Текст: Юлия Ива
Валенки
Лида нерешительно повертела в руках большие чёрные валенки с надетыми на них галошами и бросила взгляд на распахнутый зев чемодана: сколько места займут! Позвала:
— Шур, а валенки куда? В городе-то они тебе ни к чему.
— Ни к чему, — скрипуче согласился муж из-за дощатой стенки и яростно зазвенел ложкой, размешивая сахар. Вот ведь чудной! Признаёт чай только из стакана с подстаканником.
С валенками в руках Лида пошла к нему в кухоньку. Шура сгорбился у стола, уставившись неподвижным взглядом в приоткрытую дверцу подтопка, за которой багряно светились угли. Сын предлагал подтопок разобрать, на кой он, если газ ещё десять лет назад провели в дом? Но отец не дал: что за дом без очага? И до сих пор нет-нет да и разожжёт берёзовые дровишки. Пощёлкивают поленья, тянет дымком — и сразу другой дух в избе, живой, тёплый.
— Дома оставить — вдруг мыши заведутся, попортят, — показывая мужу валенки, сказала Лида.
— Конечно, заведутся, без кота-то! — проворчал Шура, хмуря кустистые брови.
Васька в счастливом неведении грел у подтопка серые лохматые бока. Лида договорилась оставить его бывшей фельдшерице Петровне. Кот — не чета иным лентяям, крысолов, умница, дома не безобразничает. Шура совсем помрачнел, когда понял, что с котом придётся расстаться. Но брать Ваську с собой в город нельзя — у внучки аллергия на шерсть.
— Так что делать-то с валенками, Шур? Может, Николаю отдать?
— Отдай, — равнодушно сказал муж.
— Пусть носит. Ведь почти новые, только по весне купили, хорошие, мягкие… — Сердце грызла тревога, хоть разговором бы её заглушить, но Шура будто воды в рот набрал. Он с молодости не любит лишних слов. Нашёл — молчит, и потерял — молчит.
Лида со вздохом прислонила обувку к стене и снова пошла собирать вещи. Много ли им с дедом надо? Домашнее да комплект нового на случай, если угодят в больницу. Долго они с Шурой не соглашались перебраться на зиму в город, но всё-таки дети уговорили. Дорога, мол, плохая, навещать не наездишься. Мост того и гляди по весне половодьем смоет, тогда даже хлеба в магазин не привезут. Прожили бы и без магазинного хлеба: картошка своя, и муки Лида запасла на всякий случай, но была ещё причина ехать — она боялась за мужа. В последнее время он начал быстро уставать, недавно пожаловался, что тянет в груди. Не дай Бог, инсульт или сердце прихватит, а скорая из райцентра не доберётся до села.
Руки у Лиды вдруг ослабли, стали непослушными. Уронила жилетку, а наклонилась за ней — неловко смахнула со стола газету. Эх…
Лида отдёрнула шторку на окне. Могучая берёза стояла вся в золоте — красота неописуемая! Сквозь поредевшую листву розовело раннее октябрьское солнце. Эту берёзу они со старшеньким, с Серёжей, посадили, когда он в первый класс пошёл. А с младшим, с Юрой, за огородом высадили дубок. Теперь и мальчишки выросли, сами давно родителями стали, и деревья раскинулись на полнеба.
Тоска по прошлому уплотнялась, будто высушенная трава в пресс-подборщике, пока не придавила сердце тяжёлым сенным рулоном. Стало невыносимо душно, пусто, мертво. Будто дом, обидевшись, что хозяева его бросают, сам решил выставить их за порог.
Лида ринулась в прихожую, накинула тёплый платок, взяла пальто.
— Куда ты? — спросил Шура.
Она вошла к нему в кухню, быстро огляделась и подхватила разнежившегося кота:
— Пойду отнесу Петровне.
Кот зевнул спросонья и доверчиво положил крупную голову на плечо хозяйки.
Шура встал:
— Вместе пойдём.
— Может, и валенки захватим? — робко предложила Лида.
Ночью был заморозок, и трава стояла вся седая. Под окнами поникли припозднившиеся сентябринки. Дожидаясь мужа на крыльце, Лида провела пальцем по пластинкам голубой краски на перилах. Почему-то до слёз стало обидно, что не успела к зиме подкрасить крыльцо. «Ну кому это надо? Зимой никто сюда не придёт, не увидит», — попыталась она уговорить себя, но стало ещё горше. Вышел Шура с валенками подмышкой, протянул варежки:
— Забыла, торопыга.
— Забыла, — попыталась улыбнуться Лида, но губы дрожали. Хорошо, что Шура не видел. С верхней ступеньки крыльца он оглядывал притихший без живности двор и пустой огород. Осмотрел, крякнул и зашагал к калитке. Лида, прижав к груди кота, заторопилась следом.
— Жадная она, Петровна, — проворчал Шура. — Уморит Ваську голодом.
