Текст: ГодЛитературы.РФ
Марчелло Мастроянни (1924 - 1996) - один из тех киноактеров, слава которых давно вышла за рамки своей страны и эпохи. Последние несколько лет своей, увы, слишком короткой жизни он регулярно беседовал "под запись" со своим ровесником - журналистом Энцо Бьяджи. Который в самый год смерти Мастроянни упорядочил эти записи и выпустил книгу под названием "Красивая жизнь. Марчелло Мастроянни рассказывает". На русском языке она вышла в 2007 году. Мы предлагаем два фрагмента об отношениях с Федерико Феллини - самому началу этой уникальной человеческой и творческой дружбы, "Сладкой жизни", и к кульминации - съемкам фильма "Интервью", ставшей для обоих лебединой песнью.
Энцо Бьяджи, "Красивая жизнь"
Пер. с итальянского Г. Сахацкого
М: КоЛибри, 2007
Феллини вспоминает: «Нас познакомила Джульетта. Она рассказала мне о нем, потому что они вместе играли в театре. Однако роль, которую он исполнил в «Сладкой жизни», изначально предназначалась для другого актера. Де Лаурентис настаивал на кандидатуре Пола Ньюмена. Ньюмен, однако, уже был кинозвездой и выглядел бы неубедительно в образе репортера-провинциала, рыскающего вокруг виа Венето в компании дружков-фотографов.
Каким я представлял себе этого журналиста - честолюбивого скептика и краснобая, способного найти выход из любого положения? Я просмотрел многих актеров, потом решил встретиться с Марчелло. Мы поехали покататься на машине и сразу же начали болтать, словно двое мальчишек. Рассказывали друг другу такие вещи, которые обычно поверяют только старым друзьям, и вскоре выяснилось, что мы с одинаковой злой иронией воспринимаем определенные ситуации и взаимоотношения. Так родился наш необыкновенный союз. Я заставил его сбросить десять килограммов веса (и это затем повторялось перед каждым новым фильмом) и сделал все, чтобы он выглядел как можно более нервным и беспокойным. Мы нарисовали ему фальшивые брови, припудрили лицо желтоватой пудрой, надели на него темные очки, черный костюм и галстук. Все эти наши маленькие ухищрения придавали ему слегка болезненный вид».
Правда во всем этом нагромождении выдумок состоит в том, что они познакомились в Театре искусств на представлении с участием молодых актеров. Кстати, тогда же Федерико впервые увидел Джульетту на сцене. Спектакль понравился. И Марчелло, и Джульетта показались ему симпатичными, наивными, но очень талантливыми. Потом все обнимались и целовались в артистических уборных.
Вскоре после этого Марчелло отправился в кинотеатр «Капраника» смотреть «Маменькиных сынков» и вышел из зала восхищенный и потрясенный. Ему был известен адрес Джульетты Мазины, и он послал режиссеру телеграмму с поздравлениями, думая, однако, при этом: «Он скажет - чего надо этому придурку?»
Решающая встреча состоялась летом во Фреджене: «Федерико сидел на пляже одетый, под зонтом, а чуть поодаль от него, в тени другого зонта, расположился Эннио Флайано. «А, Марчеллино, прекрасно, спасибо, что пришел. Мне надо снимать фильм для Де Лаурентиса, и он хочет Пола Ньюмена, но Пол такая важная персона, а мне нужно какое-нибудь новое лицо».
Марчелло был готов на все, лишь бы работать с ним, даже на то, чтобы его загримировали под монстра. Но чтобы не выглядеть совсем уж дилетантом, он робко сказал, что, конечно, будет очень рад, но ему сначала хотелось бы узнать хотя бы в общих чертах, о чем фильм.
«Ну разумеется, - быстро ответил режиссер. - Эннио, принеси Марчеллино сценарий, он хочет прочитать», Флайано, вспоминает Мастроянни, поднялся, сходил за папкой и протянул ее. Но внутри ничего не было.
Точнее говоря, вместо сценария там оказался рисунок Федерико. На нем был изображен плывущий мужчина с достающим до самого морского дна огромным членом, вокруг которого весело танцевали морские коньки и звезды, подобно девушкам из водного балета Эстер Вильямс.
«Я покраснел, побледнел, позеленел. Мне показалось, что надо мной издеваются, но потом я все-таки выдавил из себя: «Да, интересно. Скажите только, когда и куда мне явиться».
