, верно... – сказал Богдо-хан сам себе. Он снова и снова склонялся ближе к печати, внимательно ее разглядывая. Его сероватое лицо вдруг озарилось светом, и он, взяв прозрачные как хрусталь очки, и улыбнулся: – Значит, говоришь, вышел за пределы, потому что был ограничен маленьким пространством. Мы с Вами, мастер, в чем-то похожи. Я и сам в столь стесненном пространстве нашей Монголии иногда будто задыхаюсь и чувствую тяжесть в груди. Пламя на верхушке соёмбо, выходящее за пределы печати, напомнило мне то, как солнце озаряет небосвод. Говорят же «Огонь стремится кверху, а вода вниз». Так пусть границы моей страны так же простираются во все стороны, и снова в нашей стране наступят времена Неба, как при Великом Чингисхане. Это благое знамение. Все в этом мире происходит для чего-то. Вы, мастер, изготовили государственную нефритовую печать волею неба, – сказал Богдо-гэгэн и с блаженной улыбкой начал нашептывать мантру, трижды провел печатью над кадилом, от которого исходил дым можжевельника, и поставил ее на коричневый стол из сандалового дерева с ножками в виде львов.
– Простите меня, Ваше Святейшество. Мою огромную вину перед нашим новым государством не искупить, я признаю это. Прошу, вместо головы пусть мне отрубят мою черную руку, я уже все решил.
– Да ну? Наш Цэрэнчимэд, став Да ламой, был назначен одним из трех министров, защищающих государство от внешних и внутренних угроз, и взвалил на свои плечи весь церемониал провозглашения независимости по всей Монголии. Говорят же «И волк не виноват, и ягненок безгрешен». Да лама сказал мне: «Мастера, изготовившего государственную печать либо казни, либо бери его под свое пожизненное покровительство». Я размышлял об этом.
Когда Лувсангомбо, который до этого весь трясся от страха за свою жизнь, сказали, что Богдо-хан велел каждый месяц в течение всей жизни выплачивать ему из государственной казны жалованье в размере 30 лан, из его глаз сами собой полились слезы.
– Боже упаси… какой же я дурак. Я так проклинал Да ламу, что из-за меня львиный престол чуть было не покачнулся. Но его проклятие оказалось благословением, бедняга… Да продолжит он свершать великие деяния для государства. Оказывается, и такое случается, когда рай и ад встречаются в один день. Бедная моя старушка. Она мне говорила: «Так и помру, не увидев, как Майдар снова возвратится на землю. Всю жизнь глохла я от грохота твоих наковальни и молота. А вот если бы я вышла замуж за табунщика, наверное, слушала бы как взбалтывают айрак». Поспешу-ка я к своей бедной жене и мальчишкам, которые выросли на реденькой козьей шкурке, и поскорее поделюсь с ними этой новостью, – он побежал вверх, в восточную часть столицы, весело припрыгивая, и казалось, что одной ногой он был на небе, а другой на земле.