— Такого уморишь! — нарочито бодро возразила Лида, а у самой сердце сжалось ещё сильнее. — Морозы скоро, мыши с полей прибегут, добудет себе еду.
Шура промолчал, скользя вдоль улицы мрачным взглядом. Лида знала, о чём он думает. Утро стояло ясное и прозрачное, небо поднялось высоко-высоко, и даже без очков было видно далеко вокруг. И сколько же тут, оказывается, пустых, осиротевших, развалившихся домов! Вся улица щербатая, как челюсть древней старухи, только ухоженный коттедж бывшего председателя колхоза сверкает золотой коронкой.
А ведь почти каждый дом памятен для Лиды: тут на свадьбе гуляла, сюда приходила в гости, там роды принимала у незадачливой подруги. А под той сосной обмирала от страха, пока Шура спасал из горящей бани Веньку-пропойцу.
И тишина, будто в избе, где хозяин давно и неизлечимо болен. Лишь где-то лениво и безнадёжно брешет собака.
Раньше в селе жизнь кипела с раннего утра. Гнали стадо: щёлкали кнуты, ревели коровы. Трактора выезжали в поле. Везли в райцентр молоко, зерно, сахарную свёклу. Колхозники спешили на работу, мчалась на уроки заспанная ребятня.
Второй год не заходит в село школьный автобус — некого возить на учёбу…
У Петровниной калитки Шура положил обвитую венами ладонь Ваське на голову, почесал за ухом задубевшим ногтем и, отворачиваясь, буркнул:
— Сама иди, я тут подожду…
Потом шагали молча. Шура покряхтывал. Лида украдкой вытирала глаза. За слезами не заметила ямку на дорожке, оступилась. Муж подхватил под локоть.
— Ничего, — решив бодриться, сказала Лида, — в городе будем по асфальтовым тротуарам гулять. Внучку из школы встречать будем, на кружки водить — и детям помощь, и нам дело. Сердце твоё наконец проверим… Да что всё молчишь-то, Шур?
Он хмыкнул:
— Нужны мне эти тротуары. Я вот, иду, как раньше, в колхозный гараж. Той же дорогой.
Лида присмотрелась к мужу, проверила в кармане валидол: не прихватило бы сердце! Нет ведь теперь гаража, один кирпичный остов торчит за селом.
Шура покачал головой, точно изумляясь самому себе:
— Каждую кочку помню. Наверно, глаза закрою — и то дойду.
— Так ведь столько лет ходил! — Лида лихорадочно соображала, как отвлечь его от горьких мыслей. — А помнишь, как Серёжа за тобой увязался? Я его ищу, с ног сбилась, уж думала, не дай Бог, к пруду помчался… А тут — соседка, говорит, Шура твой звонил из гаража, Серёжка-то с ним убежал!
Муж скупо улыбнулся:
— Помню. До вечера со мной на тракторе катался. Сено складывали. Устал, задремал у меня на коленках, как котёнок.
У Лиды отлегло от сердца:
— Вот прямо вижу, как ты его на плечах несёшь! — Она взяла мужа под руку. Как она гордилась всегда, идя с ним! Хоть и мала росточком, а на встречных женщин поглядывала свысока: вот какой у меня муж — статный, черноволосый, глядит соколом!
Время выбелило Шурины кудри, согнуло спину, только глаза всё те же — карие, родные. Он попросил:
— Давай зайдём к родительскому дому.
Шурина родная улица заросла бурьяном в человеческий рост. На ней остался последний жилой дом, и если б не его хозяин, совсем не было бы дороги. От родового гнезда Орясиных сохранились сад и лавочка под кривой рябиной. Её недавно сделал Шура взамен той, сгнившей, что всегда стояла у калитки родительского дома. Яблони давно одичали. Сад заполонила крапива. Разросся шиповник, но ягоды в этом году не уродились. Между колючими ветками раскинулась паутина — широкая, как платок, усыпанная сверкающими бисерными каплями.
К чистому после заморозка воздуху примешивался густой запах умирающих сорняков, земли и грибов. Лида видела, как Шура жадно вдыхает его полной грудью.
На рябине звонко тенькала птаха.
— Синички, — сказала Лида. — Прилетели, холода чуют.
Шура вздохнул, хмуря кустистые брови:
— Кто их зимой кормить будет? Ведь каждый год в сад прилетают.
— Сало повесим. Вот сейчас придём и повесим. Не переживай!
— До зимы протухнет, — совсем помрачнел муж. — А воробьи-то сало не едят!
Лида заглянула ему в лицо, жалобно сказала:
— Ну так что ж теперь, из-за воробьёв?..
Он сорвал гроздь рябины, сел рядом на лавку и сунул ягоду в рот, сощурился от горечи. Лида обирала репьи с пальто. Молчали. Вдруг Лида тихонько засмеялась.
— Чего ты? — покосился на неё муж.
