Скончавшийся в апреле 2024 года в возрасте 93 лет Джон Барт - признанный мэтр, один из зачинателей того направления - или скорее даже самоощущения - современной англоамериканской литературы, которое, в зависимости от интенций говорящего, называют то "черным юмором", то просто "постмодернизмом". Которое мы уже неплохо знаем по творчеству Воннегута, Бартельма и Пинчона. И одним из краеугольных камней которого и стал этот опубликованный в 1960 году роман под названием Sot-Weed Factor, буквально - "Сорнячный фактор". За которым, однако, давно устоялось русское название "Торговец дурманом".
Устоялось, но, как ни удивительно, русский его текст, героическими усилиями издательства "Выргород" и переводчика Алексея Смирнова, выходит сейчас впервые. И дело не в сомнительной теме! "Дурман" в названии - это не какие-то запрещенные вещества, а иллюзии или даже превратное восприятие действительности, которое друг другу и "продают" персонажи. "Если прочитывать совсем буквально, - объясняет главный редактор издательства "Выргород", инициатор этого издательского проекта (и сам неутомимый сочинитель нон-фикшн) Лев Наумов, - то это табак, плантации коего находятся в собственности семьи главного героя, поэта Эбенезера Кука, с которым вы познакомитесь в первой главе. Эбенезер направлен управлять плантацией и торговать табаком, но до реального управления сим имуществом дело не доходит (потому дурман - это именно иллюзии). Снуют корабли, гружённые табаком, периодически закуривают трубки. Плантаторы и пираты - народ такой".
Подготовка такого большого (тысяча страниц!), долгочаемого и сложного проекта - дело непростое. Издатели обещают приложить все усилия, чтобы книга была представлена на декабрьской ярмарке Non/Fiction 2024. Но уже сейчас читатели могут оценить стиль русского перевода и сделать предзаказ на сайте издательства.
Джон Барт «Торговец дурманом»
Перевод с английского Алексея Смирнова
ЧАСТЬ I. Глава 1. Поэт представлен и обособлен от своих товарищей
На исходе семнадцатого столетия средь полудурков и пижонов лондонских кофеен обреталась голенастая, нескладная каланча по имени Эбенезер Кук, амбициозная более, чем одарённая, и всё же более одарённая, нежели благоразумная; верзила этот, подобно его товарищам по дурости, нашёл звучание английской молви-матери достойным не трудов, но забав, а потому вместо того, чтобы применить себя к тяготам ученичества, овладел трюками стихоплётства и пачками штамповал на злобу дня куплеты, припудренные «Юнонами» и «Юпитерами», обвешанные тенькающими рифмами и до предельной тугости обтянутые метафорами.
Как поэт сей Эбенезер был не лучше и не хуже своих дружков, из которых никто не оставил после себя ничего, кроме личного потомства, однако четыре вещи отличали его. Первой была наружность: белёсые волосы и белёсые же глаза, кожа да кости, впалые щеки — таким он высился — нет, гнулся — на девятнадцать ладоней. Платье было добротного сукна и скроено хорошо, но висело на его остове, как рейковый парус. Цапля в людском обличии, с тощими членами и длинным клювом, он ходил и сидел в состоянии расслабленности суставов; каждая поза его преподносила сюрприз в смысле угла; каждый жест выглядел наполовину болтанкой. Вдобавок, и в лице его была несогласованность, как будто плохо сочетались черты: клюв от цапли, лоб от овчарки, подбородок торчком, челюсть туда же, водянисто-голубые глаза и жёсткие светлые брови — все они были себе на уме, вели себя как вздумается и принимали странные позы, которые часто не имели отношения к тому, что казалось его настроением. И все эти конфигурации были недолговечны, ибо черты лица, подобно непоседливым уткам, успокаивались не раньше, чем ха! зарумянятся и хи! задрожат, и никому не удавалось понять, что за этим кроется.
Вторым отличием был его возраст: если большинству подельников Эбенезера едва перевалило за двадцать, то самому ему к началу этой главы было около тридцати, но это не сделало его ни на йоту умнее, однако лет на шесть-семь извиняло меньше, нежели их.
Третьим было происхождение: Эбенезер уродился американцем, хотя с малых лет не видел места своего появления на свет. Его отец, Эндрю Кук Второй из прихода Сент-Джайлс-ин-Филдс графства Миддлсекс — краснорожий, белобрысый, заскорузлый старый потаскун со стеклянным взглядом и сухой рукой — провёл молодость в Мэриленде, будучи, как и его родитель, агентом английского промышленника и обладая острым чутьём на товары и острейшим — на людей; к тридцати годам он прибавил к угодьям Куков около тысячи акров доброго леса и пахотных земель на реке Чоптанк. Мыс, на котором всё это находилось, он назвал Кук-Пойнтом, а небольшой особняк, там построенный — Молденом. Женился он поздно и зачал близнецов, Эбенезера и его сестру Анну, мать которых (как будто столь неординарная отливка надломила форму) скончалась на сносях. Когда близнецам было всего четыре года, Эндрю вернулся в Англию, оставив Молден в руках смотрителя, и с этих пор занимался купеческим ремеслом, направляя на плантации собственных факторов. Дела его процветали, и дети были хорошо обеспечены.
Четвертым отличием Эбенезера от его кофейных клевретов были манеры: хотя никто из последних не был благословлён талантом в мере большей, чем нуждался, все приятели Эбенезера преисполнялись великого гонора, когда собирались вместе — декламировали свои вирши, чернили известных поэтов-современников (а также всех членов собственного кружка, которым случалось отсутствовать), похвалялись амурными победами вкупе с перспективами неминуемого успеха и в остальном вели себя так, что, не будь все прочие столы в кофейне заняты такими же хлыщами, рисковали бы выставиться презлокозненными нарушителями общественного порядка. Однако сам Эбенезер, хотя его внешность исключала какую бы то ни было незаметность, склонялся к неразговорчивости. Он был даже холоден. За исключением редких приступов болтливости, неохотно вступал в беседу, но казалось, что большей частью ему доставляло удовольствие просто наблюдать, как охорашиваются другие пташки. Некоторые принимали эту отстранённость за презрение, а потому она либо пугала, либо злила — в зависимости от уровня их личной самоуверенности. Другие видели в ней скромность, третьи — застенчивость, ещё кое-кто — творческую или философическую отрешённость. Будь дело в чём-то из перечисленного, то и говорить было бы не о чем, однако правда заключалась в том, что сия манера нашего поэта выросла из чего-то намного более сложного, и это оправдывает подробный рассказ о его детстве, приключениях и финальном крахе.