С той поры он больше никогда не просил дать ему взглянуть на сценарий. Феллини начал звать его Снапоразом, а Мастроянни в ответ называл его инспектором Каллаганом (сквозной персонаж романов и рассказов Питера Чейни, по которым в 1948-1960 гг. было снято шесть фильмов – ред.). «Я верю, что между нами сразу возникла взаимная симпатия».
***
Феллини говорил: «Марчелло - это я». Между ними существовала связь, и вокруг них всегда парила особая атмосфера, которой проникались все вокруг.
В этом было нечто магическое, как в ночной сцене у фонтана Треви, когда Анита Экберг, величественная, одетая в черное, с длинными золотистыми волосами, спадавшими по обнаженной спине, медленно вошла в воду.
A Федерико так прокомментировал этот эпизод в разговоре с одним репортером, следившим за съемками: «На что она мне? Я заставлял ее делать такие вещи, которые цирковой лошади не под силу. А теперь вот бросил в воду».
Рассказывает Марчелло: «Я ничего не знал об Аните Экберг, так как почти не ходил в кино. Это поразительная женщина с детским, слегка пронзительным голосом, и, как все дети, она исключительно проницательна и непосредственна в своих суждениях.
У нас с ней были замечательные отношения, а Федерико ее просто боготворил. Он рассматривал ее как чудо природы. В фильме я говорю ей: «Луна, Земля, мать, жена. Кто же ты?»
После этого мы с ней больше не виделись. Прошло тридцать лет, и в один прекрасный день Федерико говорит мне:
- Марчеллино, ты долен сыграть небольшую роль в фильме, который я сейчас снимаю.
- Конечно, я готов.
Меня нарядили в какой-то немыслимый костюм и заставили рекламировать моющее средство для телевизионного ролика. Потом он сказал:
- А теперь поедем навестим Аниту.
- Черт возьми, я не видел ее целую вечность.
И мы поехали в городок, где она жила и, наверное, до сих пор живет, Нас сопровождала группа японцев. Всё по сценарию, по крайней мере для меня. У него мог ли быть свои соображения.
Звоним в дверь. Анита вышла в халате, с огромным тюрбаном на голове, в окружении своры мастифов. Она сильно изменилась, стала более внушительной.
Федерико сказал ей:
- Ты похожа на гладиатора. Куда тебе столько собак?
Мы вошли в дом. Анита была очень любезна, предложила нам вина и даже поджарила каштанов.
А потом я, по-прежнему в роли волшебника Мандрагора, говорю ей: «Сейчас я взмахну волшебной палочкой, и…» - и вот простыня волшебным образом превращается в экран на стене, на котором возникает сцена из «Сладкой жизни», где я говорю ей: «Кто же ты? Земля…» Потом камера поворачивается к нам: я постаревший, обрюзгший, она тоже изменилась. Я повторяю:
- Кто же ты? Мать? А выпить у тебя не найдется?
А она в ответ:
- Да пошел ты!
Все так изменилось, она даже всплакнула».
Федерико с восхищением говорил мне о Марчелло: «У нас дружба - как со школьной скамьи. Мы всегда рассказывали друг другу о своих проблемах. Могли часами сидеть и болтать о всякой всячине. Он великолепный актер, но больше всего меня в нем подкупает его безграничная доброта и потрясающая щедрость. Он слишком хорош для той среды, в которой живет».
Среди находок «Сладкой жизни есть неологизм «папараццо». Это фамилия «фотографа с больной дороги», который по ночам подстерегал с фотоаппаратом свои жертвы в самых неподходящих местах и в самые неподходящие моменты: в неглиже, в момент бурного излияния чувств, в подпитии. Когда картина вышла на экран, поднялась волна протестов, проклятий и оскорблений. В Падуанском соборе даже появилось извещение с призывом молиться за душу «великого грешника Федерико Феллини».
«В миланском кинотеатре «Кэпитол», - вспоминает Мастроянни, - ему плевали вслед».
Но был также и падре Арпа, который заступился за фильм, не побоявшись выступить против суждения Ватикана. Ведь статья в «Оссерваторе Романо», официальном органе Ватикана, была озаглавлена «Мерзкая жизнь».
Самому Мастроянни тоже изрядно досталось. Ему кричали: «Подлец, бродяга, коммунист». В итоге фильм побил все рекорды по сборам, Феллини участвовал в нескончаемых дебатах, без конца давал интервью и фотографировался для самых разных печатных изданий. Потом он вместе с Марчелло поехал к своей матери в Римини, где они подолгу бродили по унылым зимним пляжам.
Это была поистине нерушимая дружба. В самом деле.