— Вспомнила, как мы с тобой тут сидели, молодые. Ты меня обнял, поцеловать хотел, а мать кричит: «Свинья в огород убежала!» — Шура усмехнулся, в карих глазах, как в юности, блеснули искорки. — Поймали свинью. Ты только опять обниматься — отец идёт. Ох ты и вскипел! А разве кто виноват?
Шура рассмеялся молодым звучным басом:
— Вот тогда я и начал свой дом строить!
— Так что, Шур, — Лида легонько толкнула его локтем, — если б не та свинья, мы бы ещё долго с твоими родителями жили?
Насмеялись до слёз.
— Вроде недавно было, — Шура, сдвинув на затылок шапку, задумчиво поскрёб высокий лоб. — А жизнь прошла.
Лида похлопала его по руке:
— Хорошо ведь прошла, Шур! Жили дружно, не скандалили. А каких ребят вырастили!
Шура задумчиво покивал и вздохнул:
— Ладно, пойдём. Ноги стынут.
— Что же ты не сказал?! — засуетилась Лида. — Вот же валенки! Надевай.
— Так мы их Николаю несём!
— Ну и дойдёшь в них до Николая, а там переобуешься. Давай, давай! — Лида поставила валенки перед мужем, помогла скинуть ботинки. Шура сунул ноги в широкие голенища, поднялся и притопнул:
— Ну, теперь хоть в пляс!
— А давай! — Лида схватила его за руки. — Ну давай, помнишь, как раньше, в клубе?
Он уставился недоверчиво:
— С ума сошла?
— Никто же не видит! Оди-ин раз в год, — тоненько запела Лида, увлекая мужа в неловкий танец, — са-ады цветут… Ну, поворачивайся, поворачивайся!
Ей хотелось смеяться и плакать. Зажмурилась: хоть на минутку вернуться бы туда, где в венах бурлит юная кровь, а лёгкие ноги сами кружатся в вальсе.
Шура замер:
— Слушай. Смотри! — Он запрокинул голову к небу. Широкий клин дрожал в синеве, будто начерченный тёмным пунктиром.
— Гуси… — От жалобных криков Лидино сердце опять налилось тревогой.
— И мы с тобой, как гуси, — проворчал Шура. — Зиму почуяли — и на юг.
— Весной вернёмся. Как гуси.
Он не ответил. Поднял ботинки и, сутулясь больше обычного, пошёл на дорогу. Лида с болью смотрела мужу в спину. Не приживётся Шура в городе! Он и в молодости даже в районный городок переехать не захотел. Душой прикипел к родной земле, врос корнями, позвоночником, нервами…
«Ф-р-р»! — из бурьяна, шурша крыльями, стремительно вырвалась стайка воробьёв, будто охапка мелких пожухлых листьев разлетелась. Уселись высоко на рябине и скандально загалдели.
Вслед за ними выскочила лисица. Задрав острую мордочку, глянула на ускользнувшую добычу и досадливо дёрнула хвостом. Тут же почуяла человека и обернулась к Лиде, шевельнула чутким носом.
— Шура! — сдавленно крикнула Лида.
Звук её голоса не испугал рыжую. Она внимательно смотрела, будто размышляя, есть ли чем поживиться у человека.
— А ну пошла! — гаркнул Шура, замахиваясь на лису ботинками. — Прочь!
Рыжая сверкнула на него злым глазом, пренебрежительно встряхнулась и не спеша скрылась в саду.
— Ах, зараза! Даже не прячется! — возмущался Шура, подходя. — Напугала?
— Ничего.
Шура потряс указательным пальцем вслед лисице:
— Во-от кто у нас лаз под забором вырыл! Надо там всё закопать, заколотить.
— Так нет ведь кур. Вот приедем весной, и закопаешь.
— Да какая весна! — Он с досадой рассёк ребром ладони воздух. — Она за зиму привыкнет через наш огород шастать! Цыплят купим, а она всех потаскает! Нет, Лида, пойдём-ка домой. Надо сейчас сделать! — И пошёл прочь.
— Шура, Шур, — не поспевала Лида. А он шагал широко, почти не сутулясь. Решительный, крепкий, как в молодости. Лида так и бежала за ним до дома, то отставая, то догоняя. И уже всё поняла…
На верхней ступеньке крыльца, обернув лапки пушистым хвостом, сидел Васька и невозмутимо щурился на солнце.
— Ну здорОво! — сказал коту Шура с удовлетворением в голосе — будто ждал, что он вернётся. Васька муркнул в ответ.
— Петровна его сразу в подполье закрыла, — виновато сказала Лида, — наверное, через отдушину вылез.
Сели рядом на ступеньку. Кот тут же боднул хозяина в локоть, заурчал и забрался на колени. Шура запустил пальцы в густую серую шерсть, другой рукой крепко обнял Лиду за плечи:
— Ох и валенки мы с тобой! Люди-то в город рвутся, а мы…
— Валенки и есть, — вздохнула она. — Ну и что? Не всем быть лакированными туфельками. У нас тут без валенок никуда…
24.01.2024 - 10.02.2024