Присуждение премии «Ясная Поляна» в 2024 году в категории «переводная литература» пишущей по-английски корейской писательнице Ким Чухе породило два вопроса. Во-первых, как так вышло, что переводчиком написанного по-английски корейского романа, разделившим с его автором славу и денежную составляющую, оказался не кореевед, а известный молодой китаист, для которого английский – второй рабочий язык; и во-вторых – можно ли счесть случайностью, что это совпало с Нобелевской премией другой корейской писательницы, Хан Ган? Знак ли это всеобщего подъема азиатской литературы? Мы решили задать эти вопросы самому Кириллу Батыгину; кстати – автору «Года Литературы».
Интервью: Михаил Визель
Михаил Визель: Литературных переводчиков с китайского на русский мало — чего нельзя сказать о переводчиках с английского; как так вышло, что роман англоязычной кореянки поручили переводить китаисту с рабочим английским?
Кирилл Батыгин: Я бы не сказал «поручили». Скорее, это судьба. По окончании работы над одним романом в издательстве Inspiria меня ждал другой роман. Так мы со «Зверями» и нашли друг друга. Все смеюсь, что стал «затаившимся драконом» по отношению к «крадущемуся тигру» Чухе. И мне хочется верить, что в этом факте — роман попал к востоковеду с английским — была определенная добрая фортуна. Первое, что я сделал, — удостоверился, что произведение точно изначально написано не на корейском. Переводить азиатский роман через второй (европейский!) язык для востоковедов табу. Второе, что я сделал, еще до начала перевода, — заручился поддержкой профильных специалистов: корееведа Марии Осетровой и япониста Анны Семиды. Именно как китаист с английским я сразу понял, что это тонкий материал, требующий особенно бережного подхода. Не забуду наши дискуссии с Марией и Анной по тонким реалиям и деталям. И, кстати, для сцен в Шанхае и Маньчжурии я как китаист тоже «пригодился». Это важно — знать, когда стоит привлечь к книге коллег. И снова поиронизирую над собой: теперь осталось перевести роман, связанный с Японией, и будет у меня «восточноазиатский хет-трик».
Мы любим говорить про «восточный менталитет». Чувствуете ли вы влияние этого самого «восточного менталитета» в американской прозе Ким Чухе?
Важный и тонкий момент: Чухе называет себя именно корейской писательницей. Она кореянка, владеет корейским, пишет о Корее, ее культуре и народе, участвовала как консультант в работе над переводом «Зверей» «обратно» на корейский. Просто «Звери» были написаны, когда писательница жила и работала в США. Этим объясняется выбор языка. Но «Звери» определенно не «американская проза». Это чувствуется даже словесно: в тексте много «подводных течений», когда под покровом английского — теперь русского — фактически проявляется корейский текст: например, крылатые выражения, специфические обозначения мест и людей. Не говоря уже о частых отсылках к истории и культуре «малой земли». Единственное — Чухе заведомо писала чисто корейский сюжет с ориентацией на максимально широкую аудиторию. Роман — очень мягкое знакомство с Кореей и введение в корейскую литературу. Уверен, что после него читателям захочется продолжить знакомство с произведениями литераторов, которые постоянно живут в Корее. Отдельно отмечу: роман Чухе очень понравился в Корее, и некоторые корейцы даже говорят о том, что произведение Чухе помогло им новыми глазами взглянуть на родину.
На Яснополянской церемонии Ким Чухе признавалась в любви к Льву Толстому и подробно рассказывала о влиянии его свободной прозы. Вы как русский переводчик видели это влияние?
Чухе в интервью рассказывала, что во время написания «Зверей» переписывала от руки отдельные строки из своего многократно читанного экземпляра романа «Анна Каренина», чтобы вернуться «в ритм». Я бы сказал, что влияние Толстого реализуется скорее на макро-, а не микроуровне. В первую очередь я подразумеваю здесь масштабность повествования при фокусе на интимных переживаниях героев: события осмысляются и преломляются именно во взаимоотношениях между персонажами. Член жюри Павел Басинский замечал, что так и нужно описывать исторические трагедии: через любовь. И я солидарен с этим мнением. Вероятно, правильнее сказать, что Чухе вдохновляется филигранностью и содержательностью русской литературы, а не работает с жесткими отсылками или образами. Среди кумиров Чухе, помимо Толстого, — Шолохов, Ахматова и Булгаков. Примечательно, что следующий роман писательницы — «Город ночных птиц» — посвящен России и, более того, русскому балету.
Объявленные в один день Нобелевская премия Хан Ган и Яснополянская премия Ким Чухе — случайное совпадение или внешнее воплощение глубинной закономерности? Ожидает ли нас век дальневосточной иероглифической литературы? (Я имею в виду не только корейскую, но и японскую, и, разумеется, китайскую.)
На мой взгляд, это просто совпадение, пускай красивое и символичное. Именно такие я и люблю. Присуждение премий я бы воспринимал как очередной знак выхода южнокорейской литературы на международный уровень. И я бы не сказал, что нас ожидает «век такой-то литературы». Мы открываем для себя многовековые — и даже тысячелетние — литературные традиции ряда народов стран мира, которые на фоне в целом западноцентричной миросистемы оказывались меньше в фокусе внимания, чем они того заслуживают. И это касается не только азиатских литератур. Я имел возможность недавно переводить книгу об африканских идейных романах и рекомендовал дружественному издательству сразу два глубоко тронувших меня романа. Всегда и везде существовали и существуют книги, достойные внимания. Главное — их найти. И мы живем в то время, когда это становится чуть легче. Радует, что у читателей есть интерес к новым горизонтам.
Вы, как переводчик с двух прямо противоположных языков с миллиардной аудиторией, крупнейшего западного и крупнейшего восточного, в чем видите сходство и различие двух литератур, западноевропейской и дальневосточной?
Если просто: я не вижу сущностных различий. Литературу во всех ее проявлениях роднит переживание бытия. Различия — в тех специфических условиях, в которых рождаются произведения. Но я полагаю, что у людей с разных концов мира гораздо больше точек соприкосновения, чем противоположностей.
Те элементы, которые мы называем «западными» и «восточными», — возможно, удобные в использовании умозрительные категории, но, на мой взгляд, фокус на них может помешать нам проникаться теми едиными моментами, которые нас сближают. Ведь темы бытия у человека, при всех формальных разночтениях, не столь уж разнообразны: как говорят китайцы, «рождение, болезнь, старость и смерть». И всегда интересно воспринять личный подход автора.
Роман Чухе мне кажется показательным в этом смысле. Это роман корейской писательницы на английском, в переводе которого приняли участие китаист, кореевед и японист. Наш век тем и отличается: возможностью взаимодействия сразу по великому множеству ориентиров, осознания тонких различий, которые придают людям из разных мест их специфический образ мысли, и обнаружения того, как много, при всех различиях, у нас общего. История таких героев, как Яшма и Чонхо, разыгрывалась, разыгрывается и будет разыгрываться во многих эпохах и нациях. Чухе удалось представить этот корейский сюжет в таком ключе, чтобы он был стал близким каждому читателю. Я бы сказал, что «Звери» — пример того, что на другом языке можно написать воспринимаемую как аутентичную национальную прозу. Все сводится к умению писателя тронуть наши чувства. Чухе это определенно удается.